Тема воплощения вечной души человека – это вопрос о плоти мира, о причинах и цели метаморфоз космической материи. Научно-техническая цивилизация последних веков занята кропотливым талмудированием отдельных фрагментов мировой плоти. Создан огромный аппарат науки, накоплены грандиозные знания, чуть ли не удваивающиеся каждые десять лет. Но знания как такового и понимания сути вещей становится всё меньше. Слепой энтузиазм «всезнания», господствующий в научной среде, удручает и вынуждает отказываться от привычных подходов, искать ответы на вопросы о смысле, которые сейчас не принято даже ставить.

Эти поиски приводят к убеждению, что традиция христианского богословствования и философствования и есть забытая установка на обретение смысла. Богословие и философия были не отвлеченной заумью, а естественной потребностью познания, представлениями о жизненно важных явлениях. Концепция грехопадения, темы Боговоплощения, троичности, софийности, крестонесения, свободы, персонализма – не абстрактные и отвлечённые проблемы, решение которых интересно само по себе как некая красивая задача. Это глубоко экзистенциальные проблемы, являющиеся основой человеческого существования. Без их решения мы не способны понять ни смысл жизни, ни смысл конкретных явлений.

Для того чтобы разобрать, что у нас под ногами, мы должны поднять глаза к небу и, очистив взор лицезрением высших сущностей, разглядеть земные предметы. В этой главе я предлагаю эскиз мироустройства, открывающийся с богословско-философской позиции, описанной в предыдущих главах.

В христианском мире ещё не создана цельная картина христианской космологии – учение о развитии мира, вселенной. В существующих космологических представлениях сильны фрагменты ветхозаветной и рецидивы языческой космологии. Современное же сознание вымуштровано антихристианским гуманизмом. В подлинно христианском «мироощущении космология становится антропоцентричной, а антропология христоцентричной» (арх. Киприан). Чтобы построить христианскую космологию – в соответствии с откровением Богочеловека, необходимо прежде обнажить пути теоантропогонии (происхождения и внутреннего взаимодействия богочеловеческого начала) и космогонии (происхождения мироздания), – предмирных импульсов Творческого Духа. Космология же есть отражение в предметном мире диалектики теоантропологии – Бого-человеко-воплощения.

 

 

Созидая мир Бог идёт  на творческое самораспятие и на муку рождения. Творец непосредственно и во всей полноте Своей сущности проницает добытийный хаос (землю), обращает его в материю Нового Творения, в плоть Нового Бытия. Вхождение-нисхождение Бога в меонические бездны и есть Боговоплощение, которое началось предмирно. Но это процесс богочеловеческий, в котором у человека свой крестоносительный путь. Бог воплотился и освящает этим вхождение в мир, призывает к воплощению и человека. Приняв Христа, как во плоти пришедшего Бога, христианин призван принять вместе с Ним и плоть мира.

«Христианство, по существу своему, есть принципиальное и безусловное упразднение дуализма бытия материального и духовного, чувственного и умопостигаемого, т.к. принесённая им “добрая весть” относится к спасению целого человека, с включением его телесного и чувственного бытия, а чрез него и всего мира, т.е. со включением материальной природы: “нового неба и новой земли по обетованию Его чаем, идеже правда живет”. Эта идея духовной чувственности, обожествляемой телесности или бого-материи, определяющая собой собственно христианскую мудрость, была “безумием для эллинов”» (Вл. Соловьев).

Человек – житель небес, но посланник Божий в миру. Человечество – это окровавленные пальцы на деснице Творца, погружённой  в мировую плоть. Потому «не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог и дал нам залог Духа» (2 Кор. 5, 4-5). Мы предназначены принять мировую плоть с её смертностью, но с тем, чтобы преобразить её своим воскресением (чтобы смертное поглощено было жизнью).

Христос Всеобъемлющий присутствует в мире как Смыслообразующий Логос, поддерживающий строй бытия и бытие самого человека. Христос присутствует в мире и тем, что здесь есть человек, ибо все мы – тело Христово, плоть и члены Его. Бог не оставляет нас никогда, ради нас Он принимает воплощение и крестную муку. Бог проходит путь, который призван пройти человек. Бог венчает этот путь спасительным для человека завершением, невероятным и чудесным прорывом из лона смерти – Воскресением. В земном пути Иисуса Христа содержится духовный смысл космического пути человеческой души.

Творение мира, предметов, существ, космическая эволюция – являются результатом экзистенциальной диалектики Божественного и человеческого творчества. Мироздание в глубинах своих теоантропоморфично – несёт богочеловеческие формы. Теоантропогенез (происхождение богочеловеческого взаимодействия) кладёт начало космогенезу (происхождению космоса, вселенной). Стержнем космической эволюции является антропогенез (происхождение, сотворение, а затем самотворчество человека), как путь обретения первообразом человека полноты личностного бытия. Антропология (развитие человека) является не результатом, а движущим началом космологии (развития мироздания).

Метафизическое познание пытается проникнуть в глубины миросозидания, встречными векторами которого являются пути нисхождения Бога к миру и восхождения человека к Богу.

 

Путь нисхождения Творца к миру, Бога к человеку:

Теогония:

- Бог за пределами Бога – самоопределение Бога к творчеству.

- Становление Бога Богом-Творцом.

- Триипостасные взаимоотношения Бога-Творца в миротворении.

Космогония:

- Выделение в Боге лона рождения, формирование предвечной основы бытия.

- Противопоставление предвечного хаоса (библейская земля) и

- Мира духовных первообразов (библейское небо).

Антропогония:

- Рождение человека в Боге, предвечная богочеловечность.

- Творение первообраза человека (Адам, Ева).

- Происходящее в раю до акта грехопадения.

 

Путь восхождения человека и мира к Богу:

- Внедрение душ в хаос и становление космоса из хаоса.

- Хаос – материя – плоть – тело.

- Строение космоса, природная законосообразность.

- Выделение человекоподобного существа.

- Обретение человеком собственной плоти – человеческого тела.

- Кристаллизация личностного начала в человеке.

- В природе – восстание человеческого духа из мрака хаоса и воплощение.

- В истории – очищение человеческого духа, персонализация и устремление личности к своему божественному источнику.

- Богопознание как форма самосознания разумного человеческого существа.

 

 

С момента самополагания Первочеловека перед Древом Познания все человеческие души соучаствуют Богу в миротворении. Мироздание созидается Богом совместно с человеком, для которого творение становится самосозиданием. Не только социум, но и космос, и природа являются следами и этапами воплощения человеческих душ, и потому в человеке (человек – микрокосм) отражается путь космического воплощения, все его этапы. Во всякое мгновение космической истории каждая душа в той или иной форме принимает участие в Божественном творении.

Воплощение есть вхождение вечного индивидуального духа в мирскую временность, принятие небесной душой земной плоти. Собственно человек и есть вечная душа, воплощённая в соответствующей её сущности плотской форме – человеческом теле. Процесс воплощения растянут во времени с разной степенью интенсивности и глубины. Душа поэтапно нисходит с небес на землю и постепенно созидает свои плотские ризы. Соответственно степени погружения духа в плоть можно выделить разные ступени воплощения, которые схожи и в воплощении индивидуального духа – в судьбе человека, и в воплощении человечества в целом – в его истории.

С начала мироздания каждая личная душа присутствует в мире в разнообразных формах взаимодействия с плотью, которые являются подготовительными этапами. Перед рождением в мир в собственно человеческом облике душа стягивает пройденные ею пути в семенную потенцию, которая прорастает в зачатии. В момент соединения первых клеток будущего тела зачинается формирование полного и адекватного человеческого существа.

Физический акт зачатия является следствием соединения духовного творческого усилия с фатумом природы и роком истории. В нём индивидуальная воля, в которой душа совместно и с помощью родственных душ готовит себе место и форму вхождения в мир, сталкивается со случайностью, роком, дурной необходимостью плотского бытия. От преодоления одного другим и зависит – родится ли в мир человек и насколько соответственно собственному назначению.

Таким образом, и рождение, рост человеческого существа, и развитие культуры, цивилизации – по сути есть процесс вхождения в мир человеческого духа, результат погружения вечных душ в плоть. Последовательность и упорядоченность процесса воплощения определяется взаимодействием свободы духа и фатума природы. По мере воплощения, с одной стороны, возрастает объём принятой плоти, с другой же – повышается степень одухотворения плоти.

В младенчестве душа начинает отстраивать собственное тело и овладевать им. В детстве душа адаптируется – приспосабливается к плотскому существованию и ориентируется во внешнем мире. В отрочестве и юности освоение душой мировой материи выражается в росте и дифференциации функций телесного организма, в расширении связей с предметным космосом. Углубление воплощения сопровождается ростом самосознания: осознанием возможностей и границ воплощённого существования. В человеке пробуждается чувство ответственности за принятую космическую плоть.

