Сегодня Абхазия переживает трудное время. Тяжелое положение в политической, экономической, социальной жизни способствует возникновению совершенно противоположной духовно-нравственной ориентации различных слоев нашего современного общества. Возможно, что отсутствие религиозного осмысления происходящих событий с позиции Божественного промысла, в соотношении с Божественной правдой и в сопоставлении с предвечными судами Божиими приводит к смешению правды Божественной и человеческой в сознании людей, а порой и к замене истины ложью, что может привести к духовной гибели народа.
Духовная слепота, не позволяющая увидеть попечительную десницу Божию, вызывает отчаяние, утерю надежды, разуверение во всем для многих людей. Все это обретает ужасные последствия: наркомания и разврат в попытке забыть себя, и самое страшное – самоубийство.
Другая же часть общества, в основном молодое поколение, не удовлетворившись земными ценностями, скорее даже лишившись этих ценностей, устремляется к поиску смысла жизни, духовной опоры для того, чтобы устоять в этом мире, лежащем во зле. Такой путь искания, или духовного пробуждения, – стремление, присущее всей человеческой природе, заложенное Самим Творцом. Но это поколение по причине отсутствия подлинных религиозных знаний и духовной культуры готово поверить, и верит, первому же попавшемуся “проповеднику”.
Поэтому нас не может не тревожить деятельность не только западных проповедников, пытающихся привить нам совершенно искаженную форму христианства, но и деятельность тех новоявленных “пророков” и “сновидцев” (таких как Смыр Мая, Черкезия Роза и др.), которые стремятся на синтезе языческих религиозных воззрений абхазов и христианства создать нечто новое, самобытное, национально приукрашенное, чтобы оно льстило нашему самолюбию и тщеславию.
Совершенно очевиден вопрос, прежде всего возникающий перед нами: почему наш народ с вековой, подлинно ценной духовной культурой превратился в некую пластичную и гибкую массу, которой сегодня названные “проповедники” и “пророки” легко придают искаженные формы?
Для того , чтобы нам ответить на поставленный вопрос, нужно увидеть, что происходило с народом, с нами за последние столетия.
Во-первых, упадок христианства, вызванный жестокой феодальной междоусобицей и агрессией Османской Турции.
Ислам разрушил культуру абхазов, отвратил народ от христианства и создал, по оценке абхазского духовенства начала нашего столетия, “почву для развития религиозного индифферентизма и неверия в среде абхазского народа для возрождения языческих – самых первобытных – верований и обычаев в среде его” (Прибавления к Церковным ведомостям. 1907. № 26. С. 1024).
Во-вторых, идея нигилизма, классически выраженная основателем нигилистической философии Ницше:
“Нет Истины, нет Абсолюта, нет 'вещей в себе' ”.
Эта, совершенно чуждая религиозному сознанию абхазского народа идея стала прививаться в начале ХХ века.
К большому сожалению, дух нигилизма, царивший во многих учебных заведениях Российской империи, в том числе и духовных, накладывал свой отпечаток на будущих вождей революции в Абхазии, обучавшихся в них. Абхазский народ оказался втянутым в революцию 1917 года благодаря грузинскому меньшевизму и революционно настроенным “вождям”.
“Абхазцы, не давая себе отчета в смысле совершившихся в России событий,– писал протоирей Георгий Голубцов, – видят в грядущих к ним русских большевиках спасителей от “гpузинского ига” и потому с радостью ожидают к себе большевиков” (Дневник настоятеля Сухумского кафедрального собора протоиерея Георгия Голубцова\\ Материалы по истории Церкви. Кн. 8. М., 1995. С. 244).
И тут проявился истинный дух нигилизма: раз нет Истины, значит, “все дозволено”. А вседозволенность привела к тому, что “там, где некогда был Бог, теперь есть только Ничто, там, где была власть, порядок, уверенность, вера, теперь анархия, смятение, сомнение и отчаяние” (Серафим Роуз, иеромонах. Человек против Бога. М., 1995. С. 65).
Наступила эпоха тоталитаризма и интернационализма, где все определялось, с одной стороны, общей пользой, с другой воспитанием людей одного типа, чтобы все люди были подогнаны под какой-то мертвый трафарет. В эту эпоху любой человек, какую бы он культурно-историческую среду ни представлял и какими бы творческими способностями ни обладал, должен был работать по определенному штампу, что не могло не отразиться на всей нашей культуре, в частности, на литературе и искусстве, что сыграло не последнюю роль в создании нового человека, утерявшего духовно-этический образ древнего абхаза. Мы не можем не согласиться со словами философа И.А. Ильина, которые, мы думаем, актуальны и сегодня:
“Создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом лоне своего народа. Истинное величие всегда почвенно. Истинный гений всегда национален” (Ильин И.А. За национальную Россию\\ “Слово” 1992. С.5-7).
