В те времена, когда готовилось первое издание этой книги, в сердцах многих ревнителей веры жила глубокая надежда, что сразу после ожидаемого крушения атеистической идеологии в России начнется стремительное возрождение православной духовности. Эту надежду подкрепляли пророчества русских святых. Так, преподобный  Серафим  Вырицкий в конце 1940-х годов предсказывал:

    «Спасение  миру – от  России. Наступит такое время,  когда  будет в России  духовный  расцвет. Откроются  храмы  и  монастыри, даже  иноверцы  будут  к  нам  приезжать  креститься… Весь мир небесный молится о просвещении  Востока. Восток будет креститься в России».

   Это ли мы видим сейчас?
   Храмы и монастыри открываются, но все остальное…

   Храмы и монастыри открываются, но все остальное…
   Сейчас вспоминаются скорее другие слова того же святого:

  «С одной стороны, будут возводить церкви и золотить купола, а с другой – настанет царстволжи и зла».
    
   Что же преграждает путь тому «духовному расцвету», о котором говорил Серафим Вырицкий и для которого,  казалось бы, сложились все необходимые предпосылки?

   Подвиг российских новомучеников привел к небывалому возрастанию духовной мощи Церкви Небесной, а их канонизация открыла тот молитвенный канал, через который эта новая духовная сила может реализоваться в жизни Церкви Земной. Однако этого пока не происходит. Почему?

   Видимо, само по себе прославление исповедников и мучеников еще не достаточно – необходимо понять и принять глубинный смысл их подвига. Во имя чего они принесли себя в жертву, исповедниками какой истины они были? Ведь речь шла не просто об исповедании христианской веры, как было во времена римских гонений. Во всяком случае,  до середины 1930-х годов преследовали не за веру как таковую, а за что-то другое.  В глазах гонителей это было преследование за враждебность к советской власти, а, по существу, за неприятие новой, коммунистической идеологии. С церковных позиций эта идеология может рассматриваться как своего рода ересь на христианскую тему царства Божие на земле. Ведь объявленной целью коммунизма было построение всемирного царства справедливости, но без участия Божественной благодати.

  Однако христианство в целом, а Православие в особенности, своей высшей целью ставит именно осуществлять волю Божию,  постепенно созидать своего рода  «островки»  царства Божия на земле. «Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как и на небе», – ежедневно молится каждый христианин. Согласно святоотеческому пониманию, царство Божие утвердилось там, где устойчиво действует божественная благодать,  свободно принятая человеческой волей. В православной России  царство Божие на земле сосредоточилось в трех главных "островках": царском престоле, молитвенном сердце подвижника и православном храме. Влияние этих «островков», обуреваемых вихрями человеческих страстей и вторжениями «духов злобы поднебесных», то распространялось на весь народ, то сокращалось почти до полного исчезновения.
   
   Особенно яростным нападениям подвергался царский престол – в силу огромных возможностей благодатного воздействия Монархии на все сферы народной жизни. Однако, в силу предельного могущества человеческой воли, которым был наделен  самодержавный Монарх, он имел возможность осуществить на деле те греховные и преступные побуждения, которые для обычного человека остаются бессильными мечтами. Страстные помыслы, даже не осуществленные, изгоняют из сердца христианина благодать, которая даруется ему в таинствах и молитвах.  Преступления и злодейства царей имеют неизмеримо более тяжкие последствия, поскольку они не только губят его собственную душу, но и ставят преграду для благодатного воздействия могущественной Харизмы царского престола на жизнь целого народа.

   Начало ХХ века в России ознаменовано рядом великих отречений церкви и народа от православной традиции.

   Официальные акты церковной власти, предшествовавшие революции, были связаны с вероучительным отрицанием молитвенного движения имяславия, которое стало набирать силу среди русского монашества на Афоне. Пассивно принятое церковным большинством, при неуверенном сопротивлении Государя, это «имяборчество» было свидетельством глубинного кризиса веры, опустошительных потерь в недрах церковного духа. Знаменателен и тот факт, что главными инициаторами осуждения и разгрома имяславия оказались будущие церковные лидеры: Антоний Храповицкий и Сергий Страгородский. Не понимая благодатной сущности этого движения, они все внимание сосредоточили на отдельных неточных выражениях проповедников имяславия, вместо того чтобы своей иерархической властью поддержать их, помогая избежать мистического прельщения и фанатических крайностей. Собором 1917-18 гг. была создана специальная Комиссия по имяславию, которая успела собраться только три раза.  Попытка уточнить и развить богословскую позицию имяславия была предпринята членами этой комиссии Флоренским и Булгаковым, а позднее – Лосевым.