Зрелость – это степень воплощённости, в которой плоть наиболее гармонизирована, а духовное начало наиболее выражено, что проявляется в обширности, глубине и ясности разнообразных душевных качеств. Это период наивысшего самосознания, в котором раскрывается глубина собственного «Я», его сущность и назначение. Самоосознание проявляется в жизненной позиции, в образе действия, в творческом акте…

В высшей степени воплощённости в мире присутствует наибольшая «часть» души, предназначенная к воплощению. Но вечный центр души остаётся на небе. Душа одновременно и в мире сем, и не от мира сего, человек – житель небес, но пришелец в миру. Земная и небесная части души соединены некоей духовной связью, которая сознаётся только в моменты самоуглубления.

Зрелый человек сполна является жителем земли, но ему наиболее открываются и небесные его истоки. Плоть становится домом души, вместе с тем проясняется духовная связь с небесной родиной. Это и выражается в том, что сознание своего места в мире, ориентация в нём неотрывна от осознания призвания в вечности.

Эти закономерности относятся и к судьбе человечества. Благой итог воплощения не предопределён. На всех этапах человек, народ и человечество в целом могут изменить собственной миссии, и чем выше степень воплощённости духа, тем больше искушений и тем зловещей может оказаться преступление, то есть пере-ступление через себя, через собственное богочеловеческое достоинство. В реальной же судьбе подъёмы чередуются с падениями и победы с поражениями, проясненность души и сознания сменяются их замутнённостью. Души личные и соборные входят в мир как бы пульсируя, наступая на хаос по доброй воле, или отступая, отпадая от миссии воплощения по злому произволу.

Мир сей есть арена преображения бытия, «линия фронта» борьбы добра как исполнения Божественного замысла и зла как сопротивления воле Творца. В этой жизни всё происходит, решается, исполняется, но итоги её накапливаются в вечности: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф. 18, 18).

Вечность объемлет земную временность, из вечности выходят на арену времени новые участники мировой драмы, каждый в своё время и место, с собственным назначением. В жизни, в пылу битвы, душа человека скована материальностью, её взор и сознание замкнуты мирским измерением. При выходе в вечность по окончании плотской жизни, обогащённая опытом земного пути, душа воссоединяется со своей вечной сердцевиной, где вновь открывается зрение вечности. Из ограниченного своей ролью участника земных событий душа превращается во всевидящего и всепонимающего зрителя, когда все времена и пространства этого мира и всё происходящее в нём открыты взору вечности, но душа не может принять воплощённого участия в земных событиях.

Таким образом, на каждый наш поступок взирают все жившие и все будущие поколения, каждое наше движение не остаётся незамеченным. В этом сопричастность, соборность всех людей, и в этом же их взаимная ответственность. Из вечности земную жизнь наблюдают не равнодушные зрители, а глубоко заинтересованные участники, ибо от происходящего здесь и теперь зависит итог жизни прошлых поколений, и условия будущих воплощений. Все люди связаны со всеми взаимной ответственностью, так как сердцевиной души соединены в общем лоне Софии как Душе мира. Все души родственны и известны друг другу в вечности. Здесь же задача в том, чтобы вспомнить, опознать и воплотить в земной жизни общечеловеческую родственность.

 

В наше время человечество вступило в эпоху физической зрелости, что само по себе не гарантирует зрелости духовной. Ибо создание адекватного телесного облика и овладение материей сопровождается духовной недоразвитостью воплощённой души, не полным осознанием совершённого и свершившегося в мировой плоти. Тяжкий груз прошлого не позволил подготовиться к собственной зрелости. Цивилизация как никогда развита, но плоды её оказываются губительными. Человек более чем когда-либо становится фактически ответственным за состояние природы, космоса, но современные поколения беспечны и безответственны, отчуждены от духовных основ и творческого призвания цивилизации.

Наступившая и несостоявшаяся зрелость может обернуться старческим инфантилизмом и сопутствующим маразмом – упадком, разложением. Выход из кризиса – в осознании человеком собственного богоподобного достоинства, свободы и вселенской ответственности. Но самоосознание невозможно без обретения вселенской памяти. Чтобы понять, куда мы идём и вспомнить, куда должны идти, необходимо вновь критическим взором обозреть путь космического воплощения.

Душа человека вошла в этот мир, низринулась до глубин хаоса и затем возвращается на небо, но теперь уже Новое Небо, неся с собой Новую Землю. Нисхождение-восхождение в одном измерении последовательны, в другом – единовременны. Они разворачиваются в человеческую историю, в то же время являются судьбой каждого человека. Проживая историю, человечество обретает нечто новое, но и теряет что-то из прошлого. Погружаясь в мир, душа всё более открывается земным реальностям, но в ней тускнеют райские первообразы. Стремясь вернуться на небо, мы обретаем новое духовное видение, собираем и кристаллизуем свою душу, но, в то же время, теряем сокровенную связь с космической плотью и природными духами.

На заре человечества люди были в более интимных отношениях с природой и больше владели её тайнами. Цивилизованное человечество обрывает «пуповину», связывающую его с основаниями космоса. Современному человеку, чтобы вспомнить начало мировой истории, как начало воплощения, необходимо обратиться к древним мифам – кладовой человеческой памяти, постараться взором, умудрённым историческим опытом, проникнуть в тайну древних сказаний. Не случайно по-гречески одним словом «мифос» обозначается и миф, и мысль, а также сказание, предание, речь, слово, совет, указание, вопрос, замысел, план, изречение, повествование, сказка, сюжет, фабула.

 

 

Если к восемнадцатому веку мифом считалось всё, что выходило за границы реального – выдумки, вымыслы, то современное наука трактует древний миф как примитивную форму общественного сознания. Но и сейчас наиболее характерными чертами первобытной формы мышления считается фантастическое изображение действительности, наивное очеловечивание окружающей природы. Все современные характеристики мифологического сознания подчёркивают его  иллюзорность в сравнении с реалистичностью собственного научного подхода.

«Диффузность, нерасчленённость первобытного мышления проявилась в неотчётливом разделении в мифологическом мышлении субъекта и объекта, предмета и знака, вещи и слова, существа и его имени, вещи и её атрибутов, единичного и множественного, пространственных и временных отношений, начала и принципа, то есть происхождения и сущности. Мифологическое мышление оперирует, как правило, конкретным и персональным, манипулирует внешними вторичными чувственными качествами предметов; объекты сближаются по вторичным чувственным качествам, по смежности в пространстве и во времени. То, что в научном анализе выступает как сходство, в мифологическом объяснении выглядит как тождество… Для мифа весьма характерна замена причинно-следственных связей прецедентом – происхождение предмета выдается за его сущность (генетизм мифа). Научному принципу объяснения противопоставляется в мифологии “начало” во времени… Содержание мифа мыслится первобытным сознанием вполне реальным (более того, – в силу “парадигматического” характера мифа – как “высшая реальность)… Неспособность провести различие между естественным и сверхъестественным, безразличие к противоречию, слабое развитие абстрактных понятий, чувственно-конкретный характер, метафоричность, эмоциональность» («Мифы народов мира», Предисловие).

«Если научное обобщение строится на основе логической иерархии от конкретного к абстрактному и от причин к следствиям, то мифологическое оперирует конкретным и персональным, использованным в качестве знака, так что иерархии причин и следствий соответствует гипостазирование, иерархия мифологических существ, имеющая семантически-ценностное значение» («Философский энциклопедический словарь», ст. «Мифология»). Тем не менее, эта «своеобразная система фантастических представлений об окружающей человека природной и социальной действительности» была единственной системой жизненной ориентации людей: «Мифы составляют как бы священное духовное сокровище племени. Они связаны с заветными племенными традициями, утверждают принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживают и санкционируют определённые нормы поведения» («Мифы народов мира»). Парадокс заключается в том, что эти фантастические представления и, как следствие из них, иллюзорные жизненные установки не помешали человеческой цивилизации развиваться вполне «прогрессивно», вплоть до нас – научно умудрённых. Получается, что все достижения человечества основаны на первоначальных тотальных заблуждениях.

Строго говоря, научные определения древней мифологии некорректны. Во-первых, потому что формулируются только через сравнение с так называемым научным мышлением, что резко ограничивает рассмотрение предмета самого по себе, в нём акцентируются вторичные и не замечаются наиболее существенные свойства. То, что через призму научного подхода представляется в мифологии недостатком, негативом, может оказаться наиболее важным, положительным – и в рамках мифологии, и для человеческой культуры в целом. Кроме того, научное мышление – это не более чем форма современного мифотворчества. Отбор мировоззренческих постулатов науки мотивировался во многом историческими аффектами, коллективным бессознательным, преисполнен гипостазирования – приписывания отвлеченным понятиям самостоятельного существования, рассмотрения общих свойств, отношений и качеств как самостоятельно существующих объектов («мир – автомат», «вселенная – заведённые часы», «знание – сила», «критерий познания – позитивный опыт, то есть эмпирически данное, фактическое, несомненное»).