Но культура того времени, основанная на отторжении Бога -- источника подлинной Истины, мудрости и красоты. Видела свой источник указанных ценностей лишь в лжеименном разуме. Горделивый разум человечества порождает некий “мир” внутри богозданного мира, определяемый как “общечеловеческая культура”, как ценность самодовлеющая, не ищущий своего основания в Боге и потому обесценившийся сегодня. По мысли митрополита Евлогия, светская литература является одним из великих средств для воспитания человеческой души, почти столь же действенным, как природа, “а ведь религиозно-воспитательное действие природы огромно” (Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. М., 1994. С. 600).
Литература, ориентированная на раскрытие духовных переживаний человеческой души в поисках Истины, указующая на нравственные ценности, несомненно повышала бы, по мысли того же митрополита Евлогия, “самосознание молодого поколения, и спасала бы от грубости, распущенности, безобразия поступков, и питала бы склонность юношеской души к идеализму”(Там же, с. 29).
Иначе литература, как и иная другая сфера творческой деятельности человека, будет служить тому, чему служат современная пресса и телевидение – растлению и развлечению, с попыткой увести от реальности в вымышленный мир, одних – в более грубый и простой, других – в утонченный и сложный. Несомненно то, что “индустрия развлечений”, набиравшая темпы еще во времена застоя и представлявшая собой не что иное, как “убежище от скуки, бессмысленности, а еще глубже – пустоты, которая охватила сердца, отказавшиеся от Бога, Истины Божественного откровения, а с ними – от нравственности и совести, основанных на этой Истине” (Серафим Роуз, иером. Указ соч. С. 4), стала еще одной пагубной ступенью на пути создания той действительности, которую мы имеем сегодня.
Среди идей “счастливого будущего”, среди шума и суеты “курортной жизни” незаметно разлагался весь строй жизни абазга, рушились его вековые традиции и обычаи как носители нравственности. При этом сохранялись внешние формы, как некий этикет самобытности, которые сегодня нами никак не переживаются в их глубинной сущности. Моральный кодекс абхазов “Аламыс” (“Совесть”), этическая культура абхазов “Апсуара” (“Абхазство”) окончательно стали бездейственны.
Если наши отцы, выросшие в той же атеистической среде, генетически сохраняли эти культурологические традиции и пытались их воплотить в жизни, то мы сегодня совершенно не способны к этому. Быт наших предков, пронизанный религиозным осмыслением, сводился, по сути, к исполнению одной из главных заповедей – возлюби ближнего твоего , без которой не могла быть исполнена и первая –возлюби Господа Бога твоего.
Мы же изменили направленность своей любви, она обращена к самому себе. Нами овладели самолюбие и связанная с ним некая автономность, мы не хотим признать себя едиными с собственным народом и нести ответственность за паразитическую и безответственную потребительскую направленность своей личности и общества.
Возникает вопрос: как нам выйти из такой печальной действительности?
Наши предки понимали, что силы для достижения подлинного нравственного совершенства может дать только действенный союз с Богом и это может быть только в истинной религии, которой 2000 лет тому назад они приобщились. Именно через призму Евангелия абхазский народ переосмыслил весь пройденный путь и всю свою дохристианскую религиозную культуру.
Здесь мне хотелось бы обратить внимание на наиболее актуальную проблему, связанную с культурологическим наследием абхазов “Апсуара”.
Дело в том, что часть нашего общества, такая как новоявленные “пророки” и “учителя”, для того чтобы незаметно подкрасться к простодушным овцам, “окутываются в руно” духовно-этической культуры абхазов, при этом подлинно не переживая ее содержания.
Так и некоторая часть нашей интеллигенции пытается увидеть в “Апсуара” некое традиционное религиозное верование абхазов, которое якобы воспринимало
“те догмы и культы, которые вписывались и служили главнейшим интересам апсуара” (Смыр Г.В. Исламский фактор в Абхазии и на Северном Кавказе: правда и домыслы. Гагра, 1994. С. 39).
Мало того, Леуарса Мхонджия в статье “Главная наша действительность”, опубликованной в газете “Апсны” (1994, № 53), определяет апсуара как “религию абхазов”.
