Виктор Аксючиц - Андрей Кураев. Дискуссия о книге "ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА"
  Виктор Аксючиц. Мой ответ написан в 1999 году, но публиковать его отказывались разные ресурсы, чтобы «не ссориться с Патриархией». Теперь вот (январь 2014 г.) говорят, что тоже не время полемизировать с «гонимым». Но именно сейчас этот текст интересен (помимо самого содержания полемики) и тем, что в нем проявились не очень корректные полемические и «просветительские» приёмы о. Андрея Кураева, которые затем расцвели пышным цветом.
   Помимо этого, интересна и позиция талантливейшего православного публициста: высказанная в данном случае вполне консервативная богословская позиция сочетается (или идёт на смену?) в нём с яркой постмодернистской проповеднической и миссионерской деятельностью.
Виктор  АКСЮЧИЦ

КРИТИКА НЕКРИТИЧЕСКОЙ КРИТИКИ
дьякона Андрея Кураева


Вскоре после издания моей книги «Под сенью Креста» в 1998 году в книге дьякона Андрея Кураева «Оккультизм в православии» появилась разгромная глава «Виктор Аксючиц. Под тенью оккультизма». С молоденьким семинаристом Андреем Кураевым я познакомился в 1988 году, когда ко мне на квартиру он принёс свою работу в самиздатский (переиздавался в Париже) литературно-философский журнал русской христианской культуры «Выбор», издателями которого были Глеб Анищенко и я. Сказал, что после окончания семинарии будет откомандирован в Болгарию, поэтому, чтобы КГБ выпустило, просит опубликовать под каким-либо псевдонимом. Концепция его статьи «Грехопадение» была вполне традиционной, именно с таковым подходом я полемизировал в своей книге. Но написано было талантливо, и я предложил Глебу, сказав: «Богословская кафедра отца Сергия Булгакова занята». Мне действительно показалось, что талантливый семинарист вырастет в богослова. С годами получился яркий проповедник, миссионер и яростный полемист, с богословствованием оказалось туговато.
Так как вечные темы и отношение к ним становятся всё более актуальными, привожу уничижительную статью дьякона Андрея Кураева. Поскольку материал обширен, я буду высказываться по конкретным поводам по ходу, а принципиально – в конце.


Виктор Аксючиц – лидер Российского христианско-демократического движения. Если два слова пишутся через дефис, значит, между явлениями, обозначаемыми этими словами, довольно непростые отношения. Соединяет этот дефис или противопоставляет? Если соединяет, то сохраняются ли обе половинки в своей целостности или в чем-то уступают друг другу ради того. Чтобы быть в союзе? Если уступают, то в чём и насколько? /Кураев Андрей, диакон: Виктор Аксючиц. Под тенью оккультизма/

Дело начинается с подтасовки: наша партия называлась «Российское Христианское демократическое движение», однако отец Андрей абзац посвящает разбору значения отсутствующего дефиса, делая из этого почти богословские выводы. Последующие рассуждения о христианских демократах, демократах вообще, монархии вообще и монархии церковной не имеют никакого отношения ни к РХДД, ни ко мне, ни к разбираемой книге. Тем не менее, придётся отреагировать на некоторые актуальные сами по себе пассажи о. Андрея, с тем, чтобы затем разобраться: зачем понадобилось долго говорить об этом под грифом «Аксючиц под тенью оккультизма».

Так что разговор пойдёт о христианстве и демократии. Но сначала о православии и монархии. В сегодняшнем лексиконе прижилось ещё одно сложно-дефисное словосочетание – «православно-монархическое мировоззрение». И раз уж в нём есть дефис, то не уйти от тех же вопросов о том, в какой мере в этом синтезе избежали мутаций его составляющие. Меня мало интересуют вопросы неприкосновенности «идеалов демократии», равно как и «принципов монархии». Понятно, что христианство просто-таки не имеет права оставлять в неприкосновенности то, к чему прикасается: оно обязано всё преображать, всё наделять новым, своим смыслом. Моя боль о другом: не страдает ли христианство, когда его подпирают очередным дефисом.
Сегодня трудно не заметить, что те люди, которые громче всего заявляют о себе как о «православных монархистах», ведут себя странно как по меркам православным, так и по меркам монархическим. Весьма громкая часть людей, декларирующих своё мировоззрение как «православно-монархическое», группируется вокруг таких изданий, от которых за версту несёт банальной диссидентщиной (вроде «Руси Православной»). Я не собираюсь вступать в спор с их монархическими убеждениями. Я просто прошу их подумать: а их собственное поведение хоть как-то совместимо с этими убеждениями? Монархия есть отсечение своей воли, вверение её Промыслу Божию, который держит «сердце царево в руце Божией» (Притч.21:1). В монархию нельзя входить с демократически-изобличительными рефлексами. Надо заставить свои пальцы разжаться из фиги, в которую они срослись за годы соввласти и демократии, в распахнутую раскрытость, готовую как Промысл Божий принять всё, что будет сказано с престола.

Вот как святитель Филарет Московский ещё в прошлом веке укрощал диссидентские похоти подданных Империи: «Заповедь Господня не говорит: не восставайте противу предлежащих властей. Заповедь говорит: не прикасайтеся даже так, как прикасаются к чему-либо легкомысленно, по неосторожности. Когда подвластные видят дело власти, несогласное с их образом понятия, как стремительно исторгаются из уст их слова осуждения! Как часто не обученная послушанию мысль подчиненного нечистым прикосновением касается самых намерений власти и налагает на них собственную нечистоту! Клеврет мой, кто дал тебе власть над твоими владыками?». «Дух порицания бурно дышит в области русской письменности. Он не щадит ни лиц, ни званий, ни учреждений, ни властей, ни законов. Для чего это? Говорят: для исправления… А что в самом деле должно произойти, если всё будет обременено и все будут обременены порицаниями? Естественно, уменьшение ко всему и ко всем уважения, доверия, надежды. Итак, созидает ли дух порицания, или разрушает?». «Должно, говорят мудрецы века сего, повиноваться общественным властям на основании общественного договора, которым люди соединились в общество и для общего блага общим согласием учредили начальство и подчиненность… Никто не может спорить против того, что начальный вид общества есть общество семейное. Итак, младенец повинуется матери, а мать имеет власть над младенцем потому ли, что они договорились между собой, чтоб она кормила его грудью, а он как можно меньше кричал, когда его пеленают? Что, если бы мать предложила младенцу слишком тяжкие условия? Не прикажут ли ему изобретатели общественного договора идти к чужой матери и договариваться с нею о его воспитании?».]
Правила жизни в монархическом обществе предполагают, что надо всегда соблюдать заповедь «начальствующего в народе твоём не злословь» (Деян. 23:5). А это значит, что порой необходимо отказывать себе в удовольствии критиковать царя даже тогда, когда он очевидно неправ и когда он проповедует очевидную ересь. Напомню, что когда прп. Максима Исповедника обвиняли в том, что он верит не так, как верит император, то Максим оказался в весьма непростой ситуации. Патриций Троил спросил преподобного: «Но разве ты не анафематствовал типоса (императорского указа, содержащего ересь – А.К.)?» Старец отвечал: «Анафематствовал». – «Но если ты, сказал Троил, анафематствовал типос, то, следовательно, и царя?» – «Царя я не анафематствовал, а только хартию, ниспровергающую православную и церковную веру». Вряд ли этот ответ можно назвать логичным или искренним. И в итоге прп. Максим был всё же осужден как политический преступник, как хулитель «царского величия». И потому даже VI Вселенский Собор, приняв учение Максима, оправдав его учителей и осудив его противников, тем не менее не рискнул оправдать самого Максима лично. Его имя даже не упоминалось на этом Соборе…

Отец Андрей по ходу критики христианских демократов набрасывает учение о монархии, которое уж очень индивидуально. Требование апологета «подлинной» монархии к современным монархистам – как Промысл Божий принять всё, что будет сказано с престола – не имеет отношения ни к историческим монархиям, ни к известным учениям о монархии, ни к тому, что утверждали Отцы Церкви. Отец Андрей и цитирует прп. Максима Исповедника, который вполне анафематствовал именно то, что было сказано с престола – хартию, ниспровергающую православную и церковную веру. Надо сказать, что заповедь начальствующего в народе твоём не злословь, как и всякая заповедь дана на все времена и на все виды властей, а не только для монархической. Но из неё вовсе не следуют буквальные практические максимы: необходимо отказывать себе в удовольствии критиковать царя, а уж совершенно не следует, что нельзя критиковать даже тогда, когда он очевидно неправ и когда он проповедует очевидную ересь. Для православного человека Благовестием заповедано критиковать всякую ересь и всякого еретика, даже властительного. Из того, что отцы-соборяне не решились упомянуть прп. Максима Исповедника по соображениям политеса (вплоть до самосохранения), тоже не следуют категорически императивные выводы для нас. Но все натяжки нужны отцу Андрею с прицелом на дальнейшие орг. выводы.