   Вскоре после разгрома Имяславия синодальной церковной властью русский  народ в принципе отверг идею божественной власти, осуществлявшуюся через Царя - Помазанника. Отречение от Монархии совершила не династия, но именно народ. Действия последних представителей династии Романовых нельзя рассматривать как отказ от выполнения своего монархического  долга; напротив, это были  исповеднические акты, свидетельствующие о божественном характере монархической власти. Согласно православному пониманию, «благодать не насилует» –  Бог, в отличие от земных тиранов, не навязывает Свою власть принудительно. В марте 1917 года, впервые после Земского Собора 1612 года, торжественным актом Великого Князя Михаила русскому народу было предложено, через своих представителей в Учредительном собрании, заново подтвердить свое глубинное, принципиальное согласие на сохранение Монархии. При этом не исключалось ни избрание новой династии, ни установление новых форм отношений между Монархом и органами народного представительства. Однако подобного народного согласия так и не было выражено, а без этого никакая Монархия дарована быть не может.

   После того как церковь отреклась от имяславия – прославления Имени Божия, а народ отказался от богоустановленной Монархии, последним «островком благодати» в России остался только Храм и совершаемые в нем тайнодействия, но и он оказался под угрозой исчезновения.

  Декрет об отделении церкви от государства (отнятие у церковного народа права собственности на молитвенные здания) означал в глазах верующих отмену статуса Храма как Божьего достояния. Следующим этапом наступления на Церковь было принудительное изъятие церковных ценностей. Верующие не могли воспринять это иначе как святотатство, т.е. хищение и осквернение священных предметов православного культа. Сопротивление верующих этому святотатству послужило главным предлогом для обновленческого раскола, поощряемого властью. Отвержение этого раскола большинством православного народа было связано с  его убеждением, что обновленческое духовенство потеряло тайносовершительную благодать. И, наконец, сергианский идейный компромисс с безблагодатным царством коммунизма был воспринят народом как отказ от самого стремления к утверждению на земле царства Божия. Этот компромисс к тому же оказался неразрывно связан с разрушением канонических основ церковной жизни, только что восстановленных Собором 1917-18 гг.

   После того как были отняты храмы, остался последний «островок», последний рубеж церковности – внехрамовая, «катакомбная» Евхаристия.  Для ее совершения были необходимы только антиминс и сохранившее апостольскую преемственность духовенство, готовое отдать жизнь за возможность Причастия верующего народа к Телу и Крови Спасителя. На этом последнем рубеже богоборческая атака исчерпала свои силы и захлебнулась. Попытка стереть с русской земли всякий след божественной благодати так и не удалась.                                                                                       

   Первые шаги к преодолению глубинного кризиса Православия предпринял Великий Собор 1917-18 гг., которым были утверждены два фундаментальных принципа церковной жизни: Патриаршество и Соборность. Вся последующая  эпоха, вплоть до сегодняшнего дня, наполнена борьбой за усвоение и правильное понимание этих принципов. Лучшие люди Церкви все это время свидетельствовали о том, что Боговластие неразрывно связано с практикой соборности и абсолютно несовместимо с бюрократическим клерикализмом. Подлинная теократическая, божественная по своему источнику власть всегда обращена к свободной, соборной человеческой воле. Реализованная сначала в  Церкви, соборно-теократическая идея могла бы в дальнейшем стать и принципом устройства всей народной жизни.
   
   Необходимо признать, что хотя с принятием сергианства эта идея потерпела видимое поражение, но внутренне, духовно она победила. Мощное и убедительное свидетельство ее истинности было явлено в слове, силе духа и жертвенном подвиге исповедников.  Именно этой идее принадлежит будущее, тогда как «административный»  принцип организации церковной жизни есть простой слепок с военно-бюрократической, имперской системы власти  и вместе с этой системой обречен на историческое  небытие.

   Два крупнейших имени в послереволюционной церковной истории символизируют драматическое противостояние харизматического и бюрократического принципов организации церковной  жизни:  речь идет о Патриархе Тихоне и митрополите Сергии.