К сожалению, из-за отсутствия богословской школы и религиозно-философской мысли, наша этнография страдает односторонностью в оценке и осмыслении внешних факторов религиозно-бытовой и этической жизни народа. Понятие “Апсуара”, как “совокупность абхазской национальной традиционности, включая понятия добра и справедливости, чести и совести (аламыс), народно-эстетической и моральной установки, одним слово, все, что связано с особенностями народной культуры, с традиционно-бытовой культурой абхазского народа” (именно так определяет ее Ш.Д. Инал-Ипа. Очерки об абхазском этикете. Сухуми, 1984. С. 46), формировавшееся в течение долгого периода времени, не может включать в себя религию или даже быть самой религией. Культура есть следствие религиозного переживания народа, его мировоззрения, зависящего от вероучительных положений, догматов религии.
“Культура, – писал проф. священник Павел Флоренский, – как свидетельствует и этимология, есть производное от культа, т.е. упорядочение всего мира по категориям культа, Вера определяет культ, а культ – миропонимание, из которого далее следует культура” (Флоренский П., свящ. Сочинения. Т.1. М., 1994. С. 19).
“Апсуара”, таким образом, формировалась а течение большого периода времени под влиянием ранних языческих воззрений абхазов, а затем и христианства, которое, как истинная богооткровенная религия, было не только наиболее значимо, но именно оно переосмыслило и восприняло многие формы религиозного наследия абхазов, наиболее способствовавшие усвоению глубочайших истин Божественного Откровения в реальной культурно-исторической среде.
К сожалению, многие, не увидев существенного различия “формы” и “содержания”, на факте близости христианской и языческой терминологии начинают усматривать зависимость христианства от язычества (это особенно присуще протестантским богословам и историкам). Между тем, дело идет совершенно не о зависимости христианства от языческого мира и не об “острой эллинизации христианского сознания” – как выразился протестантский историк Гарнак, и, наконец, не о смешении остатков языческих верований с христианством, как понимают наши исследователи, а о факте, имеющем, по словам протоиерея Василия Зеньковского, совсем иной смысл:
“О рецепции христианством тех или иных сторон как в Ветхом Завете, так и в языческом мире”(Зеньковский В., прот. Апологетика. Рига, 1992. С. 107).
Принцип рецепции заключается в том, что “христианин, – продолжает прот. Василий Зеньковскй, – живущий обновленным умом (Рим.12:2), может смело и безбоязненно принимать все из язычества, что остается неизменным при освящении его светом Христовым”.
Совершенно естественно, что люди, не живя в лоне Церкви и не зная подлинного духовного переживания Бога, все объясняют “заимствованиями” и “влияниями”. Принимая любую форму, Церковь в своем сознании возвращала Богу то, что Ему по праву принадлежит, всегда и во всем восстанавливая “падший образ”. По пути восстановления “падшего образа” церковное богословие не рабствовало перед словами (терминами), которые оно заимствовало у эллинской философии для раскрытия догматических истин. Одним и тем же словам могут придаваться условно разные смыслы. И все же суть в смысле, а не в словесных формах.
Внешние формы, действительно носящие следы местных национальных и культурных условий, употреблялись Церковью под “новое вино” Царства Божия. Пример тому употребление Абхазской Церковью терминов “Анцва” (Бог) и “Аныха” (Церковь), которым современными исследователями придаются совершенно противоположные этимологические значения.
Так в термине “Анцва” проф. Ш.Д. Инал-Ипа усматривает “древнеабхазский культ быка”, который абхазы вместе с хаттами унаследовали от предполагаемого общего предка (Инал-Ипа Ш.Д. Вопросы этнокультурной истории Абхазов. Сухуми, 1976. С. 202).
Напротив, Д.И. Гулиа указывает на возможность связи “цва” в слове “Анцва” (Бог) с протохеттским словом “циа” (небо).
“Если принять это толкование, – пишет он, – то абхазский термин Анцва будет означать Бог неба” (Гулиа Д.И. Собрание сочинений. Т .6. Сухуми, 1986. С. 202).
В любом случае и в том и в другом понимании термина “Анцва” не учитывается то, что в каждом божественном имени можно различать двоякий смысл: этимологический и богословский. Архимандрит Феофан (Быстров) в своей магистерской работе “Священная Тетраграмма” пишет:
“Первый (т.е. этимологический, Д.Д.) обуславливается грамматическим происхождение имени, второй (богословский, Д.Д.) – религиозным мировоззрением народа, влагающим в условно-грамматические формы определенное жизненно-богословское значение. Между двумя этими значениями имен божественных может существовать отношение различное до противоположности (что мы и видели в приведенном примере, Д.Д.). Богословское значение может здесь развиваться на основе этимологического и, с возрастающим историческим опытом народа, постепенно обогащать его своим содержанием” (Феофан Быстров, архим. Тетраграмма. СПб., 1905. С. 35).