Готовы ли сегодняшние монархисты к такой осторожности, к такой аскезе? Готовы ли они не указывать перстами на промахи и не кричать об ошибках (действительных или мнимых) «начальствующего в народе» хотя бы только в народе церковном? Сегодня в России нет монархии. Но это не означает, что в ней нет иерархии. Отсутствие самодержавия в России не означает, что с православного человека снята обязанность научения послушанию. Просто школа послушания теперь находится в самой Церкви. И тот, кто не смог «монархически» жить в Церкви, не сможет жить по-«монархически» и в самодержавнейшем государстве. Тот, кто дерзит Патриарху, будет дерзить и монарху. Если наши монархисты не могут наложить на себя обет воздержания от критики Патриарха, как же они смогут воздержаться от критики монарха?

Люди, имеющие потребность и воспитавшие в себе навык постоянного выискивания поводов для оппонирования властям (как светским, так и церковным) – неужели же они смогут приучить себя к воздержанию от критики после введения в России монархического правления? Свт. Филарет говорил, что дурной гражданин земного отечества неблагонадежен и для Отечества Небесного. По этой же логике мы можем сказать, что тот, кто был дурным гражданином церковного сообщества, не станет добрым подданным и сообщества граждански-монархического. В патриаршей Церкви сегодня явлен опыт монархического устроения общества. Ту малую толику послушания, которую церковная иерархия возлагает на верующих, многие наши «монархисты» не могут вынести. Неужели же они смогут безропотно жить в монархическом государстве? Вот изложение Патриархом очевидной нормы жизни в Церкви: «Решения Соборов, священного Синода, выступления Предстоятеля Церкви по церковным вопросам это официальная позиция Церкви, которая должна быть ориентиром для клириков, состоящих в её юрисдикции. Лица, имеющие иные мнения, по меньшей мере, обязаны воздерживаться от публичного оглашения их».

Но сколько же сегодня православных «фундаменталистов», которые о высшей церковной власти упоминают лишь для язвительной критики («этот Ридигер»)! Наши «традиционалисты» не замечают, что никак не в традиции Церкви перетолковывать слова и действия Патриарха в наихудшем свете. Вспомним язвительное замечание святителя Филарета об «общественном договоре» между матерью и младенцем. Разве станет оно менее справедливым, если вместо матери мы в нём помянем отца? Патриарх же – «первенствующий из отцов». Тем более странной эта ситуация выглядит ввиду того обстоятельства, что многие из тех, кто сегодня нападает на Патриарха за его якобы недостаточное православие, были духовно ещё даже не зачаты и не рождены в тот год, когда Собор избрал митрополита Алексия на Патриарший Престол. Они тогда ещё были атеистами. Но сегодня они готовы диктовать и Патриарху, и духовным академиям что считать Православием, а что ересью. Более того иерархический инстинкт у многих нынешних неофитов монархизма атрофирован настолько, что они сами готовы экзаменовать церковных пастырей! Давно уже прозвучал призыв свт. Григория Богослова: «Овцы, не пасите пастырей!». Давно уже святитель Василий Великий возмутился ситуацией, при которой "человек, недавно принявший на себя труд проникнуть в жизнь христианскую, а потом возмечтавший, что принесёт ему некоторую честь столкновение со мною, слагает, чего не слыхал и рассказывает, чего не понял"7.

Но смотрите: получает некая газета письмо от читателя. Читатель говорит, что, желая вступить в Чёрную сотню, он «пошёл за благословением в местный храм и услышал от своего духовника, что сначала-де нужно самим воцерковиться, начать вести праведный образ жизни, а потом уже спасать Россию и других к этому призывать». Очень верные слова: прежде чем воспитывать в себе ненависть к тому, кого ты сочтёшь «недругом России», надо привить себя к любви Христовой. Но даже если бы духовник сказал своему духовному сыну нечто не столь очевидное не дело газеты опровергать совет духовника. Один из принципов церковной этики состоит в том, что нельзя критиковать духовного отца и его советы в присутствии его духовного чада. Совсем иначе мыслит «Чёрная сотня». Вопрошающий получает ответ: «Наше время смутное, и среди духовенства встречаются время от времени обновленцы, экуменисты и прочие еретики. Отличить еретика от православного не всегда бывает просто, но есть своеобразный «тест», по которому можно с большой долей вероятности отличить одного от другого. Давай перечислим вопросы из этого «теста». Спроси священника как он относится: к экуменизму, католицизму, протестантизму; к событиям августа 1991 г. и октября 1993 г.; к демократическим средствам массовой информации; к демократическим выборам; к Ельцину и его режиму; к самодержавной форме правления; к обновленчеству и А. Меню; к переходу на «новый стиль»; к церковному служению на русском, а не церковнославянском языке; к иудаизму и иудеям; к патриотическому движению вообще и к Чёрной сотне в частности. Ответы на эти ключевые идеологические вопросы практически с абсолютной точностью дадут тебе ответ: еретик перед тобой или православный священник». И духовного сына подстрекают к тому, чтобы задать подобные вопросы своему духовному отцу! Хамство это, а не борьба за православие. Диссидентский модернизм, а никак не традиционализм стоит за этим «тестом».
И не надо прикрываться словами, что, мол, «молчанием предаётся Бог». Нет такой мысли у святителя Григория Богослова. Слова такие у него есть, а вот мысли – нет. Эту фразу святитель Григорий пишет в контексте полемики с ультраправославными, которые не могут стерпеть, «когда молчанием предаётся Бог и даже делаются весьма браннолюбивыми и готовы скорее ниспровергнуть чего не должно, нежели пренебречь должное». Так что это не мысль самого отца, а пересказ им боевого лозунга тогдашних «душеновцев» («некоторые из числа чрез меру у нас православных…»). Вот и сегодня крики о том, что «молчанием предаётся Бог» раздаются из среды «весьма браннолюбивых» неофитов. Понимаю, что очень легко попрекнуть меня тем же: ты, мол, сам в этой же книге выступаешь с критикой Священноначалия (председателя Синодального отдела по религиозному образованию и катехизации)! Верно, выступаю. Ну, так я и не заявляю о себе как о монархисте. И критика игумена всё же совсем не то же, что критика Патриарха. И она вовсе не похожа на "тестирование" своего духовного отца. Тот же, кто выставляет себя сторонником монархического идеала, должен примерить его на себя, и, прежде чем предлагать его другим, сам должен явить образец жизни по монархическим нормам. Итак, многие православные монархисты не замечают, что монархистами они должны быть не только в миру, но и в Церкви. Напротив, многие христианские демократы не замечают, что демократами они могут быть лишь в миру, но никак не в Церкви.


Может показаться, что отец Андрей, объявив в названии вполне определённую жёсткую тему, поддался свойственному ему многословию – порассуждать на посторонние, но милые сердцу темы. Но в данном случае перед нами слишком опытный полемист, чтобы не знать эффективный метод демагогии: приведённые даже не по теме негативные характеристики служат главной задаче текста – негативно характеризовать основной предмет (или субъект) рассмотрения.  Этому призваны содействовать пассажи: демократически-изобличительными рефлексами… надо заставить свои пальцы разжаться из фиги, в которую они срослись за годы совласти и демократии… укрощал диссидентские похоти… иерархический инстинкт неофитов монархизма атрофирован…, призывы обязанности научения послушанию…жить «монархически» в Церкви, даже Чёрная сотня притянута совсем уж за уши. Так предшествующая масса критики оказывается направленной против христианских демократов и меня лично, хотя мы никогда и не стремились быть демократами в Церкви, в том числе, принципиально отказываясь от критики церковных иерархов, – в отличие от дьякона Андрея Кураева, который в 1991 году публично потребовал обнародовать ка-гэ-бэшные «клички» архиереев. Понятно, что здесь отец Андрей намекает и на «антицерковный демократизм» моих писаний, но об этом ниже.