   Короткая, но богатая событиями история патриаршего служения святителя Тихона дает убедительное доказательство того, что принцип синергизма, сочетания божественной и человеческой воли в церковной власти  –  это не  абстрактная догматическая формула, но реальная, практически осуществимая жизненная возможность. Патриарх Тихон не был непогрешимым оракулом в церковных делах: его свободная человеческая воля оставалась несовершенной и подверженной колебаниям. Наряду с пророческой мудростью и несокрушимой исповеднической твердостью он иногда проявлял слабость, неуверенность и подверженность противоречивым внешним влияниям. Но удивительным образом даже его  ошибки, будучи им же исправленными, оказывались в конечном счете поучительными и благотворными для Церкви. По существу, вся его деятельность была своего рода чудом, постоянно возобновляемым чудом действия Харизмы первосвятительской власти. И это действие было тем более явным и полным, что ее законный, соборно избранный носитель обладал еще и личной святостью: постоянным предстоянием перед Богом и предельной искренностью в поисках правильных решений. Соборность для него не была формальным принципом: он  был чуток ко всем, даже слабым, но искренним голосам, доносившимся от церковного народа. Патриарх Тихон отличался исключительной терпимостью к творческим поискам и реформаторским стремлениям российского духовенства и мирян, пусть не всегда  безупречным  с точки зрения строгой церковности.  Очевидцы свидетельствуют о позиции  широкой «икономии», которую он занимал во многих спорных и неясных вопросах.

  «Тем и хорошо Православие, – говорил он, – что оно может многое вместить в свое глубокое русло».
    
   Уникальность фигуры Патриарха Тихона состоит еще и в том, что, может быть, впервые лик Святителя такого ранга явлен в мельчайших деталях его человеческой биографии, а не только в его крупных церковных деяниях и в обобщенных формулах его «жития». Промыслительно явленный в самом начале критической, возможно даже апокалиптической эпохи, этот светоносный образ православной церковности служит тем маяком, который поможет провести церковный  корабль сквозь предстоящие исторические бури и смятения.

   Промыслительно и то, что рядом с Патриархом Тихоном стоит человек совсем другого типа, которому суждено было назваться следующим Патриархом Русской Церкви. Митрополит Сергий по масштабу человеческой личности вполне соизмерим с Патриархом Тихоном. Глубокая образованность, широта ума, церковная опытность, энергия и настойчивость, способность брать на себя бремя ответственности за трудные решения – во всем этом митрополит Сергий не уступает патриарху Тихону, а в чем-то и превосходит его. Можно согласиться  и с тем, что в  политическом плане – в тяжелом и далеко идущем компромиссе с требованиями государства, враждебного Церкви, – митр. Сергий был преемником и последователем Святейшего Тихона. Но в церковном, духовном отношении он – его противоположность, антипод.

   Общее впечатление от личности Патриарха Тихона – благодатная наполненность, стремление всегда и во всем, по мере сил согласовывать свою человеческую волю с волей божественной. Напротив, весь облик митрополита Сергия несет отпечаток своего рода «практического атеизма» – постоянной готовности выделить ту или иную сферу жизни, в пределах которой человеческая воля не нуждается в участии божественной благодати.

   Но суть дела – не в личной харизматичности или ее отсутствии. Самое главное, решающее для судьбы Церкви различие: у патриарха Тихона – полнота переживания и осознания институциональной, управленческой Харизмы Первосвятительской власти; у митрополита Сергия – глубокое  непонимание и последовательное отвержение этой Харизмы. Хорошо зная психологию церковного народа, митр. Сергий не мог грубо и прямо отрицать ее существование. Его концепция была достаточно изощренной и потому представляла особый соблазн для церковного сознания.

   Сущность лжеучения митрополита Сергия – в разделении мистического и практического аспектов первосвятительской власти. Мистический аспект (в представлении Сергия – чисто символический) выражался в поминовении имени первоиерарха на великом входе во время литургии. Подлинный Первый Епископ Страны – митрополит Петр (утвержденный в этом качестве соборным актом церковной иерархии), отправленный в далекую ссылку, потерял возможность практического управления церковными делами. Несмотря на это, митрополит Сергий настаивал на продолжении  литургического поминовения митр. Петра как Первоиерарха, и этим, в согласии со всем церковным народом, подтверждал невозможность какого-либо иного возглавления  Русской Церкви. Несмотря на это, митрополит Сергий самовольно взял на себя управленческую власть и потребовал, чтобы наряду с митр. Петром, во время великого входа поминали также и его – как полноправного «соуправителя» Церкви. Таким образом, идея раздвоения, расщепления власти на мистическую и практическую получила свое зримое выражение. Неприятие этой ложной идеи было весьма точно выражено в самоназвании церковных оппонентов митр. Сергия – «непоминающие». Продолжая поминать митр. Петра и отказывая в этом митр. Сергию, они утверждали истину о том, что мистический и практический аспекты власти неотделимы один от другого.