Но более всего современные определения древней мифологии имеют отношения к мифам ХХ века, произошла подмена предмета – природу современного мифотворчества отождествили с ранней мифологичностью. Древнее мифологическое сознание характеризуется через отсутствие в нём научности («Научный принцип объяснения заменялся в мифе тотальным генетизмом и этиологизмом: объяснение вещи и мира в целом сводилось к рассказу о происхождении и творении» – «Философский энциклопедический словарь»), которой и не могло там быть, поскольку её не было вовсе. Другое дело мифотворчество внутри научно-технической цивилизации. Современные мифы действительно создаются как реакция на натуралистическую рационалистическую мифологию науки: как восстание бессознательного и мистического на засилье рациональности и натурализма, как вытеснение и сублимация искаженной сексуальности, как Эдипов комплекс отцеубийства (грех тотального попрания современной цивилизацией Миротворящего Начала), как искажение ориентации либидо – потока витально-психической энергии. Изначальный древний миф сакрален, наука же профанна, миф – универсален, наука – частична и частна, миф и дискретна синтетичен, наука – аналитична и дискретна, миф несёт архетипы бытия (первоосновы мироздания и фундаментальные структуры психики по К. Юнгу), наука же изображает бледные фрагменты мировой картины. «Научное» мифотворческое сознание воспринимает мифические фантазмы за реальность, относится к собственным мифам как к высшей парадигме и диктующей инстанции, неспособно провести различие между естественным и сверхъестественным, безразлично к противоречию, в нём слабо развиты абстрактные понятия, превалирует чувственно-конкретный характер, метафоричность, эмоциональность…  Современный миф – это сакрализованная условность, компенсирующая недостаточность в потребительской цивилизации подлинной мистического начала, это искажённый или ложный ответ на архетипический запрос бессознательного. Спектр мифических условностей в наш прагматический век очень широк: от безобидной сакрализации светских праздников, государственного гимна и флага, до глобальных идеологий (коммунизм, нацизм) и тоталитарных религиозных сект.

 

Итак, древний миф – это нечто совершенно иное, чем современная мифология, это что-то другое, нежели фантазии по этому поводу современной науки. Считается, что «предпосылками мифологической “логики” служили неспособность человека выделить себя из окружающей среды и нерасчленённость мифологического мышления, не отделившегося от эмоциональной, аффективной сферы» («Философский энциклопедический словарь», ст. «Мифология»). Может быть, так называемая нерасчленённость мышления свидетельствует о духовной цельности акта познания и самопознания? А за тем, в чём современное сознание видит неспособность человека выделить себя из окружающей среды, скрывается метафизический феномен начала истории, начала вселенского воплощения сонма человеческих душ, когда душа живущего ещё не вполне вошла в его тело, а большой «частью» соединена с природными формами. Древняя мифология – это форма выражения транссознания древнего человека и, вместе с тем, его самоосознание собственной экзистенциальной ситуации.

Тема воплощения – самая древняя в мифологии, ибо с него началась мировая история. Поднять её и понять можно только апеллируя к первоначальному человеческому знанию – к мифу. Состояние человечества, в котором формировалась мифологическая картина, противоречиво. С одной стороны, человеческие души только начинают исторический путь в мировой плоти, и в этом смысле они ближе к прабытию, к началу, более чем когда-либо. Ещё свежи и сильны ощущения домирного, доисторического.

С другой стороны, человечество духов, погрузившись в бездну материи, оглушено хаотическими бурями и сковано косностью материи. Вхождение из вечности во временность ограничивает сознание. Человеческий дух во многом теряется и забывает себя. Изначальная двойственность бытия человека в мире и отражена в первичных, архаических мифах. Это самые древние и наиболее адекватные формы памяти о домировом бытии. Вместе с тем, эти воспоминания неизбежно искажены той экзистенциальной ситуацией, в которой оказался их создатель.

Души первобытных людей первыми вошли в мировую плоть в собственно человеческом облике. При этом воплощается только «часть» души, которая при этом расщепляется и частию рассыпается по космической плоти. Потерянный, растерявшийся и во многом забывшийся посланник небес впервые обводит взглядом окружающий, пугающе неизвестный мир. Он пытается понять его, что и выражается в так называемом наивном сознании. Человек мучительно старается вспомнить события, предшествовавшие его появлению на земле. Он пытается вспомнить себя, восстановить единство души, расколотой воплощением, собрать сознание, разорванное хаосом, высветлить разум, затемнённый плотью.

Мифы и отражают начало духовного собирания человека. Миф слагается в результате лицезрения древнейшим человеком природы и самого себя в сложнейшей экзистенциальной ситуации начала человеческой истории. Мифологический образ создаётся из исторического материала, но в природные образы облекается метафизическое содержание. Предельно натуралистический язык мифа повествует о сверхнатуральном. «Язык духовного опыта символический и мифологический, говорящий о событиях, о встречах, о судьбе. Без заставных категорий и субстанций» (Н.А. Бердяев).

Создатель мифов – не потерянная смертная песчинка, а временно потерявшийся вечный дух. Подвигали мифотворческую фантазию не только испуг и зависимость от природных явлений, но и попытки самоосознания. Таким образом, мифология отражает историю странствий человеческих душ в космической материи. Поэтому Платон в диалоге «Федр» призывал искать в мифах прежде всего «частицу себя».

Древний миф отражает и большую, чем в будущем, неразрывность человека и природы. Но несколько в ином смысле, чем принято считать. Первые люди более погружены в мировую материю потому, что они совершили первый шаг воплощения человечества. Древний человек не только порабощён природными стихиями, но и мистически связан с материей, что и сказывалось в его отношениях с природой.

Но ещё более, и в первую очередь, отражает древний миф связанность человека с надприродным, сверхкосмическим. Мифотворческая фантазия погружается в глубину человеческого духа, в том его состоянии, в котором человек находится в конкретный исторический момент, и пытается, далее, выйти в вечные сферы. Этот путь и его итог и фиксирует миф, но логически не вполне последовательно.

Таким образом, миф создаётся в результате осмысления сложнейшего экзистенциального состояния, в котором оказался древний человек. В отношении к древнейшим предкам необходимо отбросить снисходительность цивилизованных мудрецов к недоразвитым дикарям. В плане вечности души древнего и современного человека равны в изначальном достоинстве, различает их только разность земных миссий. Общаться и понять друг друга и общее дело мы должны, исходя из общего небесного представительства.

Первые люди были ближе, чем мы, к началу бытия, и в этом смысле к источнику мудрости и к Самому Творцу. Но они же были более чем всё последующее человечество, погружены в непросветленный хаос и оглушены им. Всё это и выражено в древней мифологии тем, что достоверное знание о прабытии и начальных событиях бытия свернуто, как семя, и обернуто, как кокон, в пелены натуралистических образов. Это глубинное зерно и является надысторическим содержанием и смыслом мифа. Развитие мифотворческого сознания означает прорастание семян изначального знания и освобождение от стесняющих его натуралистических форм.

По мере развития духовной культуры человечества ярче светило его разуму семя древнего знания и вскрывался смысл культуры. Новый исторический опыт прояснял древнее знание, мифы становятся всё более духовными и менее натуралистическими. Кристаллизующееся внутреннее содержание мифов постепенно открывает истинную направленность мифотворческого взора и обнажает его основной интерес. Чем культурнее становится миф со временем, тем больше освобождается он от исторических натуралистических форм, и внимание его сосредотачивается на начале бытия и на том, что ему предшествовало. В этом, своего рода, обратная перспектива мифологии.

Содержание же мифов в истории становится всё более теоантропоцентрическим (богочеловекоцентрическим). В изначально смутных образах постепенно выделяются два творческих полюса бытия: Бог и человек. Постепенно же растворяется опосредствующая иерархия существ, и в мифах богоподобный человек непосредственно предстает перед сотворившим его Богом. В поздних мифах обнажается союз Личного Бога с личностью человека. Не все мифологии достигают этого предела, но интенция – внутренняя направленность всех их устремлена к нему.

 

Решающим этапом в мифотворчестве оказывается исторический момент записи устных сказаний. Это не было формальным фиксированием того, что передавалось изустно. И нарождение письменности, и потребность записать древние предания выявляли духовное напряжение, в котором заново переплавлялось содержание мифов. Древний писатель не только анализирует, сравнивает и отбирает устные сказания, но и углубляется в их смысл. В его душе прорастает зерно древнего знания, которое сохранено и принесено устным преданием. Будто предшествующие мифы несут гениальному толкователю некий изначальный шифр и одновременно код к нему.

Таким решающим этапом было письменное оформление книги Бытия Библии. Известно, что Пятикнижие Моисеево было наиболее древним устным преданием, хотя записано оно сравнительно поздно, во всяком случае, после большинства книг пророков. Здесь и сработала обратная перспектива мифологического творчества. Это устное предание было письменно зафиксировано в момент духовного подъёма народа, что вскрыло в сказании такие смыслы, по сравнению с которыми параллельные мифы других народов выглядят наивным лепетом. Бог вёл народ Израиля не только по пространствам аравийских пустынь, но и открывал перед ним новые духовные горизонты.