В свете (или под тенью) данной критики напомню, что Российское христианское демократическое Движение вовсе не предлагало начать внутрицерковную или богословскую дискуссию, а добивалось раскрепощения религиозной деятельности: народные депутаты России от РХДД в 1990 году написали и добились принятия закона «О свободе вероисповеданий», по которому в России был демонтирован режим государственного атеизма, разрешены все виды религиозной деятельности, отменён ка-гэ-бэшный Совет по делам религий, отменены ленинско-сталинские декреты о религии, в том числе декрет об изъятии церковного имущества, отменены налоги на религиозную деятельность, День Рождества Христова объявлен выходным… В практической деятельности мы создавали и материально поддерживали иконописные фонды, молодёжные православные лагеря, издавали православную литературу, добивались открытия многих храмов и монастырей по всей стране, помогали их восстановлению. Два примера: в 1988 году мы с Глебом Анищенко создали общину и добились открытия храма Архангела Михаила в Тропарёво в Москве, в 1991 году я по благословению Его Святейшества создал общину и добился передачи Церкви Покровского монастыря в Москве. Затем при «демократическом» режиме Ельцина мы боролись против прозелитизма, обличали антиправославную русофобскую деятельность и пропаганду либерал-большевиков. Ко времени критики отца Андрея, РХДД уже давно перестало существовать: после кровавого расстрела Дома Советов в 1993 году нашу партию разрушили, затем лишили регистрации.
Кроме того, малопродуктивно (хотя для огульной критики может быть и очень продуктивным) оспаривать мои философские изыскания, обрушивая критику на мою же политическую деятельность. В политике основной постулат эффективности – компромисс, баланс сил, учёт реальности – своих возможностей и сил оппонентов и противников. В сферах философского творчества и политики мотивации во многом противоположны. В политику я пошёл вынужденно, на временное служение, философия же – моё пожизненное призвание. Поэтому в политике я не был свободным, ибо должен был исходить в своей деятельности не из свободного творчества, а из суровой реальности.

Дальше всюду, где достаёт грозный взор отца дьякона, зачёрпывается ещё больший ковш беспощадной критики, чтобы вылить его содержимое на лидера русских христианских демократов.

Входя в Церковь, человек должен научиться говорить и «да», и «нет». Да – Евангелию. Да тому, что Дух, Который вдохновил евангельских авторов, явил в жизни и в умах последующих христиан (тех, кто был вполне христианином святым). Нет – тому, что с Евангелием несовместимо. Нет – окружающим модам. Нет – даже своим собственным пристрастиям и стереотипам, если очевидно, что они вошли в противоречие с христианским учением. В уме человека не может быть никакого плюрализма. Плюрализм мнений в обществе называется демократией, но плюрализм мнений в одной голове называется просто шизофренией. Если слово «монархия» перевести из лексикона политического в лексикон аскетический, то его синонимом будет слово «целомудрие». Целомудрие это цельность (а отнюдь не просто половое воздержание). «Целомудрие есть здравый (целый) образ мысли, то есть не имеющий какой-либо недостаток, и не допускающий того, кто его имеет, уклоняться в невоздержание или окаменение» (прп. Пётр Дамаскин. Книга 2,18). По определению же свт. Филарета Московского, «жить целомудренно в точном значении этого слова значит жить под управлением целого, неповрежденного здравого мудрствования».
Каждый из нас, входя в Церковь, контрабандой протаскивает с собой груду языческих и светских предрассудков. Что-то светское мы считаем согласимым с христианством. Более того, долгое время мы почитаем за христианство то, что христианством не является, но просто казалось нам таковым в годы нашего предцерковного бытия, на первых шагах нашего восхождения к Православию. И долго ещё несём мы с собой почитание «иже во святых отца нашего Николая Бердяева». Но после раскрывается, что были в истории Церкви мыслители: а) более святые и духоносные, чем Бердяев; б) менее капризные, чем Бердяев; в) более последовательные и логичные, чем Бердяев; г) более трезвые, чем вечно чего-то пугающийся или, напротив, чему-то аплодирующий Бердяев. И, сохраняя благодарность Николаю Александровичу за то, что он первый раскрыл для него мир христианства, воцерковляющийся человек освобождает себя от присяги на верность своему первому христианскому наставнику. Он более не считает себя обязанным соглашаться со всем, что написал философ. И начинает принимать не то, что Бердяев говорил о Православии, а то, что само Православие говорит о себе.

В данном случае отец Андрей делится, скорее всего, своим опытом: как студент кафедры научного атеизма философского факультета МГУ он стал продвигаться, в том числе и с помощью Бердяева,  к кафедре богословской. Но есть и другие пути. Если у Бердяева вычитать только пропедевтические религиозные назидания, то всё сказанное Кураевым, верно. Но у Николая Бердяева множество более глубоких истин, которые ещё только предстоит переварить сознанию современного православного человека, что не исключает заблуждений и ошибок философа. О том и другом я много писал в своих работах. Но продолжим цитирование нашего критика.

…Собственно, это и есть один из фронтов «духовной брани». Здесь действительно требуется осознанное целомудрие. Нельзя быть всеядным. Нельзя быть всеверящим. «Да», сказанное христианству, включает в себя «нет», как вызов брошенное всему тому, что с христианством несовместимо. Я православный. Это позитивная формула. Однако по правилам элементарной логики эта формула включает в себя ряд формул отрицательных: я православный и, значит, я не – кришнаит, не – буддист, не – католик. Более того, сказать «да» Христу на пороге именно православной Церкви, означает всем тем «Нет», которыми наша Церковь за две тысячи лет своей истории отделилась от всего несовместимого с нею, и всем тем «да», которые Она признала своими. Как верно заметил С. Булгаков: «И то, что загорелось в душе впервые с дней Кавказа, всё становилось властнее и ярче, а главное – определённее: мне нужна была не философская идея Божества, а живая вера в Бога, во Христа и Церковь. Если правда, что есть Бог, то, значит, правда всё то, что было мне дано в детстве, но что я оставил. Таков был полусознательный религиозный силлогизм, который сделала душа: ничего или… всё, всё до последней свечечки, до последнего образка…»

Рассмотрение и анализ различных проблем, в том числе и тех, которые ставились вне христианства, не означает всеядность и всеверие. Быть православным – состояние духа, которое не требует отбрасывать и клеймить всё то, что ещё не осмыслено христианским сознанием; так можно табуировать почти всё современное знание о мире и остаться, в результате, невежественным и духовно безоружным перед современными вызовами. Учителя Церкви во многом отвечали на вопросы, которые ставились внецерковным сознанием. Задача православного мыслителя дать православный ответ на вызовы эпохи, на многие проблемы, которые сформулированы нехристианским  сознанием.

Мы живём в демократическом обществе. Если кто-то полагает, что он лучше понимает «Учение Христа», чем это делали евангелисты и апостолы, то он имеет право записаться в толстовцы или теософы. Если кто-то полагает, что он понимает Евангелие лучше святых, он может пойти в протестанты. Но, сознательно придя именно в Православие, надо ощутить и осознать: христианство это живой мир, а потому это мир органически-целостный. Всё в жизни Церкви связано смысловыми нитями. Нет ничего бессмысленного в её преданиях и в её жизни. И то, что кажется тебе висящим в воздухе и ничего не значащим, устаревшим или диким, противоречащим Евангелию или слишком абстрактно-отвлеченным, не связанным с важнейшими сторонами христианского учения, может на самом деле оказаться и осмысленным, и глубинно связанным со всеми другими гранями христианства и церковного Предания. Так, споры, возникшие в Византии по, казалось бы, весьма частному вопросу ритуальной практики об использовании при молитве живописных изображений, довольно скоро показали, что в умах иконоборцев и их логикой под сомнение ставился отнюдь не частный вопрос христианского учения. Их отвержение икон вело к сомнению в том, действительно ли Слово стало плотью, а само отвержение вытекало из этого сомнения.