Вот почему Н.М. Альбов в своей работе “Этнографические наблюдения в Абхазии” писал:
“Если прочесть внимательно “Очерки Абхазской мифологии“ Званбая, нетрудно убедиться, что даже при своих языческих жертвоприношенияхх, называя имя какого-нибудь языческого бога, абхазцы, тем не менее, обращаются не к каким-нибудь фетишам или олицетворениям божества, а к всемогущему Высшему Богу” (Альбов Н.М. Этнографические наблюдения в Абхазии\\ Живая старина. Вып. 3. СПб., 1893. С. 322).
И это тогда, когда “в умах населения , – по словам того же Альбова, – существовал полный хаос воззрений”, вызванный уничтожением Османской Турцией Абхазской Церкви, соборный разум которой еще на заре ее истории решал “рецепировать” или же не “рецепировать” ту или иную “форму” культурно-этического наследия абхазов.
При всем этом следует со всей объективностью отметить, что и в Х1Х веке, и сегодня сохраняются некоторые формы древнейших культов “естественной” религии абхазов, восходящих к протохеттской культуре, с которыми Абхазская Церковь боролась и борется на протяжении всей своей истории.
Но существует и другая сторона, когда во всем усматривают пережитки языческих верований абхазов, с чем нельзя согласиться. Эта черта была присуща некоторым иерархам и священнослужителям, выросшим в традициях и обрядах Русской Православной Церкви, основанных на почве славянской культуры, проходившим свое служение в Сухумской епархии (известный случай с епархиальным наблюдателем Сухумской епархии С. Алферовым). В одном из заседаний “Предсоборного присутствия”, где решался вопрос “Об устроении церковных дел на Кавказе”, известный протоиерей Иоанн Восторгов высказал следующие слова, которые, мы думаем, определяют отношение и к традициям, и обрядам Абхазской Церкви:
“Есть оттенки в самом проявлении русской религиозности, – говорит отец Иоанн, – совершенно непонятные грузину. Этого нельзя отрицать. Наши молебны, панихиды, акафисты – все это ведь не существует у грузинов; особенности нашей проповеди, жития святых, особый мистический оттенок славянской религиозности – все это чуждо грузину. Я говорю это не для упрека, ибо много и в грузинской религиозности русскому непонятно (почитание развалин церквей, приношение в жертву баранов, обхождение кругом храмов, становление свечей на наружные стены храма, целование дверей, притолок, пола и стен храма, молитва с воздеванием рук и тому подобное”(Прибавления к Церковным ведомостям, 1906, 47. С. 40).
К сожалению, абхазская религиозность непонятна не только тем, кто смотрел на нее в ракурсе традиций и обрядов Русской Церкви, но и нашим современным ученым, некогда выступавшим с кафедры атеизма, а сегодня преподающим религию и культурологию, людям, не приложившим никаких усилий к серьезному познанию духовного мира. Они видят в религиозной жизни абхазов только служение “фетишам” или “каким-нибудь олицетворениям божеств” . По словам диакона Андрея Кураева, у этих “широко мыслящих педагогов” те же идеи нигилизма:
“Истину, видите ли, никто знать не может… Каждая религия улавливает частицу правды… Бог один, а имен у Него много… И, вообще, знаете ли, важно во что-то верить, а во что – не важно … главное в сердце что-нибудь иметь” (Кураев А., диакон. Миссионеры на школьном пороге. М., 1995. С. 14).
Не менее опасен и другой подход, когда многие искренне переживающие за судьбу своего народа, за его духовную культуру, пытаются приостановить процесс распада путем “сделки с верой”.
“Вера по существу своему, – писал выдающийся религиозный мыслитель А.С.Хомяков, – несговорчива, и в сделки с нею входить нельзя. Нельзя признавать ее условно, в той мере, в какой она нам нужна для наших целей, хотя бы и законных. Вера воспитывает терпение, самопожертвование и обуздывает личные страсти -- это так, но нельзя прибегать к ней только тогда, когда страсти разыгрываются, и только для того, чтобы кого-нибудь урезонивать или пристрашить расправою на том свете… Требование от веры какой бы то ни было полицейской службы есть не что иное, как своего рода проповедь неверия, может быть опаснейшая из всех” (Хомяков А.С. Сочинения. Т. 2. Изд. 2. М., 1907. С. 6).