В письменности иудаизма мифология достигает наибольшего осмысления и всё более становится Откровением. Тем не менее, это ещё и миф, так как набухшее зерно знания не освобождено от натуралистических форм. В Ветхом Завете, как нигде, духовные смыслы переплетены с исторической повседневностью, затемнены ею, но и выражены через неё.

Мифологическое сознание преображается в Новозаветном Откровении. В свете Благовестия Вочеловечившегося Бога вскрывается и обратная перспектива Старозаветного Предания, и провиденциальный смысл его. Натуралистические пелены опали, зерно знания проросло, и нам открылась истина о приготовлении мира к пришествию Богочеловека. Через откровение, а не через философию и науку, мифология превращается в истинное знание.

То, что произошло с Богочеловеком исторически единократно, растягивается для человечества на века и складывается в историю прорастания новых зёрен знания – христианских. По мере того как христианское человечество через трагический опыт истории открывает для себя истину о преображении бытия, всё более раскрывается смысл архаических – наиболее ранних мифов. Мифы адекватно могут быть истолкованы только в свете христианского откровения. Это древнее знание позволяет осознать путь, пройденный человечеством, и его начало.

Без обретения метаисторической – надысторической памяти нам не понять ни настоящего, ни грядущего, и без этого останется сокрытым наше вселенское назначение.

 

 

История человечества зачалась в глубинах природного космоса, древние мифы оказываются единственной формой памяти об этих антропогонических процессах, о том, что происходило с душами в то время, когда на планете Земля ещё не было людей. Антропогонические мифы повествуют о том, какие пути проходит душа в Божественном лоне до начала человеческой истории, что происходит с душой в момент внедрения её в хаос земли, каковы формы существования души в мировой плоти до момента воплощения человека в миру в полноте своего телесного облика.

Но услышать это повествование возможно только при истинном отношении к мифам, иначе они выглядят ложными фантазиями или наивными сказками. Миф становится формой заблуждения, когда какая-либо мифологема превращается в единственную и универсальную картину мира, когда собрание мифов превращается в религию. Когда частичное претендует на абсолютное.

В архаических мифах люди стремились зафиксировать воспоминания о событиях, предшествовавших их появлению на земле. Первоначально на таком закреплении концентрируются все творческие силы. Но постепенно сознание человечества обращается не к прошедшему, а к грядущему, не к пройденным путям, а к цели всех путей, к познанию смысла существования. Традиция богословствования и философствования нарождается в лоне мифологического сознания, поэтому первоначальная картина мира, цель эволюции и роль человека ограничены мифологическими представлениями. Таковы различные формы языческих религий. Мифологические верования ориентированы на прошлое, на закрепление памяти о прошедшем в образах первичного антропоморфного сознания. В них и настоящее объясняется в образах прошлого.

Мировые же религии обращены, прежде всего, к грядущему, к его окончательной цели. Через мировые религии человечество подымается до универсализма, объемлющего космическую, Божественную и человеческую судьбу и назначение. Наиболее полно откровение в христианстве – универсальной и вселенской религии, соединяющей строй космоса, ход истории и назначение человека – в единстве воплощённого Логоса-Богочеловека. В свете христианского откровения выявляется частичность и этапность всякой мифологической картины мира. Но, вместе с тем, в христианском универсальном сознании может раскрыться глубинное содержание мифов.

Мифологема имеет две стороны. Миф фиксирует воспоминания о довременном бытии человека, о доисторических путях человеческой души. Вместе с тем, мифологическая картина мира складывается в результате попытки объяснить состояние мира и человека, современное мифотворческому акту. В первом случае древний миф оказывается единственной формой памяти человечества. Во втором – это первобытные формы сознания, отражающие погружённость души в стихии космоса, начальные этапы кристаллизации духовности и подчиненность человека явлениям природы.

Специфика мифологического символа в том, что он описывает один временной пласт, преломленный другим. То, что находится за пределами непосредственного жизненного контекста, отображается образами вполне житейскими. Миф и представляет из себя сложное сплетение разнобытийных планов. Этим он отличается от научного понятия, которое описывает одно-порядковые ему явления.

Духовный анализ мифа, с позиции христианского откровения, способен вскрыть первоэлементы, первообразы человеческой памяти, которые являются не формальными схемами психики (Юнг) и не схемами человеческого духа (П.А. Флоренский), а символическим отображением метафизических событий и фактов. Мифологический символ в данном случае – не прикрывающая и искажающая маска, не фикция, нуждающаяся в психоаналитическом разоблачении, и не формальный знак чего-то присутствующего только своим отсутствием, но некий реальный первоэлемент духовного опыта. Специфической символичностью мифологическое сознание оказывается близким художественному творчеству (творческий акт в художественных образах или символах выражает прообразы бытия) и другим экстатическим состояниям. Выход за пределы (экстаз) возможен и в сновидениях (отсюда близость символики сновидений и мифов).

Бывают состояния, в которых пронзительно ощущается заисторическое, предысторическое. В эти мгновения духовный взор пронзает толщу истории, и начинают светиться первообразы. Поэтому-то древние письмена и вызывают содрогание, что вещают не о том, что было когда-то, а о том, что есть всегда, что было до того, как всё стало быть. Томас Манн писал: «Всякий миф – это изначальный образец, изначальная форма жизни, вневременная схема, издревле заданная формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда предначертанные ей приметы». В экстатических состояниях, в которые может погрузить нас древний миф, обнажаются прикрываемые обыденностью, социальностью, инерцией культуры архетипы – прообразы, первичные формы бытия. В историческом чудесным образом начинает светиться метаисторическое.

В свете христианского откровения древний миф может обнажить перед современным знанием тайны бытия. Христианство не создаёт своих мифов потому, что оно возвысилось над мифологическим мировосприятием и проясняет существующие мифологии. Христианская установка даёт ключ и требует от нас активности в переосмыслении древних мифов. Для такого рода духовного анализа мифа не требуется нового откровения, но необходима творческая активность христианского сознания.

 

 

Душа человека, войдя в этот мир, мучительно стремится вспомнить начало вхождения и то, что ему предшествовало. Мифологические предания как формы памяти обнаруживают по мере развития некую обратную перспективу: чем выше духовная культура человечества, тем более проникает его духовный взор вглубь миротворческих начал. Ибо память и сознание выражают степень воплощённости души человека. Мировая культура – это следы вхождения в мир духа человечества. На каждом этапе культура отражает определённую степень погружения вечной души в плоть. Таким образом, по мере роста духовной культуры, человечество обретает память о начале земного пути и о том, что совершалось в доземной вечности.

На заре человечества смутное сознание людей с трудом ориентируется в реальности. Вышедшие на историческую арену души пытаются осознать себя, понять окружающий мир и стремятся вспомнить события, приведшие в этот мир, предшествующие началу мира и определившие это начало. Наиболее ранние попытки заглянуть в прапрошлое захватывают недавние космические события. Архаические мифы вскрывают поздние этапы космогенеза, когда душа человека ещё разлита по космической плоти и является её движущим началом. Затем мифологии описывают ступени зоогенеза – происхождения живой природы, когда душа человека пробивается через животный и растительный мир. И только частично мифы касаются антропогенеза – обретения душой человеческого телесного облика.

Это процесс прорастания из земли вечных первообразов. На начальных этапах воплощения человек ещё не ощущает себя вполне жителем земли, не установились границы между тем и этим мирами, стерты грани между жизнью и смертью. Душа древнего человека не ощущает себя выделенной из природного лона, ибо она впервые и только частию выделилась в собственной телесности. Одновременно некоторые сферы души странствуют в различных природных явлениях и животных формах. Смерть не воспринимается как полный обрыв жизни, ибо душа не укоренена в этом мире и с лёгкостью его покидает, перетекает из одного эона в другой.

В древнейших мифах предки продолжают участвовать в судьбе живых, живущие же постоянно апеллируют к загробному миру. Человечество ещё не осознало собственный временной эон. Не выделял себя человек и в пространстве. Анимизм Анимизм – представление о всеобщей одушевленности, о духах природы, предметов, явлений, существ. первобытного сознания выражает не запуганность древнего человека природными стихиями и не ощущение их чуждости, скорее напротив, анимистическое сознание отражает родственность природы человеку, невыделенность человеческого существа из окружающего мира. Космос наполнен соприродными человеку духами, которые есть своего рода плотские тени души, пройденные им и оставленные формы воплощения. Древнейший человек мог пугаться собственной космической тени и не осознавать этого явления вполне, но он явно чувствовал соприродность себе всех существ и предметов.

Первоначальной религиозностью человечества был повсеместно распространенный культ Богини-Матери – всеобщей прародительницы. Это свидетельствует о первой попытке древнейшего человека вспомнить миротворческий путь, пройденный его душой. Взор архаического человека загипнотизирован тайной космического лона, из которого только-только выделилось человеческое существо.