Конечно же, в книге «Под сенью Креста» никак не корректируется «Учение Христа», но в свете христианского Благовестия рассматриваются важнейшие бытийные проблемы: творение, грехопадение, триипостасность бытия, свобода, христианский персонализм, происхождение и природа зла. Две тысячи лет философы пишут на эти темы, но это не означает, что они лучше понимают «Учение Христа», чем это делали евангелисты и апостолы. Евангелисты и апостолы дали нам богословские ключи, но только мы сами сможем с их помощью и по мере сил открыть те истины, которые требуются, чтобы человечество и далее сохранило род людской не только в физическом, но и в духовном измерении. Именно в живом и органически-целостном мире христианства находится место и охранительной позиции, требующей собирания и сохранения обретённых смыслов, но и творческой установке, позволяющей на основе этих смыслов разрешать бытийные проблемы, возникающие в каждую эпоху. Верно сказано, что именно споры позволяют проанализировать проблему, углубиться в неё и обрести новые грани смысла, вовсе не очевидные до того: отвержение икон вело к сомнению в том, действительно ли Слово стало плотью, а само отвержение вытекало из этого сомнения. Но разве был бы возможен спор и прояснение вопроса, если бы всякие попытки осмысления клеймились с помощью приводимых цитат Учителей Церкви, которые подаются как последние ответы, окончательно закрывающие вопросы, а всякая свободная дискуссия – это оккультизм.

Итак, Виктор Аксючиц сознательно и давно вошёл в православную Церковь. Если бы он был неофитом, на многое в его суждениях можно было бы закрыть глаза. Но время, проведённое им в Церкви, составляет уже больше половины его жизни. Он человек церковно достаточно взрослый, чтобы оставить юношеские грехи. Книга Виктора Аксючица вынашивалась многие годы («книга писалась около двадцати лет»). Более того, эта книга заявлена настолько серьёзно, что издательство предупреждает: «Читателю потребуется известный труд и умственное напряжение, чтобы войти в поле творческих интуиций и созерцаний автора, но неожиданные озарения, духовные обретения для тех, кто пройдёт рука об руку с автором по духовным странствиям, с лихвой восполнят труды». Как видим, книга требует, чтобы к ней отнеслись всерьёз. Следуя этому приглашению, я всерьёз и отнесся к ней – в том числе и к тем её суждениям, которые прямо расходятся и с Писанием, и с Преданием. В. Аксючиц желает, чтобы его (как в политике, так и в философии) воспринимали как человека церковного. Автор убеждён, что «своим утверждениям я нахожу свидетельства в Писании и в Предании». К сожалению, последнее остаётся всего лишь авторским пожеланием. Книга «Под сенью креста» оказалась ещё одним проявлением оккультизма в православии.

Множество цитат в моей книге показывают, что я действительно нахожу подтверждения своим выводам в Предании. Но я не говорю, что мои тексты полностью соответствуют соборным уложениям.

Читаем: «Астрология обобщает познание Мировой Энтелехии, её отдельных сфер, а также связи энтелехии мира с жизнью на земле. Различные сферы космоса по-разному генетически энтелехийно связаны с различными народами и конкретными людьми. В свою очередь, самодостаточная жизнь космических энтелехий, а также движение небесных светил воздействуют на судьбу всего мира и человечества, судьбу отдельных людей. Магическая взаимосвязь вселенной опознавалась астрологией и отразилась в идее гороскопа. Знаки Зодиака («зодиа» – животные) запечатлевают путь воплощения человеческой души в космической материи, систему созданных вечными душами космических энтелехий… Гадания или определения характера человека по знакам зодиака – это попытки вскрыть пройденные конкретной душой пути космической эволюции до её воплощения в человеческом облике, стремление определить настоящее и провидеть будущее на основе знания о застывших формах прошлого и прапрошлого, осознание воздействия на человека магического фатума и магического рока. Таковое познание сверхъестественных явлений может расширить горизонт сознания и облегчить самоопределение».
«Звёзды и созвездия являются созданиями вечных человеческих душ, приуготовляющих мировую плоть для воплощения в собственном облике на планете Земля». «Человек на пути обретения собственного телесного облика оставил позади сонм живых существ, которые, как и мир в целом, являются ступенями и следами человеческого воплощения. Души животных, как энтелехии этапов и форм человеческого воплощения, существуют далее сами по себе. Природный мир снятые плотские ризы человека». «В инобытии человеческие души переживают различные состояния, включая и перевоплощение». «Души переходят в иные сферы существования, понижаясь или повышаясь в бытии. Развоплощаясь и цепляясь за многообразные животные и растительные формы плоти, душа на пути к небытию может проходить низшие ступени жизни. Это предполагает, что при возвращении душа должна будет пройти этот же путь». «Уже возвысившаяся в собственно человеческое существование души может отпадать в низшие, животные состояния». «Могут ли быть перевоплощения в новый человеческий облик? Дух христианских истин не исключает возможность этого. Один и тот же человеческий дух способен неоднократно погрузиться в мировую плоть в облике человека. В таком случае это не различные люди, ничем не связанные в истории, а формы мирского существования единой души». «Душа, обитающая в теле животного, является осколком человеческого воплощения». «Не человек произошёл от обезьяны, а обезьяна произошла от человека».

Конечно, вырванное из сложного текста цитирование искажает смысл, подобранные цитаты выглядят «оккультными», что и требуется критику. В то время как дискуссия по этим проблемам соответствовала бы православной полемической традиции и способствовала бы их осмыслению. Понятие «энтелехия» (как животной, или низшей души) ввёл Аристотель, оно принималось не всеми христианскими мыслителями, но оно веками анализировалось в христианской, а не только в оккультной традиции. И то, как это делалось в оккультизме, теософии и антропософии, тоже интересно для исследования, вовсе не предопределяющего солидарность с нехристианским подходом, полемика с которым и представлена в моей книге. Я убеждён, что таковая полемика с нехристианской позицией полезнее для христианского сознания, нежели запрещения на «нехристианскую» терминологию. Многие мои концепции могут выглядеть чуждыми для начётнического подхода. Но именно глубокий анализ проблем, основанный на христианских основоположениях, диктует мне таковые выводы.

Здесь уже появляется любопытный материал для сравнения теософии Аксючица с теософией Блаватской и Рерихов. Роднит их признание перевоплощения душ, а также представление о том, что животные произошли от человека. Как и лидер христианских демократов, Блаватская, говорившая о себе, что она «посвятила всю жизнь … изучению древней каббалы и оккультизма», полагает, что «животные, включая млекопитающих, все эволюционировали позднее и частично из отбросов человеческих оболочек». Елена Рерих уточняет: «Согласно всем древним эзотерическим учениям, человекообразный вид обезьян произошел от совокупления человека с самками животных.

Конечно же, смысл текстов Блаватской и Рериха не имеет никакого отношения, к тому, что пишу я, – но кто же будет сравнивать и проверять авторитетного публициста. Не приходилось мне изучать ни каббалу, ни оккультизм. Никакого подобия человеческих оболочек и совокупления человека с животными у меня нет и близко. Все свои выводы я делаю на анализе христианских текстов, но об этом ни слова у оппонента.

Отличает Аксючица от теософов только то, что Рерихи всегда настаивали, что человек не может перевоплотиться в животное: душа, выйдя из животных воплощений и дойдя до человеческого уровня, всё же не может затем вновь опуститься до уровня скота. По этому поводу у Аксючица и теософов может получиться интересная дискуссия. Но она будет происходить уже за пределами Церкви. Поскольку своим учением о «вечных душах», которые существуют прежде своего воплощения в тело, равно и как и проповедью теории реинкарнаций, Виктор Аксючиц навлёк на свою демократическую голову анафемы целого ряда церковных Соборов. Цитирую: «Если кто говорит или придерживается мнения, что человеческие души предсуществуют, будучи как бы идеями или священными силами; что они отпали от Божественного созерцания, и обратились к худшему и вследствие этого лишились Божественной любви, и для наказания посланы в тела – то да будет анафема…] Если кто говорит, что небо и солнце и луна и звезды одушевлены – анафема». Так возгласил антиоригенистский Константинопольский собор 543 г. В 553 г. Пятый Вселенский Собор согласился с расширенным списком этих анафематизмов, равно как согласился он и с посланием к нему императора Юстиниана: «Итак, Пифагор, Платон, Плотин и их последователи, признавая души бессмертными, говорили, что они существуют прежде тел и что есть отдельный мир душ, что падшие из них посылаются в тела, и притом так, что души ленивых – в ослов, души грабителей – в волков, души хитрецов – в лисиц, души сластолюбцев – в коней. Церковь же, наученная Божественными Писаниями, утверждает, что душа сотворена вместе с телом, а не так, что одно прежде, а другое после, как казалось сумасбродству Оригена».