   Поминовение Первоиерарха, насильственно отстраненного от церковного управления, предотвращало возможность узурпации власти, тем самым обеспечивая сохранение верности установленному им церковному курсу и, главное, сохранение состава действующей иерархии. Самое существо церковной управленческой власти состоит в праве назначений, перемещений и увольнений епархиальных архиереев. Кто обладает этой властью, тот определяет лицо Церкви и ее стратегический  курс в междусоборный период. Все значимые действия Первоиерарха подлежат соборному утверждению, ибо полнота власти в православной Церкви принадлежит Поместному Собору. Если же сам состав следующего Собора будет определяться Первоиерархом, даже и вполне законным, но злоупотребляющим своим правом назначения епископов на кафедры, то он тем самым станет узурпатором церковной власти, по сути отменяющим соборное начало Церкви. Это вдвойне справедливо в том случае, когда кто-то из иерархов присваивает себе управленческую власть, не будучи соборно избранным и не обладая первосвятительской харизмой. Если провести параллель между управлением Церковью и обычной тайносовершительной практикой, то незаконные акты Первоиерарха можно сравнить с действиями священника, который существенно, принципиально искажает чинопоследование литургии, тем самым делает ее недействительной. Во втором же случае возникает параллель с неким самозванцем, который вообще не является правильно рукоположенным священником, но при этом дерзает совершать литургию.
 
   Определение состава действующей иерархии должно быть осознано как важнейшее церковное тайнодействие, хотя в силу изменчивости и сложности исторической жизни канонические правила осуществления этого особого таинства нуждаются в постоянном соборном уточнении и приспособлении к реальным условиям. Но в любых обстоятельствах несомненно одно – совершать это таинство управления, таинство формирования церковного Тела может лишь Первый Епископ Поместной Церкви, уполномоченный Собором и обладающий всей полнотой управленческой Харизмы. Епархиальный архиерей в определенном объеме также является носителем этой Харизмы: обладая властью назначать, увольнять и перемещать священников, он тем самым совершает тайнодействие церковного строительства  в пределах свой Епархии. Объем власти епископа и условия ее проявления  являются важнейшей  составной частью  канонического права, реализующего святоотеческие принципы в конкретных условиях церковной жизни.

    Неуместным было бы обвинять митрополита Сергия в сознательной ереси, так как четкого учения о природе Первосвятительской власти Православная Церковь пока не сформулировала. Но субъективное непонимание им этого вопроса не уменьшило разрушительных для Церкви последствий этого непонимания. И остается в полной силе главное обвинение, которое ведущие иерархи предъявили митрополиту Сергию. Это было обвинение в узурпации церковной власти – в том, что он называл себя Первым Епископом церкви и действовал как Первоиерарх, не будучи таковым на самом деле. Он не имел харизмы первосвятительской власти, потому что присвоил себе эту власть самовольно, в нарушение соборного волеизъявления Церкви. Впрочем, митрополит Сергий и не претендовал на такую харизму, считая ее чем-то абстрактным, символическим, лишенным реальной действенности и практической значимости. Охотно уступая этот символ Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Петру, митрополит Сергий полагал, что управление церковной жизнью и составом епископата есть чисто административная, односторонне-человеческая деятельность, не нуждающаяся в обязательном участии божественной благодати. По его мнению, осуществлять эту деятельность должен тот иерарх, который в силу своих личных способностей, авторитета и стечения обстоятельств получил практическую возможность встать у руля церковного власти. И если митрополит Сергий прав, то все обвинения против него теряют свою религиозную остроту и силу, приобретая всего лишь формально - юридический  характер. А в силу чрезвычайности сложившейся ситуации обвинения такого рода  сравнительно легко отвести, что и  делали митрополит Сергий и его сторонники.