Есть предположение о том, что первичной формой религии был некий древнейший монотеизм (единобожие), который затем утрачивается в истории, вера в Единого Творца сменяется верой в женское божество – Праматерь всего сущего. Скорее всего, такого рода представления являются воспоминанием событий, частию выходящих за пределы истории. Бог-Творец был сполна открыт душе только в небесном предстоянии до начала мироздания – это действительно началополагающий монотеизм, но не как историческая религия, а как доисторическое, доземное восприятие Бога вечной душой. После погружения души в земную плоть и её поглощения земной материей духовное сознание замутняется, земное богопознание начинается с языческих форм, среди которых культ Богини-Праматери был основополагающим. Человеческая история и представляет собой стремление вернуться к истинному богопознанию, но уже в лоне мира сего.

Таким образом, древнейшие мифы отражают ограниченность архаического сознания, погружённого в природную плоть. Далее вглубь антропогонии и теогонии Антропогония – происхождение, сотворение человека, первочеловека.

Теогония – буквально Богопроисхождение, в данном случае творческие процессы внутри Божественной природы, предшествовавшие и определившие сотворение человека. проникают более поздние, более культурные мифологические традиции. По мере того как человек осознаёт себя, своё место и роль в мире, в его сознании прорастают зёрна древнейшей памяти, проясняются и наполняются смыслом первообразы архаических мифов. С приближением времени Откровения Богочеловека в мифах раскрываются всё более древние их тайны.

 

 

Многие мифы фиксируют воспоминания о событиях, предшествовавших началу мироздания. В формах профанного (исторического, эмпирического) сознание человека пытается выразить сакральное (священное, внутрибожественное либо внеэмпирическое). Антропогонические мифы могут поведать о путях и странствиях человеческих душ в глубинах предвечного хаоса и мировой материи. Они повествуют о различных этапах, поворотах судьбы душ на пути к обретению полноты человеческого облика.

В мифах разных народов существует понятие о мифическом времени как начальном, раннем, первом, предшествующем эмпирическому историческому (профанному) времени. Процессы в правремени предваряли историю мироздания и появление в нём человека. Это время перводействий, первопредметов, первотворений, первопричин всех последующих эмпирических событий. Представления различных мифологий о мифическом времени смутно отображают то, что наиболее полно описано в библейском сказании о творении: прообразы всех предметов и существ, парадигмы – примеры, образцы всех земных процессов.

Во многих древних мифах существуют представления о двух полярных составных частях человека: земной оболочке и небесной душе, соединением которых образуется собственно человек. Это – древнейшие формы памяти о небесном творении человека и его земном назначении, о принципиальной двуприродности человеческого существа.

Представления о первочеловеке во многих мифологических традициях связаны с идеей конца мифического времени, в котором люди были бессмертны, чем не отличались от богов. Первый человек в этих мифах – это первый смертный, со смертью которого кончается мифическое (довременное) состояние человечества. Вслед за смертью Первочеловека люди становятся смертными. Так на разных языках мифологии рассказывают о домирном и довременном состоянии человека, о его первообразе в вечности. Первый шаг к собственно человеческому бытию осознаётся в мифах как выход из вечности (неба книги Бытия) в смертоносную временность (земли книги Бытия). Вечный человеческий дух получает смертную жизнь на земле.

 

Первые акты самополагания вечные души совершили на небе, после того как «от одной крови Он произвёл весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределённые времена и пределы их обитанию…» (Деян. 17,2 6). В предстоянии перед Богом и нисходя к хаосу земли человечество душ соборно приняло долг преображения бытия и в этом общем деле каждая из них избрала свой путь. Одни души определились к немедленному и полному внедрению в хаос, другие – к постепенному и частичному вхождению в земную плоть, третьи – отсрочив собственное воплощение, избрали роль посредников и заступников, собирателей духовного опыта земных путей, отражающегося в вечности, и, вместе с тем, носителей этого концентрированного опыта в мирскую временность. Нарождающаяся в мир душа не только открыта неведомому ей опыту земной жизни, но и несёт знание из высших миров. Новый посланник вечности может напоминать о тех истинах, которые утеряны в земной жизни. Но существуют души, которые полностью отказались от земного воплощения и избрали миссию бесплотных духов, ангелов.

Ангелы – это души, отказавшиеся от воплощения. Одни из них самоопределились к чисто духовному бытию. Душа, принявшая плоть мира, сораспинается Богу, и этим становится в полной мере человеком. Бесплотный же ангел остаётся у подножия Голгофы и потому его роль в бытии менее крестоносительна, нежели у человека. Погружение в хаос означает прохождение земной жизни, заканчивающейся смертью и взыскующей возрождения и воскресения. В сораспятости Богу отличие человеческой судьбы от ангельской, вхождение под сень Креста делает миссию человека более значимой, нежели миссия ангелов. Поэтому о человеке и говорится, что он создан по образу и подобию Божию. Ангел – это не воплотившаяся вечная душа, не принявшая полноту бытия и бремя сотворчества Богу. Поэтому, сохраняя чистоту первообраза и близость к Богу, ангелы свободным актом самополагания отказываются от бремени свободы. Ангел не сотворит Богу как свободный человек, а является безвольным исполнителем Высшей воли, предстоятелем перед Богом и служителем Господним.

Но в служении ангелов содержится и то, что делает их природу более величественной, чем человеческая. В отказе от свободы и воплощения есть и величайшее самопожертвование. Миссия ангелов необходима для исполнения человечеством своего назначения. Погружённый в мирскую юдоль человек нуждается в замирном предстательстве, заступничестве и охранительстве духоносных существ. Душа, ставшая ангелом, исчерпала свою свободу актом самоопределения не к творчеству, но к безынициативному послушанию Богу и жертвенному служению человеку. Во имя этого служения ангелы отказались от полноты бытия. Высокая жертвенность и духовное служение являются причиной и оправданием нашего благоговения перед ангелами.

Между тем, линия разделения на небесную и земную миссии проходит не только между душами. Человеческий дух не полностью входит в мир, какой-то частью своей души мы присутствуем в вечности. Поэтому человек и здесь, и одновременно на небесах, в мире сем и не от мира сего. Наш ангел-хранитель – это образ не вошедшей в плоть «части» нашей души. Ею мы представлены в вечности, она предстоит непосредственно перед Богом. Это эссенсиальный – сущностный лик человека. Сердцевина вечной души каждого человека во время его земного пути остаётся в вечности и предстоит перед Творцом: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного» (Мф. 18, 10). Наш праведный двойник является средоточием и хранителем положительных деяний в миру, держателем нашей духовной «копилки» в вечности.

Человек духовно связан с апофатическим – отрицательно познаваемым, запредельным, иномирным в собственной природе. Связь эта ощущается в редкие мгновения прозрения, умственного средоточения, молитвенного упования. Молясь ангелу-хранителю, мы обращаемся к собственному образу и подобию Божию, а через него – к Самому Богу.

Вместе с тем, представление об ангеле-хранителе указывает на сокровенную связь каждого человека с определённым ангельским существом, которое может быть верховным защитником конкретной человеческой души, вестником Божиим для неё и небесным её предстоятелем.

Таким образом, представления об ангеле-хранителе отражают две реальности: с одной стороны, душу человека в вечности, с другой – определённое ангельское существо, наиболее близкое и небесно родственное конкретному человеку.

Некоторые древние мифы говорят о том, что человек не был создан непосредственно, но возник, выделившись из числа других человекоподобных существ. Очевидно, в данном случае мифологическое сознание фиксирует момент разделения собственно человеческой миссии и миссии ангельской. Мифы передают нам воспоминания о решающем событии, когда небесные существа – вечные души разделяются: одни остаются на небе, другие нисходят на землю и становятся собственно людьми. Чем далее уходила человеческая душа в мировое странствие, чем глубже погружалась в хаос, тем более теряла чистоту своего первозданного образа, и тем шире становилась пропасть между изначально единоприродными душами людей и ангелов. То, что они остались на небе, даёт нам залог нашего возвращения, и то, что мы дерзнули сойти на землю, оставляет надежду всем вновь соединиться в преображенном вечном мире.

Но, очевидно, были на небе и такие души, которые отказались не только от воплощения, но и от духовной миссии. Эти души не приняли бремя миротворения, тем самым оказали сопротивление Божественному акту творения и восстали на Творца. Миф о падших ангелах, о Люцифере (утренняя звезда) и повествует о восстании и низвержении падших душ в преисподнюю – измерение зла, небытия.