У меня, конечно же, ничего близкого не говорится.

Спустя столетие Шестой Вселенский Собор (681 г.) одобрил изложение веры, посланное ему бывшим иерусалимским патриархом свт. Софронием: «Мы не будем предполагать, что души существовали прежде тел, и не будем думать, будто они до появления и до основания этого видимого мира жили какой-то вечной жизнью, не будем говорить, что они обладали жизнью небесной, живя жизнью бестелесной и бесплотной и вечной на небе, некогда не существовавшем, как желал этого заблуждавшийся Ориген, и сообщники и единомышленники его Дидим и Евагрий, и остальное полчище их, выдумывающее басни… Не только в этом они обманываются и сбиваются с прямого пути, но и многое другое говорят противно апостольскому и отеческому Преданию… не допускают, чтобы таким образом Богом установлено было стройное распределение небесных тел, а фантазируют, будто оно произошло вследствие первоначального осуждения и превращения». Проходит ещё 10 лет – и 1 правилом Трулльского Собора (691 г.), излагающим нормы православной веры, анафема возглашена учащим о «прехождении и превращении некоторых тел и душ». На VII Вселенском Соборе цитируется (и одобряется) выдержка из творений свт. Антипатра, епископа Бострского (аравийского подвижника V века): «Покажите мне кого-либо из знаменитых учителей Церкви, который бы ясно и не колеблясь учил, что души человеческие существуют прежде своих тел». В 1082 г. в Константинополе на Соборе против Иоанна Итала прозвучало соборное осуждение тех, кто «предпочитает глупую внешних философов так называемую мудрость и принимает перевоплощение человеческих душ».

Вряд ли стоит православную полемику сводить к одному методу: привёл цитату автора, сравнил с цитатой из соборных решений, – и пригвоздил. Мыслительная работа не ограничивается начётничеством, а мои высказывания не сводятся к этим цитатам. Я сознаю, что две (из множества) проблем, которые я формулирую, противоречат определениям Вселенских Соборов. Но я не претендую на выражение официальной позиции Церкви, а высказываю частное богословское и философское мнение. Именно таково философское призвание – в анализе, в том числе и общепринятых истин, найти противоречия и соответствия Истине. Понятно, что философские изыскания (как и все прочие) не могут обходиться без ошибок. Но и без последовательной и ответственной мыслительной работы, не останавливающейся перед авторитетными предупреждениями и угрозами,  не будет никаких результатов. На то и соборный православный разум, чтобы отбрасывать индивидуальные плевелы и отбирать общезначимые зёрна. Многое из писаний авторитетных учителей Церкви не общепризнано, некоторые настаивали на заблуждениях, иногда предавались ересям, но соборный церковный разум вычленил истинное в их трудах и признал авторитетным. Наверное, критика отца Андрея какой-то своей частью послужит формированию подлинно соборного мнения, но никак она не может выражать полноту церковного суждения. Кстати, анафемствованый на Соборе Ориген является автором массива общепринятых категорий и понятий православного богословия, объём которого превосходит совокупный результат трудов большинства святоотеческих авторов. Такова жизнь: одно не исключает другого. Возможные заблуждения не исключают возможности обретать истину, а официальное непризнание Оригена в качестве учителя Церкви (за две «ошибки»: утверждение переселения душ и всеобщего спасения) не исключает его выдающегося вклада в церковное предание. Заблуждением будет считать, что святые отцы и учителя Церкви дали все ответы на все случаи жизни; они учат нас не только тем, что написали, но и тем, как они это делали: давали ответы на вызовы эпохи. И мы призваны дать православный ответ на вызовы своего времени.

Наконец, в Чине Торжества Православия анафема возглашается тем, которые «исповедуя Православие, дерзко или скорее нечестиво вводят в православную и кафолическую Церковь безбожные догматы язычников о человеческих душах, небе, земле и прочих творениях… допускают метемпсихоз человеческих душ, их гибель и возвращение в ничто, отрицая тем самым воскрешение, Суд и конечное воздаяние… учат вечности материи и идей или же совечности их Богу, Творцу вселенной… допускают платоновские идеи как истинные, утверждая, что материя существует сама по себе и облекается в формы согласно идеям, отрицая тем самым свободу воли Творца… говорят, что люди воскреснут с другими телами, нежели те, которые они имеют здесь, в этой жизни».

Вновь большая часть приведённых анафем к моим текстам не имеет никакого отношения.

Так что – действительно утверждения В. Аксючица находят поддержку «в Писании и в Предании»? Не слишком ли комплиментарно сказано в редакционном предисловии, что «остроумный и глубокий аналитик, автор творчески преобразует ортодоксальную богословскую традицию вкупе со светскими философскими поисками русских мыслителей XIX-XX веков, соединяя всё это в новый умосозерцательный синтез»? Ведь для синтеза как минимум надо было отдать себе отчёт в том, что именно говорит «ортодоксальная богословская традиция» хотя бы по вопросу о переселении душ. От любого церковного автора естественно было бы ожидать хотя бы предуведомления читателя о том, что церковная позиция по этому вопросу выглядит вот так-то. А от «глубокого аналитика» требовалось бы об этом сказать гораздо подробнее, пояснить, какие аргументы приводит традиция в обоснование своих тезисов, а затем уже сказать: «Такой-то аргумент мне кажется неубедительным по этой причине; вот этот по этой, а потому я считаю, что этот вопрос всё-таки не был церковной традицией продуман всерьез, и я предлагаю своё, новое решение…»

В моей книге достаточно примеров именно такого подхода, например в критической части главы «Творение. Грехопадение», в том числе в разделе «Нехристианское в христианстве». Вместе с тем, это не научная монография, которая призвана описать различные рассмотрения вопроса, а философский труд, анализирующий проблемы по существу.

И если бы это решение было действительно новым! Ново в рассуждениях Аксючица разве то, что никто из околоцерковных русских религиозных мыслителей не решался столь далеко заходить в принятии оккультно-каббалистических идей. Верно: то у Соловьева, то у Флоренского, то у Бердяева порой проскакивали отдельные каббалистические сюжеты (в основном про «Адама Кадмона»). Но столь радикальной операции по переряживанию оккультизма в Православие всё же никто до Аксючица не проводил. Столь безрассудный синтез оккультизма и христианства встречался доселе лишь у открытых оккультистов и антихристиан- теософов. С ними-то и оказывается Аксючиц поразительно единомышленным. Сравним ещё раз слова В. Аксючица и Е. Блаватской. «Грехопадение акт вкушения плодов от древа познания добра и зла и свободного принятия вселенского человеческого предназначения. Человек принимает на себя бремя мировой истории, но не как грех, а как творческую задачу и долг исполнения замысла Божия… Весть о свободном творческом низвержении человека с Неба на землю… Какая-то часть вечных душ отказалась принять Божественное Предустановление к миротворению и тем самым положила формирование сонма противников Творца духов зла». Именно в этом тезисе Блаватская услышала бы «основную ноту Эзотеризма». Вот в какой симфонии она звучит: когда «ангелам было приказано творить», «группа "огненные Ангелы" восстала и отказалась присоединиться к своим товарищам Дэвам. Экзотеризм индусов изображает их в виде йогов, благочестие которых внушило им отказаться от "творения", ибо они хотели вечно оставаться кумарами, "девственными юношами", чтобы, если возможно, опередить своих товарищей в своём продвижении к Нирване. Но по эзотерическому толкованию, это было самопожертвованием во благо человечества». Эти восставшие духи, что «пренебрегли трудом творения», есть «те высокие небесные Существа, кого Оккультное Учение называет Манасвин, Мудрейшими, первейшими среди всех, и кто всех людей сделали бы самосознательными духовно разумными существами, если бы не были "прокляты" и осуждены к падению». Аксючиц: «Отпадение в хаотическую стихию необходимое условие преображения её в гармоническое бытие. Ибо путь к высшему бытию лежит через отпадение в низшее». Теософы: «Без инволюции нет эволюции – истина, без усвоения которой трудно или просто невозможно осмыслить суть энергетики эволюции». Аксючиц: «Сложный образ змея невозможно свести к злому началу, так как в мире небесных первообразов нет разделения на добро и зло». Е. Рерих: «Высокая мысль Востока давно разрешила проблему существования зла. Единое Божественное Начало, или Абсолют, вмещающий потенциал всего сущего, следовательно, и все противоположения, несёт в себе и вечный процесс раскрытия или совершенствования. Эволюция создаёт относительность всех понятий».