   Как показал наш многолетний опыт общения с читателями, они, как правило, не в состоянии отделить главное от второстепенного во множестве приведенных в книге текстов, содержащих критику в адрес митрополита Сергия.  Здесь есть и вина автора, задача которого как раз и заключалась в определении и разъяснении этого главного. Частичное оправдание состоит в том, что, ввиду неразработанности вопроса, наше собственное понимание складывалось (и продолжает уточняться) весьма медленно и трудно, с учетом разнообразных мнений и с опорой на богатый и многосложный опыт текущей церковной жизни.
  
   В силу всего этого мы считаем необходимым, для активизации дальнейшего соборного обсуждения, напомнить здесь некоторые наиболее четкие  и энергичные формулировки обвинений религиозно-мистического характера, выдвинутых против митрополита Сергия  современными ему иерархами  Русской Церкви.

   Митрополит Кирилл:
   «Церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной Церкви; заменить же собой эту совесть дисциплина никогда не сможет … Ваши права в Церкви – только отражение прав митрополита Петра и самостоятельного светолучения не имеют. Принятие Вами своих полномочий … ставит Вас перед Церковью в положение только личного уполномоченного митрополита Петра, для обеспечения на время его отсутствия принятого им курса церковного управления, но не в положение заменяющего главу Церкви или первого епископа страны».
   
   Митрополит Иосиф:
   «Я считаю Вас узурпатором церковной власти, дерзновенно утверждающим себя Первым Епископом страны; может быть, и по искреннему заблуждению и во всяком случае с молчаливого попустительства части собратий епископов, повинных теперь вместе с Вами в разрушении канонического благополучия Православной Русской Церкви».

   «Ярославская декларация» группы епископов во главе с митрополитом Агафангелом:
   «По Вашей программе начало духовное и Божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному… Мы отказываемся признавать за Вами право на высшее управление Церковью».
  
   Митрополит Иосиф об этой декларации:
  «Ярославская декларация не пустой звук.  Как вопль наболевшей души, она жива в сердцах наиболее чутких церковных людей. Историческое ее значение неизгладимо и пойдет вглубь веков, чтобы когда-нибудь на свободно избранном и свободно действующем законном церковном соборе дать полноценный материал для выявления истинного виновника нынешней церковной разрухи».
 
  Архиепископ Дамаскин:
   «Церковь должна выполнить свой долг перед миром – выступить с авторитетным словом предупреждения к погибающему народу. Вот путь, к которому Вы, Ваше Высокопреосвященство, призваны, на который Вы и согласились, раз решились воссесть на кафедре Первостоятеля Церкви Православной в такой грозный момент ее истории. И Вы уже не можете быть вычеркнуты со страниц ее истории: или в сонм исповедников своих впишет имя Ваше Российская Церковь, или же отнесет к числу изменников ее мироспасительным идеалам».
     
    Невозможно игнорировать такие серьезные и ответственные обвинения со стороны авторитетных Святителей,  ныне канонизированных Церковью. Конечно, святость сама по себе еще не означает непогрешимости в суждениях. Недопустима никакая поспешность в вынесении окончательного церковного приговора. Церковь никогда не принимала ответственных решений без крайней жизненной необходимости, которая, однако, может наступить скорее, чем мы думаем.

    Решение этого вопроса важно не только для восстановления исторической справедливости, хотя и этим не следует  пренебрегать. Дело обстоит значительно серьезнее. В настоящее время нет причин сомневаться в подлинности и благодатности первосвятительской  власти в  Русской  Церкви, но отсутствие ясного соборного суждения о природе и условиях проявления этой власти порождает опасную двусмысленность. В связи с явно угрожающими Русской Церкви мучительными расколами особая опасность заключается в том, что митр. Сергий для некоторых современных иерархов по-прежнему служит образцом для подражания и является своего рода кумиром для многих священников и активных мирян. Тем самым в церковную жизнь вносится ложное понимание природы церковной власти и общая религиозная ущербность, которая становится очевидной из анализа всей деятельности митр. Сергия.
                                                            +      +       +

   В настоящее время, параллельно с прославлением исповедников и мучеников, нарастает осознание своей ответственности за Церковь у приходского духовенства и мирян. Эти процессы глубоко связаны между собой: две части единой Церкви – Церковь небесная и Церковь земная – набирают духовную мощь и стремятся навстречу друг другу.