 

 

В начале – в творческом лоне Божества – из первичного ни-что выделяются два полюса творения: небо и земля. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» (Быт. 1. 2), – то есть представляет собой предвечный хаос. В момент обращения первообразных духов к земле - она превращается в материю мироздания. Низринувшись в добытийный хаос, дух человека творческим усилием обращает его в материю творения, материю претворяет в мировую плоть, плоть же преобразует в земные ризы – собственное тело. Диалектика преображения начинается в глубинах меонической бездны (не-сущем, ни-что) и слагается в путь воплощения-одухотворения: хаоса – в материю, материи – в космическую плоть, плоти – в тело индивидуальных субстанций, тела – в преображенное духовно-материальное тело личности.

«Хаос» по-гречески означает зев, зияние, разверстое пространство, пустое протяжение. Хаос представляет собой ограждённую Творцом сферу того, что ещё не есть нечто и в этом смысле вообще ещё не есть, но что, тем не менее, должно будет стать чем-то определённым. Этим хаос отличен от первичного ни-что, меона (не-сущего), из которого он выделен и которое не предназначено к творению. За пределами лона творения, которое объемлется небом и землею, господствует ни-что как таковое. В хаосе – то ничто, которое должно будет претвориться в нечто.

На небе собраны духовные субстанции, совершающие это творческое преображение. В хаосе господствует разложение ничто, но так как хаос сам по себе есть уже нечто выделенное из первичного ни-что, то стихии его бессмысленно и хаотически способны на случайное и временное воспроизведение некоторого элементарного нечто. Хаос – это уже не ни-что само по себе, в ни-что и нет ничего. Хаос же – это собранные в некую сферу неупорядоченные стихии, и само выделение их и ограждение от изначального ни-что.

Факт единения стихий в общем лоне набрасывает на них лёгкий и непостоянный покров связей и упорядоченности. В момент выделения хаоса из ни-что в нём начинается первичная дифференциация стихий, которая, тем не менее, не может получить ни завершения, ни продолжения, так как всё подвержено непрерывному распадению. Таким образом, хаос не является однородной массой и состояние его болезненно и безблагодатно антиномично, противоречиво. Если Бог есть всяческая во всем, то хаос – борьба всяческого со всем.

Хаос олицетворяет собой, прежде всего, принцип непрерывного, неразличимого, бескачественного, то есть бессмысленного движения, но всё же движения, а не пустоты ни-что. Собственное бытие хаоса – это отсутствие всякого качественного бытия, всякой определённости, это непрерывная дифференциация или распадение. В хаосе господствуют стихии слепой случайности, но не законосообразности, поскольку всякий закон выражает определённую степень упорядоченности.

В первоначальном состоянии хаоса присутствуют противоположные тяготения. Это, во-первых, инерция разложения, так как в нём отсутствует что-либо сдерживающее и оформляющее. Хаос сам по себе – это борьба всего против всего:

 

(Овидий «Метаморфозы»)

 

Но, так как хаос есть как таковой, как однородное состояние, выделенное от всего другого, он тем самым отдалённым и отражённым образом приобщён к тождественному, к единству. В хаосе самом по себе нет смысла и света, и потому всё в хаосе, что проистекает из хаоса, способно только усугублять его меоничность, уменьшать степень существования.

Непрерывное раздрание отзывается в его слабом единстве сопротивлением. Внутренние стихии хаоса стремятся вновь излиться в первичное ни-что, но вместе с тем хаос как таковой сдерживает свои границы. Что-то в хаосе складывается в стремление вырваться из беспросветности. Поэтому в хаосе подспудно формируется и открытость к свету преображения. Так бесконечное самоотрицание может породить начатки стремления к светоносному организующему началу, что являет низшую софийность в хаотической природе. Человек призван услышать эти стенания, в творческом акте обуздать и переориентировать мощь хаотических стихий.

Предвечный хаос превращается в основу (землю) предметного мира и существ, поскольку укрощенные стихии его становятся кровью и плотью космоса, а динамика хаоса оказывается источником жизненной мощи. Энергия хаотических стихий преобразовательно включается творческим духом в жизненный поток. Жизнь есть хаотическая мощь, преобразованная духом. Но мощь хаоса является и потенцией зла, небытия. Всякая вещь и всякая сущность, разрушаясь, вновь уходит в меоническую ночь, теперь уже как в свою смерть, в небытие.

Природа хаоса наиболее полно и дифференцировано открылась античности. «Это – то невидимое и неосязаемое, лишённое всяких физических качеств начало, которое получается после исключения из физического тела всех его реальных свойств, то, что нельзя даже назвать каким-нибудь именем, ибо всякое имя предмета всегда приписывает ему то или иное свойство. Это – чистая материя, самый факт существования тела, не зависимый ни от каких его реальных свойств. Хаос – не какое-нибудь тело, но принцип непрерывного становления тела… Хаос всё раскрывает и всё развёртывает, всему даёт возможность выйти наружу; но в то же самое время он и всё поглощает, всё нивелирует, всё прячет вовнутрь… Хаос представляется как величественный, трагический образ космического первоединства, где расплавлено всё бытие, из которого оно появляется и в котором оно погибает; поэтому хаос есть универсальный принцип сплошного и непрерывного, бесконечного и беспредельного становления. Античный хаос есть предельное разряжение и распыление материи, и потому он – вечная смерть для всего живого. Но он является также и предельным сгущением всякой материи. Он – континуум, лишённый всяких разрывов, всяких пустых промежутков и даже вообще всяких различий. И потому он – принцип и источник всякого становления, вечно творящее живое лоно для всех жизненных оформлений. Античный хаос всемогущ и безлик, он всё оформляет, но сам бесформен. Он – мировое чудовище, сущность которого есть пустота и ничто. Но это такое ничто, которое стало мировым чудовищем, это – бесконечность и нуль одновременно. Все эти элементы слиты в одно нераздельное целое…» (А.Ф. Лосев).

Итак, предвечный хаос – изначала и в основе всего в бытии. Хаос является основанием жизни, но и источником смерти, – под покровом гармонии и жизни бушуют хаос и смерть. Созидающее начало – дух, без духа хаос – ничто, но дух творит в глубине хаоса и из хаоса. Поэтому хаос есть начало всепорождающее и одновременно всеуничтожающее. Из хаоса всё происходит, силой его стихий всё раскрывается и развёртывается, но в него распадается материя развоплощающихся форм. Хаос поглощает всё оставляемое духом, и в нём вновь нивелируется все качественно определённое. Хаос есть бездна, в которую обрушивается и в которой распадается материальная форма всего, что покидается духовной субстанцией, и превращается в нём в некоторого рода сплошную неразличимость. Хаос в материи – это разъятость всех элементов и смешение всех качеств. Тенденцией хаоса в физическом плане является энтропия.

Бытие есть динамика подъёма духа из хаоса, преображение хаоса, вектор же небытия направлен к возвращению всего в хаос, а хаоса – в ни-что, не-сущее, не существующее. Если предвечный, изначальный хаос – это ничто, из которого рождается мир, то в самом космосе хаос являет собой небытие – силу сопротивления преображающему импульсу. Это бездна небытия, над которой повисает мир, и над которой удерживает его только напряжение творческого начала.

Материя – это скованный, укрощённый хаос. Активный же хаос в нашей жизни несёт разрушение и смерть, он и есть воплощённая смерть. Всё безобразное и безобразное, внесмысленное, тёмное вызывает в нас содрогание, как прикосновение леденящего хаоса. «С остатками хаоса на земле связан ужас, страх, порождаемый тьмой, ночью, бесформенностью, отсутствием надежных границ между человеком и царством хаоса» (В.Н. Топоров).

 

И нет преград меж ней и нами –

(Ф.И. Тютчев)

 

 

 

О первичном хаосе нельзя сказать, что он материален, ибо в нём нет чего-либо определённого. Прикосновение десницы Творца обращает хаос в материю мира. Первое, что можно сказать о нём: это материя. Материя - то в хаосе, что стало материалом миротворения. Субстанция материи – есть бытие хаотическое, сама по себе она – ничто. Но материя есть уже первый шаг от ничто хаоса к бытию. Это шаг совершён в начале же, когда хаос сделался землею, праматерией творения.

Отличие материи от хаоса в том, что в материи хаотические стихии слагаются в некую первичную упорядоченность, которая представляет собой собрание потенций. Поэтому материя – это первая потенция сущего, начальная кристаллизация пространственно-временной определённости, «место» для будущих вещей и существ. В материи хаотические стихии расщепляются на антиномичные начала, влекомые друг к другу и слагающиеся в первичные проединства – потенции.

Эти первичные начала, являются условиями космического целого и каждой единичности: пространство и время, низ – верх, тьма – свет, жидкое – твёрдое, холод – тепло, мужское – женское. Вместе с тем, в материи хаотическая мощь организуется в глубинные потоки сил, которые должны будут питать жизненную энергию.

Таким образом, стихии материи отличны от стихий хаоса большей дифференциацией и определённостью. Бушевание и саморазрушение хаоса укрощается в материи инертностью и покоем размеренного движения. Поэтому стихии материи, в отличие от динамичных стихий хаоса, косны и рутинны.