Отдельные слова схожи, но сущность того, что излагается у цитируемых «оккультистов» совершенно противоположна тому, что в книге «Под сенью Креста». У меня и речи нет о противоположении  эволюции и инволюции. Фраза Рериха вообще не имеет отношения к моей предыдущей цитате об образе змея.

Вот ещё одно интересное совпадение. Согласно Виктору Аксючицу, «Люцифер дух астрального света». Так же полагает и Елена Блаватская: «Великий Посредник Магии, Mysterium Magnum, Астральный Свет есть именно то, что церковь называет Люцифером». И карма не чужда В. Аксючицу: «Рок проявление в настоящем стихий и сил, которые разбужены и приведены в действие человеком или народом в их прошлом… Роковая карма есть связь людей в несвободе, магическое рабство человечества. Всё совершённое душой, запечатлевается в мировой материи, в различных планах космоса природно-материальном, энтелехийно-магическом – оккультном». И магия, и гадания находят оправдание в его системе: «Белая магия знание о методах использования энтелехийных связей доброй волей во имя благих целей». «Каждая человеческая душа проходила индивидуальный путь воплощения и на космической плоти запечатлены его этапы. Охваченные или задетые душой сферы космоса становятся родственными и близкими душе. Поэтому линию судьбы можно увидеть и на ладони, и на срезе дерева, и в полете птиц, и в мерцании звезд разглядеть цепочку следов, которые оставила душа на мировой плоти. Для этого требуется специальное знание и искусство гаданий, предсказаний (астрология, магия, хиромантия)». «Арсенал магических средств позволяет человеку принуждать таинственные силы приносить какую-либо выгоду, пользу. Магическая реальность представляет собой связь энтелехий предметов, существ, космоса. Живые существа обладают животной душой – энтелехией, формой тела, которая содержит формальную структуру тела (астральное тело), а также функциональную систему и программу деятельности всех органов тела (астральная душа)».

Не говорится только, что цитаты приводятся из главы моей книги, называемой «Источник и природа зла», то есть многие оккультные понятия, которые отец Андрей представляет в моём изложении позитивными, описываются мною как негатив. Такой вот полемический приём – небольшая подтасовочка. Мои выводы о недуховных и антидуховных реальностях, которые я описываю, высказаны в книге предельно чётко:

«Титаническая натура, подобно Фаусту, стремится к утилитарным благам через натуральное, магическое либо инфернальное “познание” и господство, через насильственное воздействие на бездуховные или антидуховные связи. В этом случае человек вступает в контакт с духами космоса, стремясь от них получить силы властвования. Но он не может быть равноправным партнёром тому, что противоположно его природе, рано или поздно попадает в рабство, действует не как свободная личность, а по “правилам игры” заключённой сделки. В результате человек превращается в игрушку тёмных сил. Так своевольная попытка самоутвердиться вне духовных основ “продаёт” душу злым силам, разрушает личность. Титаническое лжетворчество (противоестественные для природы личности взаимодействия со сверхъестественными силами) порождает духов зла. К этому зовёт восточная антиперсоналистическая мудрость, теософия, антропософия, оккультизм, парапсихология и другие виды религиозного синкретизма – неорганического смешения религиозных представлений. Новейшие формы синкретической мистики представляют собой искажённую реакцию на засилье научно-технической цивилизации. Рационалистический и атеистический дух современности болезненно обостряет неискоренимую жажду таинственного, мистического. Отсюда расцвет оккультизма всех оттенков. Оккультизм (тайный, сокровенный, тёмный) представляет собой смешение разного рода традиций некритического, слепого общения с неприродными силами.  Вненатуралистическое оккультное познание, тем не менее, имманентно миру сему, не направлено на божественные сферы и духовные основы реальности.  Это различного рода попытки добиться потребительских результатов ненатуралистическими методами, своего рода духовный натурализм (характеристика Николая Бердяева теософии Блаватской). По сути критерий оккультного заключается в попытках манипулировать физическими явлениями, используя “тайные силы природы”, то есть любую методологию, отличную от научно-технической. Поэтому оккультизм крайне синкретичен… Вне измерений натурального космоса находятся совершенно различные реальности: духовные, магические, инфернальные. Все традиции оккультного знания единодушны в том, что пытаются проникнуть в сферу “таинственного”, игнорируя либо отрицая богопознание, особенно духовный опыт христианства. Когда же человек сегодняшнего мира вырывается за пределы натурального мира без духовных ориентиров и религиозного опыта, он не осознаёт реалий и не ведает, что творит… Некоторые мистически настроенные экстрасенсы утверждают, что они совершают то же, что и священник: при лечении молятся Богу и воздействием на душу человека пытаются облегчить физическое состояние. По существу же происходит нечто противоположное. Прежде всего, священник обращается только к Богу. Священнослужитель совершает таинства, ниспосылающие человеку благодать, помогает человеку обрести собственную связь с Богом – источником врачующих духовных сил – через молитву, исповедь, причастие, через богатейший мистический опыт Церкви. Цель – душевное здоровье и духовное совершенствование, результатом чего может быть и телесное оздоровление. Христианские святые совершали чудодейственные исцеления только молитвой. Экстрасенсы и при молитве (неизвестно кому) лечат магическим воздействием… Экстрасенсы, считающие себя верующими, так же, как некогда учёные христиане, оставляют свою веру за пределами собственной методологии. На вопрос: “Дают ли они себе отчёт, какие силы впускают в мир?”, – они единодушно отвечают: “Я проводник (“труба”) космической энергии, моё дело – не задумываясь о происходящем, раскрепощать силы, которые излечивают человека”. При этом вытесняется христианское представление о человеке, как свободном, ответственном, совестливом существе, обладающем вечной душой… Всякого рода магия, чародейство, шаманство, парапсихология и прочие виды оккультных действий сопровождаются, как правило, опустошением, угнетением душевного состояния “целителя”. И те, на кого направлено магическое воздействие, тоже ощущают некое душевное томление, боль. Физическое излечение нередко сопровождается общим смятением, потерей духовных ориентиров, душевной неуравновешенностью. Напротив, христианский святой после благодатной помощи нуждающемуся сам просветлялся и духовно возвышался, ощущал прилив духовных сил. При воздействии благодатной святости физическое выздоровление неотрывно от общего духовного просветления и душевного возрождения. Яркий пример этого – излечение Мотовилова преподобным Серафимом Саровским» («Под сенью Креста»)

Давно настала пора при ответе на современные исторические вызовы не отделываться заклятиями и проклятиями в сторону некоторых областей знаний (в том числе и инорелигиозных), но осмыслить их, что и означает не подчиниться им, а обрести подлинную свободу от натуралистического, магического, оккультного или инфернального влияния.

Что ж, В. Аксючиц, кажется, так и не понял, где кончается демократия, а где начинается христианство. Демократ имеет право быть помощником Б. Немцова. Но христианин не имеет права на то, чтобы быть единомышленником теософов.

Демонстрируемые приём и аналогии к православному подходу вряд ли имеют отношение.

И мне более чем досадно, что этот очевидный тезис приходится напоминать именно в связи с книгой Виктора Аксючица. Именно он был публикатором моей первой богословской работы. Это было в 1988 г. Я заканчивал семинарию. И Виктор опубликовал мою работу «Грехопадение» в своём тогда ещё самиздатском журнале «Выбор». Его жена придумала мне псевдоним («Андрей Пригорин» с намёком на моё обучение в Загорске).