   Однако повышение духовной и социальной активности церковного народа несет в себе множество противоречий и опасностей. Его сознание, в значительной степени неофитское, разрывается между различными идеологиями, которые по-своему откликаются на жизненно важные вызовы эпохи. Империализм и национализм, фундаментализм и модернизм, либерализм и этатизм, экуменизм и конфессиональная строгость – каждое из этих идейных течений  несет свою частичную правду. Однако вне благодатного соборного осмысления и углубления эти «правды»   оказываются непримиримо враждебными друг другу, разрывающими органическую целостность церковной жизни.  Много трудностей и противоречий порождает принципиальная нерешенность вопроса о соотношении церковной и мирской культур.

   Предотвратить угрожающие расколы и организовать плодотворную соборную работу может только высокоавторитетная церковная власть. Но подлинно авторитетной она может быть лишь в том случае, если всем  церковным народом переживается и признается ее Божественный источник. Если же церковная власть имеет только  административный, односторонне человеческий характер, то одно лишь дисциплинарное послушание может оказаться недостаточной сдерживающей силой для сохранения церковного единства.

   Укрепление соборно-монархической, синергической церковной власти органично связано с раскрытием богатства православной традиции, с ожидаемым расцветом духовной жизни России. Этому препятствует некая скованность церковной мысли, не позволяющая понять масштаб промыслительно поставленной задачи. Ведь сейчас речь идет не просто о возрождении православия XIX  века, и даже не о православии Иосифа Волоцкого и Стоглава, но о Православии Сергия Радонежского и Григория Паламы, о Православии Отцов и Учителей Церкви. Если быть православным – в широком смысле значит «правильно славить» Бога, то можно говорить и о возрождении Православия святых Апостолов, Пророков и библейских Патриархов.

   Весь опыт церковной истории показывает, что возрождение глубинной традиции никогда не бывает простым воспроизведением прошлого, но всегда является великим творческим актом. Это не есть безответственное «обновленчество», которое на деле оказывается простым механическим заимствованием инородных идей. Это есть обновление изначальной традиции, заложенной Богом уже при сотворении человеческого рода и в полноте раскрытой в личности, делах и проповеди Господа Иисуса Христа.

   Несмотря на разочарования сегодняшнего дня, несмотря на предчувствие новых испытаний и потрясений, надежда на духовный расцвет Православия не умирает, но становится более ответственной, трезвой и реалистичной. Время близко, но оно еще не пришло. Пока что можно говорить лишь о необходимой предварительной работе, многогранной, повседневной и  кропотливой, создающей прочный фундамент для грядущего  церковного возрождения.

   Все теперь знают, что в годы великой смуты только Русская Церковь противостояла всеобщему раздору. Жертвенной кровью своих лучших сынов, пролитой за неучастие в братоубийстве, она скрепила незыблемое евангельское основание грядущего народного единства. Это было единственной альтернативой тому духу ненависти и вражды, от которого и поныне до конца не исцелилась Россия.

   Тяжкие испытания в эту эпоху выпали не только на долю православных христиан. Пролитая невинная кровь, чья бы она ни была, вызывает естественное чувство вины и сострадания во всяком человеке, не окончательно потерявшем совесть. Но христианские святые отличаются  тем, что они шли на свой подвиг, движимые глубокой и осознанной верой. В ту меру, в какой они полагались на Бога и доверяли себя Ему, в  мыслях и чувствах исповедников выражал Себя Сам  Христос. Понять и признать подвиг святости – значит приобщиться к его плодам. Именно это послужит началом новой эпохи церковной и народной жизни.

   Лев Регельсон. Москва. 4 ноября 2006 г

  Послесловие к III изданию книги "ТРАГЕДИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ. 1917-1945 гг."
  Издательство:  Крутицкое подворье. Общество любителей церковной истории. М. 2007.

Примечание: Это – одна из моих последних попыток сохранить и обосновать идею «Первосвятительской Харизмы» – идею, которой в значительной мере определялась моя практическая церковная позиция в течение нескольких десятилетий. Хотя никакого таинства, связанного со званием Первого Епископа – не существует, я полагал, что в последние времена Господь установил новое таинство, даровал Церкви эту новую, прежде небывалую Харизму. Уже через два года я публично исповедал – что признаю этот теологумен ошибочным: власть Первого Епископа имеет не харизматический, но чисто административный и служебный характер – и в этом смысле она онтологически ниже харизматической власти Епископа в пределах своей епархиальной общины. Никакой власти над Епископом и его общиной такой церковный администратор иметь не может!