И, наконец, еще одна тенденция, на которую мы уже не раз обращали внимание -- это стремление к духовному утверждению только на тех основах религиозно-нравственной жизни абхазов, которые по мнению тех, кто пытается создать обособленную “религию абхазов”, являются автохтонными, с чем никогда не согласится ни один серьезный исследователь в этой области. Указанная тенденция есть игра на национально-патриотических чувствах абхазского народа. Я думаю, нельзя не согласиться с архиепископом Иоанном Сан-Францисским, который писал:
“Чувство патриотизма, любви к Родине, к земле своей, к предкам и их славе – двойственно. Тут есть своя правда, о чем говорит и Библия, но тут может быть и большая нравственная ложь. Человек не должен себя духовно утверждать ни в своих предках, ни в потомках. Люди – существа не отвлеченные. Человеку дана земля, дана история, но высшей стороной своей он открыт миру духа и истины, бессмертному спасению в высшем бытии. Мы живем в плане не только историческом, но и метаисторическом… Плоды земного древа должны быть в Раю, но корни его в глубине земли…” (Иоанн Шаховской, архиеп. Избранное. Петрозаводск, 1992. С. 24-25).
Поэтому не стоит удивляться тому, что в облике адептов западных сект, не имеющих своих корней в земле абхазской, совершенно утеряны культурно-этические черты абхаза. Раз утеряна почва, стоит ли говорить о каких-либо плодах в Раю?
И напротив. Те, кто видит только земную реальность, не стремящиеся прежде всего к миру духовному для того, чтобы узнать то задание, которое, которое Божественный Промысл ему, то есть нашему народу, предлагает, и пути исполнения этого задания -- смогут ли привести абхазский народ “к Истине и бессмертному спасению в высшем бытии”?
Таким образом, можно заключить следующее: для того чтобы культурно-этическое наследие “Апсуара” стало действенным, мы должны увидеть его начало в Боге и понять, что только в живом союзе с Ним возможно осуществление нравственных требований “Апсуара”, что является необходимым условием для жизни в веч- ности. Во-вторых, достижение совершенства и спасения возможно только в истинной религии, каковой является Православие, принесшее нечто совершенно новое, небывалое и никогда больше не повторимое, – пришествие Самого Сына Божия во плоти.
Из учения о Боговоплощении вытекает и учение о приобщении о приобщении человека к этому воплотившемуся Богу, что возможно только в Церкви, мистическом Теле Христа… На пути созидания Тела Христова государство и национально-патриотическое сознание оправдывают себя как ценность в том случае, если они будут не целью, не идеалом, а средством для служения Царству Божиему: дать людям мирное и безмятежное житие во всяком благочестии и чистоте, ибо это хорошо и угодно Спасителю нашему Богу, Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим. 2:1-4).
Но чтобы познать истину и спастись, мы должны увидеть современную действительность, т.е. данность в свете заданности, что всегда горько, но и приносит обильный плод. И это пространство – между данностью и заданностью есть пространство деятельного, творческого народного покаяния. Покаяние – это сокрушение в Боге, пред лицом Божиим о своих падениях. Покаяние (по-гречески “метанойя”) – это перемена образа мышления, – к которому должно призывать народ в духе мира и истины, а не пытаться “национализировать” Православие, превращая его то в русскую, то в “грузинскую” идеологию, открывая тем самым дорогу к новому антихристианству в Абхазии.
“Продолжение такого порядка, – писали еще в начале ХХ века представители абхазского духовенства в письме к экзарху Грузии, – угрожает полным разложением духа абхазского народа, разложением тем более прискорбным, что народ этот богато одарен Богом и при своем мягком сердце, ясном уме и прекрасном семейном строе мог бы легко воспринять свет Христова учения и явиться достойным сыном Православной Церкви. Лучшие люди среди него сознают опасность положения и желают употребить все усилия к тому, чтобы Абхазия могла начать новую жизнь”. (Прибавления к Церковным ведомостям. 1907, 26. Стр. 1043).
Издание Православного братства святого апостола Симона Кананита. Москва.1999 г. Автор: Димитрий Дбар (ныне иеромонах Дорофей).
Написано в 1996 г.
Примечание - Л.Регельсон.
Сравнивая эту статью с текстами, в которых изложены мои взгляды по этому вопросу, прежде всего, в книге “Земля Адама” в соавторстве с И. Хварцкия, читатель может увидеть существенные различия с Д. Дбаром в оценке народной религии абхазов и ее соотношении с христианством. Тем не менее, поход Димитрия Дбар представляется мне глубоким и содержательным. Из его статьи, в частности, можно почувствовать, перед какими трудными духовными проблемами встает коренной абхаз, воспитанный в народной традиции, когда он принимает православную веру и, тем более, избирает путь священства.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------