Мелочь, конечно, но я предложил в качестве псевдонима фамилию бабушки моей жены.

Жаль, что Виктор Аксючиц, борясь с коммунизмом и материализмом, не смог вовремя разглядеть, что христианство не совместимо ещё и с оккультизмом. Там, где кончается коммунизм, не обязательно сразу же начинается христианство! Есть много лжи и за пределами комидеологии. Но столь чуткий ко лжи коммунистического официоза, Аксючиц не воспитал в себе вкус, различающий истину от суррогата уже в собственно религиозной сфере. Уходя от слежки за своей душой со стороны КГБ, он забыл поставить свой ум под надзор евангельской и церковной дисциплины. В книге «Под сенью креста» есть фраза: «Мы обязаны обнажить и разоблачить ереси сегодняшние». Это я и делаю. К сожалению, в связи с той самой книгой, в которой находится это пожелание. Я не собираюсь советовать Виктору Аксючицу, что ему нужно сделать для того, чтобы выйти из-под анафем Соборов и воссоединиться с православной Церковью. Да и читателю совсем ни к чему запоминать тезисы критикуемой книги или мои суждения по поводу неё. Из этой печальной истории вывод я предложил бы сделать и простой, и запоминающийся: подходя к Церкви, надо быть готовым к тому, что христианство окажется не во всём согласным с тобой. Христианство может оказаться непохожим на тот миф о нём, который ты заранее сконструировал для себя.

С течением времени после выхода книги «Оккультизм в православии» всё больше назидания отца Андрея относятся к тому, что он делает и говорит сам. Услышит ли?

Чем раньше человек заметит эту непохожесть своего представления о христианстве на реальное христианство, тем лучше. Заметив эту разницу, кто-то убежит подальше от Церкви. Это было бы выбором страшным, но, по крайней мере, честным. В Церкви же остаются те, кто умеет отказываться от своих философических и идеологических игрушек, если понимает, что Евангелие и отцы об этом мыслили иначе. Помните знаменитую фразу, вобравшую в себя историю не одного неофита: «В начале я критиковал Библию. А затем Библия начала критиковать меня»? Христианин – это тот, кто радуется такой перемене ролей. Но у человека есть право не согласиться на неё. У человека есть право отказаться от Причастия. У человека есть право оставаться под церковным отлучением. На то она и демократия. Но только уже не христианская.

Отец Андрей Кураев полагает, что православие должно быть таким, каким утверждает он и каким есть сам он, я же убеждён, что во вселенском православии есть место и таким как он, и таким как я: и его охранительному (в философии и богословии) подходу, и моему – творческому. Таковой подход на то и творческий, что отвергается многими устоявшимися мнениями, многие из которых впоследствии осознаются как предрассудки. Архетипическим является феномен Сократа, впервые явившего крестонесение философии и философа. Его философия совершенно не соответствовала здравому смыслу современников, тогдашним нравственным нормам, казалась большинству опасной для общественного установления, за что «по закону» он и был приговорён к смерти. Но только этот подход безмерно расширил горизонты философии, богословия и мировоззрения. В том числе, явлением ученика Сократа – божественного Платона, христианина до Христа (по словам Святых Отцов), чьи категории легли в основу христианского эллинизма.

В большой статье не нашлось места для рассмотрения проблем и полемики по существу, хотя полемика – позитивна, а «злословие» как говорит сам отец Андрей, – негативно. Критика отца Андрея отдаёт марксисткой университетской пропедевтикой и разнузданным тоном современной публицистики, она мало похожа на традицию подлинно православной – братской полемики. У него мы видим диагноз: «годен – не годен», выведенный не из ключевых утверждений моей книги, а из полемических глав. Само название статьи – навешивание ярлыка. Известно, что цитату, вырванную из контекста проблемы, можно трактовать вплоть до противоположного смысла. Даже в современной не газетной, а серьёзной литературе и публицистике цитаты принято давать только как иллюстрацию, подтверждение мысли, поскольку они не самоценны, или цитировать целыми страницами. Но критика о. Андрея сводится к сопоставлению отдельных цитат из моей книги, святоотеческих трудов и теософской литературы. Из этого сравнения делается вывод о схожести первого и третьего, и несовместимости первого со вторым.

Как известно, между чем  угодно можно усмотреть «похожесть», если того захотеть. Огромное количество эзотерической литературы эксплуатирует именно этот приём. Современный виртуоз подобного подхода – Фоменко. Ветхий Завет и Танах схожи максимально, но христианство и иудаизм отличаются сущностно. Конечно же, я не являюсь никаким теософом, что очевидно сразу: теософия не видит принципиальной разницы между религиями (все религии – пути к одной цели). Для меня же существует только один путь подлинного богопостижения – Православие. У большинства русских философов (как и у многих святых отцов) можно найти тезисы, далёкие от соборных уложений. Но это не значит, что их труды следует объявлять «оккультными» и предостерегать от чтения. Более того, такой – творческий и проблемный подход – актуален. Сегодня в среде православной общественности больше споров ведётся о земном (что можно есть в пост), распространён натуралистически-магический подход (как свечку поставить), а о духовной сфере, метафизике христианства говорится мало. Актуальна опасность обмирщения православия, его ритуализация.
Далее, наличие соборных уложений не означает, что истины, проблемы не надо осознавать. Есть разница между знанием, что дважды два – четыре и пониманием, что означает дважды два – четыре. Я стремлюсь понять. Притом стремлюсь открыто и ни в коем случае не пытаюсь выдать свои поиски и своё понимание за христианскую истину в последней инстанции.
Чтобы продемонстрировать моё «нехристианство», не было нужды притягивать за уши «дефисы» и политику, тем более скатываться до подмен. Достаточно было указать на два расхождения с определениями Вселенских Соборов: о переселении душ, о всеобщем воскресении. Но, во-первых, эти «нехристианские» представления не исключают того, что в книге рассматриваются многие проблемы вполне в духе общепринятой традиции, многое достаточно актуально. Об этом ни слова, а заблаговременный вывод: Аксючиц под сенью оккультизма.
Хотя, мне пришлось встретиться и со случаем «анонимного» признания моих текстов: распространены магнитофонные записи лекций о. Андрея Кураева, где он дословно излагает от своего имени мою работу «Орден русской интеллигенции». Под этим же названием, –  ну кто знает самиздатовские тексты (опубликованные в литературно-философском журнале русской христианской культуры «Выбор»), то ли дело их озвучивает человек известный. Во-вторых, сами эти проблемы в книге рассматриваются по существу, они достаточно сложны, там есть что прояснить и о чём поспорить, что не табуируется даже анафемой Собора. Например, я анализирую различные традиции рассмотрения проблемы перевоплощения душ и прихожу к выводам:


«Во всех этих традициях концепция переселения душ оказывается самодовлеющей, она захватывает представления о бытии в целом и диктует подход к другим проблемам. В индуизме, буддизме, пифагореизме этот вопрос связан с учением о вечном повторении мировой жизни (колесо бытия или вечное возвращение). В данном случае отсутствует представление о финальной цели бытия. Для индуиста жизнь является только мукой и страданием, которые не устраняются и смертью, но увековечиваются новыми рождениями. В буддизме человеческая душа как самодостаточное единство объявляется иллюзией. Душа – ни что иное, как совокупность, пучок желаний, жизненных страстей и слепой похоти к жизни. Спасение и заключается в том, чтобы избавиться от иллюзии единства и субстанциальности души, распылить её в слиянии с Атманом или выходом в нирвану.
По существу, разрушается единство личности, отрицается её свобода и в теософии, и в антропософии, где человек представляется временным сочленением разнообразных космических стихий. Во всех этих учениях отрицается субстанциальность индивидуальных душ, а также высшая ценность их воплощенного бытия. Нет здесь и места Единому Богу Творцу, или же образ Его замутнён и умалён. Поэтому в христианской теологии и возобладало принципиальное отрицание идеи перевоплощения душ. С точки зрения креационизма во время зачатия человеческого тела особым актом Божественной воли творится из ничего соответствующая ему душа. Но такой подход по существу является отказом решать проблему.