Инертная природа материи оказывается основанием причинно-следственной детерминированности космической плоти. Материя является успокаивающим покровом над бессмысленным бушеванием хаоса. В то же время, материя есть пассивное лоно для принятия творческого начала. Без творческого духовного акта материя пребывает в бессмысленном механическом круговращении, без духа материя мертва, хотя смертность эта иного рода, чем у хаоса.

Материя есть начало косности, застывания, сохранения достигнутых форм. Сама по себе она не способна на смысловое целенаправленное движение. Собственное движение материи есть инерция подвинутой массы, заведённое круговращение элементарного вещества. Движущими началами для материи являются: «снизу» – разрушающая хаотическая энергия, «сверху» – оформляющая и упорядочивающая творческая активность духовных монад. Материя, таким образом, является первым этапом одухотворения, преображения хаоса. Она уже не хаос, но в ней ещё хаос.

Материя структурирована как таковая только до определённой глубины, за пределами которой хаос. Материя несёт в себе хаос. Хаос в материи является началом разлагающим, разрушающим всё качественное и разъединяющим всякое единство. Закономерность материальных явлений сходит на нет на границе с хаосом, за которой параметры хаоса: отсутствие качеств, законов, признаков пространства и времени. Каждый предмет вздымается из хаоса и потому в глубинах своих содержит хаос. Хаос нигде и везде, ни в чём и во всём. Материя бесконечна, но бесконечен ли одухотворённый покров её? Погружаясь вглубь материи, не выходим ли мы за пределы космической плоти, под которой бушует хаос?

 

Физика XX века теоретически и экспериментально выходит за границы материального космоса, не вполне сознавая этого. «Законами» современной микрофизики учёные пытаются зафиксировать биение бессмысленных хаотических стихий внутри материальных явлений. Наука судит об открывающихся перспективах по аналогии со структурированным космосом, или грезит интеллектуальными фантазиями, не сознавая принципиальной инаковости вновь открываемых явлений. Поэтому современная физика – это смесь реальности и призрачности. Эмпирические плоды безответственного внедрения оказываются следствием акта развоплощения, по большей части неосознанного. Атомный взрыв – это искусственное нарушение неустойчивого материального равновесия, в результате чего в космос выплескивается хаос, и всё, чего касаются его развоплощенные стихии, превращается в хаотическое ничто.

Материя является первым результатом и в то же время первой ареной миротворящего столкновения противоположных начал бытия: духа неба и хаоса земли. Поэтому в изначальных формах материи воплощены итоги этого столкновения – первые островки воплощения духа.

Одним из таких первичных параметров является загадочный вакуум. Современная физика считает, что вакуум не содержит никаких регистрируемых приборами частиц, но он оказывается физическим фактором, участвующим в физических процессах. При определённых условиях в вакууме появляются частицы, ранее там не бывшие. Но это не совсем то, что утверждает наука: вакуум «содержит невообразимо плотно упакованный ассортимент всех частиц, существующих в природе». Скорее всего, вакуум есть научный аналог метафизических представлений о лоне творения, в которую погружено мироздание.

Изначальные небо и земля, как потенциальность всего, пронизывают этот мир, и присутствуют во всех его сферах. Это ни-что, которое является предпосылкой всякого нечто. Там нет ничего, но там есть все виртуально, потенциально заданно. Там нет чего-либо определённого, но есть всё, что необходимо для появления всякой определённости в этом мире.

При электромагнитном излучении (свет) в вакууме образуются ранее в нём не существовавшие частицы. Таким образом, активное воздействие (свет, более чем что-либо в мире, воплощает собой самою активность, творящую энергию вселенной) на трансцендентное ни-что вызывает в мир определённые начальные сущности, от взаимодействия которых создаются всё более сложные явления. Вакуум – это физический аналог реальности ни-что в этом мире, реальности нереальности в нём. То начало, из которого исходит сама реальность. Это то, чего нет, но что, тем не менее, участвует в том, что есть, и участвует самым непосредственным образом и изначально. В других планах мы сталкиваемся с этим ни-что-во-всём, из которого всё, непосредственно: дух, мысль, творчество.

Первичное ни-что, пра-ни-что – это то, из чего сотворил Господь небо и землю. Небо и земля – это трансцендентные миру сферы, из которых мир проистекает как из исходного ни-что. Из этого ни-что всё начало быть.

Бытие исходит из ни-что как результат встречи неба и земли. Бытие как вектор миротворящего начала выходит из ни-что и преодолевает небытие. Бытие и ни-что в единстве – это становление. Бытие всеобще, становление конкретно. Становление – это форма бытия конкретности.

Сила бытия выводит из ни-что становящуюся определённую сущность. Бытие – становящаяся, преобразующаяся реальность. Бытие – есть вектор преображения, сама преображающая сила. Бытие – не то, что есть, а то, что устремлено к тому, каким оно должно быть. Быть – не означает наличествовать, бытийствовать – это стремиться к назначенному. Бытие – не структура покоящейся реальности, а её творческое становление, движение вверх и вперед – жизнь. Поэтому бытие не статично, а динамично.

Небытие же – это активность, отрицающая импульс бытия, восстание на творческий акт Бога. Поэтому всякое угасание жизни, духовного подъёма, всякая остановка в пути – небытийны. Ослабление творческого напряжения не даёт передышки и владения достигнутым, но неминуемо ведёт к потере и падению – небытийствованию. Небытие – это активность сопротивления бытию.

Ничто же в сущем, мировое ничто – это конечный результат, продукт небытия в мире. Это вторичное ничто (по отношению к изначальному ни-что) есть итог победы небытия, разложившаяся реальность.

Продукты атомного взрыва и являются физическим проявлением этого ничто, как торжества небытия. Антивещество – это физический аналог небытия, материализованная, опредмеченная форма небытия. Как злой дух есть антидух, так есть «чёрная» материя, антиматерия, антивещество.

Реальность же – это универсум всего в тварном мире, включающий в себя бытие, становление, небытие, нечто и ничто.

 

 

Миротворение по существу является не процессом, а актом, не эволюцией, а революцией. Называть миросозидание эволюцией в дарвиновском смысле можно только ретроспективно, имея ввиду не заданность его, а наличную сложившуюся данность. Реально эволюция движима творческим приуготовлением воплощения человека и воплощения Бога. Богочеловеческое единение является сердцевиной бытия, богочеловеческое воплощение является источником и доминантой – господствующей идеей и силой космического преображения.

Но в этом есть и собственный путь человека. Первый шаг Первочеловека (Адама и Евы) кладёт начало крестному пути человечества. Странствия душ в мировой материи можно назвать поиском человеческим духом своего плотского облика, и вся космическая эволюция оказывается результатом созидания вечными душами собственной телесности.

Погрузившийся в хаос человеческий дух ослепляется тьмой и оглушается грохотанием меонических бурь. Чем глубже вхождение в хаос, тем более душа свёртывается до потенции, становится семенем жизни, светящимся во мраке. Человеческая душа как монада Монада – единица, индивидуальный духовный субстанциальный деятель.

стремится войти вглубь хаоса, принять на себя его стихии и вернуться к свету в преображенной материи. Душа ушла вглубь земли, умерла для райского состояния, ей вновь предстоит возродиться, пройдя толщу материи, обуздывая земные стихии.

Жизнь и есть одухотворение хаотической мощи, оформление кипящего, клокочущего, бушующего хаоса. Колыхание бездны, тёмное шевеление низин земли, – все виды меонической энергии преобразовательно используются духом. Но жизненная задача требует, чтобы хаотические потенции, вливаясь в космическое многообразие существ и вещей, не нивелировались в возникающем единстве, а творчески оформлялись. Меонический вулкан должен не застыть в мертвенной лаве, не рассыпаться в пепле, но каждый взрыв его должен быть обращён творческим дуновением в живой цветок космического соцветья. Цель преображения – не мертвенное разделение, но животворящая новизна бытия.

Итак, ушедшая в хаос человеческая душа:

- обращает хаотическую мощь в основу творения;

- обнажает в хаосе потенциальное единство;

- наделяет неотмирным единством;

- сама пробуждается к высшей жизни;

- возвышается и подымает с собой к Божественному единству всё созидаемое в материи.

В семенном состоянии души всё это пробивается как неосознанное влечение природной энтелехии (природной души) к Богу. В личности это влечение реализуется свободно и разумно.

Таким образом, каждая возникшая в природе сущность содержит два начала. Это частица земли, скованная и преобразованная хаотическая мощь. В одеянии земной плоти светится искорка неба – личный дух, освещающий путь персонификации мирового сущего. Первое проявляет слепую волю, вожделение или влечение, второе – свободу. Господство первого утверждает своеволие и произвол твари, верховодство второго – свободное творчество духа. Воля не отменяется свободой, а преобразуется и используется как орудие космического строительства. Человек, как поднявшийся со дна хаоса венец творения, содержит в себе и мощь меона, и благость сотворца и соратника Божьего, поэтому в воплотившемся человеке сосредоточены «и крайняя глубь бездны и высший предел неба» (Ф. Шеллинг).