Креационизм (от лат. creare – создавать, учение о сотворении) – в патристике и схоластике – точка зрения, согласно которой в результате зачатия возникает только тело, душа же создается Богом из ничего в момент зачатия и соединяется с телом.

Идея перевоплощения отрицалась в христианстве во имя сохранения образа Личного Бога Творца, во имя утверждения субстанциальности, единства, неповторимости и свободы личности вопреки расщепляющему потоку космических и исторических стихий, во имя утверждения безусловной ценности земной жизни, как арены спасения души. Эта защитная реакция заставляла отвергать саму проблему перевоплощения, так как известные формы её решения были связаны с враждебными христианству представлениями… Всякое мировоззрение на ранних этапах стремится укрепить свои основы, остерегаясь всего, что грозит их размыть… Исторически такой подход был оправдан, но здесь христианская мысль не избежала  крайностей и ошибок.
Таким образом, все известные попытки решения этой проблемы сводились к двум крайностям: либо утверждалась всеобщность и неотвратимость перевоплощения, либо возможность перевоплощения полностью отрицалась. Но эта актуальная проблема требует целостного рассмотрения, которое возможно только в христианском мировоззрении…
Христианское благовестие в принципе не отрицает возможности таких форм существования души, которые не умаляют её субстанциальности и неповторимости, не разрушают связи с Единым Богом Творцом, не отрицают ценности земной жизни. Дух Евангелия несовместим с неизбежностью перевоплощений, и карма, как непреодолимый рок, несовместима с искуплением – освобождением от греха и зла. Но евангельская истина не исключает возможности неоднократных попыток воплощения. Судьба души в каждом воплощении определяется не роковым итогом предшествующих жизней, а милующей благодатью Божией и самотворчеством личности.

С этой позиции невозможен метемпсихоз, то есть переселение душ из одного тела в другие и чередование различных душ в одном теле. Но допустимы перевоплощения, как метаморфозы души, странствующей в мировой материи. Душа, сохраняя своё тождество, может менять свой телесный облик, который отражает степень и характер погружения её в материю мира. Плоть “протекает” через человеческое существо и в течение одной жизни. Субстанциальный облик личности, единый для всех возрастов человека, определяет форму его тела. Само воплощение сущностно не связано с конкретной плотью в пределах одной жизни, что не исключает со стороны плоти новых воплощений души» (Под сенью Креста).

Задача философа ставить вопросы и анализировать смыслы, а соборный церковный разум со временем отсеет зерна от плевел. Для того и нужна совместная философская и богословская работа по анализу актуализированных вопросов. Но вместо рассмотрения проблем и смыслов по существу, вместо интеллектуально корректной полемики наш богослов предпочитает навешивание ярлыков.
Я не оспариваю догматы, но пытаюсь осмыслить их, в их свете рассмотреть проблемы бытия и жизни человека. В своей книге я предлагаю учение о человеке и космосе, основанное на основных христианских истинах: Божественной Триипостасности, явлении Богочеловека, жизненном пути и учении Спасителя, крестонесении, крестной смерти, воскресении и вознесении Иисуса Христа в полноте преображенной плоти. При этом во имя истины приходится посягать на очень авторитетные предрассудки, о чём можно было бы дискуссировать. Что, например, оппонент может ответить на такую постановку проблемы: «Противоречия традиционного толкования книги «Бытия»», в котором много нехристианского в христианстве, ибо устоявшееся веками толкование во многом не соответствует тому, что явлено в христианском Благовестии? Почему смысл текстов Старого Завета (канонический и для иудаизма) полностью переосмыслен в христианской традиции в соответствии с Благовестием Спасителя, – за исключением первых трёх глав книги «Бытия». О чём говорит тот факт, что статьи «Грехопадение» в православной энциклопедии и еврейской энциклопедии оказались практически тождественными? Как минимум, это проблема для христианского сознания.

Охранительный подход необходим, пока он не приводит к начётническому застою, который разоружает христианское сознание не только перед лицом современных вызовов (от чего можно отмахнуться, сославшись на неактуальность их для спасения души), но и перед долгом отстаивать вечную истину. Цитатами из соборных документов не объяснишь множество проблем – не только современных, но и вековых богословско-философских. Безусловно, определения Вселенских Соборов являются высшим авторитетом из всего содеянного человеком в богопознании, но всё же – не самим Благовестием. Непревзойдённых высот святоотеческая мысль достигла в троическом богословии, в христологии и в эклезиологии, но в антропологической и космологической тематике ещё много недосказанного, что веками было и остаётся задачей для христианского сознания. Церковное Предание, в том числе и богословское, в отличие от Священного Писания, подлежит не только толкованию, оно открыто переосмыслению некоторых проблем самим фактом представленности в нём более человеческого аспекта, в отличие от Самого Благовестия, в котором явлена полнота Божественного, доступная природе человека. Если в Священном Писании неизменны сами тексты, глубину которых человечеству предстоит постигать во все времена, то в Церковном Предании незыблемыми являются основополагающие истины, некоторые из которых зафиксированы только пунктирно, и потому их ещё предстоит прояснить и понять христианской мысли. Поэтому христианское богословствование и философствование есть не незыблемая норма, а задача и долг христианской мысли. Предание не мертво, а живёт и развивается – как, например, в ярчайшей вспышке паламизма. При том что в богочеловеческом пути соборного христианского познания человеческий аспект вполне человечен: некоторые соборные определения достаточно произвольны и нередко конъюнктурны, ибо навязывались императорской волей или отражали не только вечную истину, но и неизбежные страсти в борьбе за неё. Не случайно некоторые тексты соборов замалчиваются, ибо не могут служить должным авторитетом. В некотором из привычно сакрального достаточно много исторического, а не изначально сакрального. И это – нормально, в том смысле, что является нормой земного, а не небесного существования и познания. Посему – есть о чём поразмыслить. Даже в христианском Символе Веры, из-за небольших разночтений которого раскололись Западная и Восточная Церкви, можно обнаружить не только раз и навсегда зафиксированную вечную истину, но и следы исторических коллизий. Судя по всему, в результате полной сосредоточенности христианской мысли на основной проблеме предникейской полемики – христологической – в Символ Веры не вошло положение о Божественной Троице, что компенсируется в православной богослужении сугубым исповеданием Троицы перед соборным песнопением Символа Веры. Но это нисколько не умаляет сакральной значимости Символа Веры, а таубирование попыток осмысления основополагающих текстов Священного Предания не имеет к христианству никакого отношения. 

На мой взгляд, является дерзостью считать, что православный человек окончательно постиг основы природы и человека. Нам ещё многое предстоит узнать, и множество новых фактов и истин предстоит объяснить с позиций христианского мировоззрения. В средние века церковные авторитеты проклинали и анафеманствовали (даже сжигали) врачевателей, впервые препарирующих человеческие тела. Только с течением долгого времени общеизвестным стал тот факт, что никакого оккультизма в тех деяниях не было, а были попытки расширить знание, приведшие к выдающимся успехам. Не в духовной, а в материальной сфере, – но телесное здоровье тоже благо. Попытки познать неведомое и объяснить непонятое не являются сами по себе злом. В них есть, конечно же, и заблуждения и ошибки (а где и когда без них), но есть и истины, которые могут сложиться в целостную истину только в переплавке и выжигании лишнего соборным церковным разумом. Я и претендую только на частное богословское и философское мнение, которое подлежит и оппонированию. Но вряд ли плодотворно во всех отношениях (и духовных, и нравственных, и познавательных) демонизировать всякую попытку расширить наше знание, в том числе выходом в ранее запрещённые сферы.

Отец Андрей вещает так, будто развелось у нас множество философствующих и богословствующих, и настала пора проредить. Но не время предавать друг друга анафеме. К концу девяностых (когда написана критика) православное философское творчество только зарождалось и нуждалось скорее в поддержке собратьев по вере. Но отец Андрей отказывает в православии всем известным тогда философствующим православным авторам: в той же книге уничижаются труды отца Александра Меня, отца Иоанна Экономцева, Валентина Никитина. Вещая с позиций я есмь православие, отец Андрей обличает направо и налево, противопоставляет себя всё большему числу православных, всё чаще срывается на полемический радикализм. Необузданная гордыня может вытолкнуть за грань, разделяющую яростного обличителя еретических мыслей и ересиарха.