Вошедшие в хаос первообразы инициируют смыслообразовательные процессы, движителем всего созидающегося в хаосе являются субстанциальные деятели – человеческие души. Метафизический центр личности частию погружается в материю и готовит её к будущему рождению в мир человека в собственном облике. Духовные монады созидают из материи собственное вместилище – человеческое тело. Душа человека изначально представлена в мире как волна разлитой в космосе психической энергии, самоконцентрирующейся и собирающей плоть вокруг входящей в мироздание души. Индивидуальные субстанции являются душами зачинающихся космических процессов, в результате их преобразовательного воздействия бессмысленные хаотические стихии постепенно приобретают начала порядка и гармонии. Все космические образования: первичные туманности, галактики, созвездия, светила и планеты – являются формами странствия человеческих душ в мировой материи. Эволюция жизни на земле оказывается проложенным в материи путём духовных монад к собственному плотскому облику. Космогенез является процессом созидания человеческой плоти, а зоогенез путём обретения человеческим духом собственного тела.

О том, что душа человека присутствует в космосе до появления на земле в собственном облике, сохраняют память мифы, в которых речь идёт не о сотворении людей, а о способе, дающем возможность людям, задолго до того существующим, выйти на землю, войти в мир. В мифе североамериканских индейцев люди выходят на землю из подземного мира. В шумерском мифе рассказывается о том, что люди первоначально росли под землей как трава, один из богов проделывал мотыгой в земле дыру, откуда и выходили люди. В мифах народов Африки первые люди выходят из скалы, земли, ямы. В такого рода представлениях отражаются определённые стороны антропогенеза – самосозидания личного духа, подготавливающего явление человека на планете Земля.

Мифы повествуют о том, что человеческое существо сложилось задолго до появления его в собственном облике, что формировалось оно в недрах земли – в глубине мировой материи, и что рождение человека вызывается, с одной стороны, собственно человеческим усилием, с другой же, является результатом некоего активного, резкого и мощного действия высшего творческого начала (богов либо героев). В представлениях последнего рода отражается факт совместной творческой активности Бога и человека. Более чётко внимание на этом акцентируется в мифах, которые описывают наряду с физическими началами, участвующими в создании человека и его составных частей, участие высших духовных сил (в некоторых мифах человек создаётся словом либо мыслью богов).

 

 

Книга Бытия Библии кристаллизует духовную память человечества и вводит во время внутритворческое – время совершения миросозидающих актов. Это подтверждается тем, что Пятикнижие Моисеево записано в более поздние времена, чем большинство книг пророков. Древнейшее сказание в момент его записи раскрыло новые смыслы, обратная перспектива мифологии обращает взор к началам и погружает его в основания мироздания.

В книге Бытия наиболее глубоко и полно описано предначало мира. В Библии человеку открывается Бог как Творец неба и земли, активное Начало и Создатель всего. В греческой же архаике (считающейся наиболее разработанной мифологической картиной мира) образ Единого Творца только смутно предощущается: истинным властителем судеб людей, героев, а также и могущественных богов оказывается стоящий за сценой мировой драмы всевластный Рок.

В «Метаморфозах» Овидия (наиболее позднем и обработанном варианте олимпийской мифологии) творческое начало мироздания выделяется, но ещё не вполне определённо: «Бог и природы почин раздору конец положили», - первотворческие функции поделены между богом и природой. Творческое начало не только двоится, но и само по себе известно как нечто неизвестное: «…бог некий – какой неизвестно – массу потом разделил…».

Только в платоновском идеализме греческая культура возвышается до опознания абсолютного творческого начала бытия: Единого, Самотождественного, Неизменного Демиурга. Но сократовско-платоновская философия выросла во многом как оппозиция народной – олимпийской религии. Опять же, по внутритворческому времени позднейший Овидий предшествует платонизму.

Таким образом, в Библии в первых книгах Бытия выражен замысел Творца, создание первообразов, акт свободного самополагания к бытию. Греческие архаические мифы сосредоточены на начале истории мироздания. В них фиксируется начало взаимодействия с хаосом, отношение хаотических стихий к творческому акту. Взор греческого мифотворческого сознания останавливается на первичных процессах преображения хаоса земли в гармоничный космос, духовная память греков начинается с шевеления хаоса. Далее вглубь теогонии – внутрибожественных процессов – взор не проникает, и потому в греческой мифологии в начале существовал только вечный, безграничный, тёмный хаос:

 

«Лик был природы един на всей широте мирозданья, –

Бременем косным он был, – и только, – где собраны были

Связанных слабо вещей семена разносущные вкупе».

(Овидий «Метаморфозы»)

 

В хаосе выделяется то, что становится основой жизни, но эта основа ошибочно понимается как источник жизни (семена), то из чего всё возникло, более того – как само творческое начало (природы почин). Греческое мифологическое сознание улавливает активность хаоса: сил, открытых преобразовательному воздействию, а также стихий, сопротивляющихся творческому акту. То в хаосе, что ждёт и жаждет преображения, персонифицируется в образе богини земли Геи, которая даёт жизнь всему, что живёт: эта сама мощь, потенция бытия. Силы хаоса, активно идущие навстречу преображению, олицетворяются в боге Эросе: могучей, всё оживляющей, космической, природной силе любви. Стихии же сопротивляющиеся преображению – это мрачный Тартар – вечная бездна и тьма (меон), косность небытия; это вечный Мрак Эреб – агрессивная тьма, активное (мужское) начало небытия; это темная Ночь Нюкта – пассивно сопротивляющееся начало небытия, женственная строптивость хаоса.

Вне поля зрения греческого архаического сознания остаётся собственно теогония – процессы в творческом лоне Божества, предшествовавшие вхождению преобразовательного начала в предвечный хаос. Взор греческой мифологии застигает движение материи в тот момент, когда после погружения в хаос духовных первообразов начинается преображение хаоса. И потому вне внимания греческих мифов оказывается истинный Творец, а также теогонические и анропогонические акты творчества. Гея-Земля в греческой мифологии – это состояние библейской земли после встречи с небом: акт познания добра и зла уже совершился, мир небесных первообразов уже вошёл в глубины земли. И только последующие процессы фиксируются в греческом мифологическом сознании.

Упорядочивание предвечного хаоса оказывается определяющей темой античного мифа. В мифах Греции все начала, в том числе и само небо, порождаются землей, тем самым греческий миф фиксирует момент и процесс восхождения из земли небесных духов, после того как они низринулись с неба. Сосредоточенность на состояниях хаоса позволяет сложно дифференцировать протекающие в нём процессы. Рождённая хаосом богиня Земли – Гея несёт в себе потенции творческих преобразовательных начал, она же является источником меонической реакции – стихий сопротивления преображению. Все борющиеся друг с другом впоследствии силы и стихии проистекают из единого родительского лона – богини Земли.

Таким образом, о первичных теогонических актах, полагающих начало и самому хаосу, вполне свидетельствует только книга Бытия Библии. Здесь духовный взор человечества погружён наиболее глубоко в истоки бытия.

Сложившееся в греческой мифологии представление о начале космоса господствует затем в греческой культуре, за исключением платонизма. Изначала хаос – и у Гесиода. У Гомера хаос называется всё порождающим Океаном, у Фалеса – водой, из которой всё происходит. Хаос как морская стихия или мировые воды описывается многими мифологиями: шумерской, египетской, финикийской, индийской. Финикийский миф о творении открывается словами: «В начале был мутный, тёмный Хаос, беспредельный и вечный». Но греческая космогония наиболее полно изображает один из важнейших мифологических сюжетов.

 

 

Мифологические представления каждого народа отражают определённый этап миротворения. Одни из них описывают ранние ступени эволюции, другие – позднейшие, взор одних погружается в запредельную глубину происходящего, другие же сосредотачивают внимание на описании общей панорамы событий. Греческое мифологическое сознание в «Происхождении богов» описывает этапы космической эволюции. «Теогония» Гесиода оказывается космологией, ибо греческие боги олицетворяют не божественные, а космические начала – созидательные и разрушительные.

Земля-Гея порождает беспредельное небо Урана – это первичное выделение и оформление арены космологических процессов (в современной науке аналогом является понятие протозвездного облака). Небо-Уран совместно с Землей-Геей порождает племя титанов – второе поколение богов, которые сами по себе и в своих созданиях персонифицируют начальные космические образования: Океан – воды, как символ рождения и источника жизни; Заря-Эос, Солнце-Гелиос – это светоносные начала; Луна-Селена, дети Зари-Эоса, Солнце-Гелиос – звёзды, как космические тела.

Это стадия, на которой первичный хаос превращается в материю миротворения, когда духоносные творческие начала выделяют и оформляют первые островки упорядоченной материи. Творческие первоимпульсы приводят хаос в осмысленное движение, кладут первые пределы небытийному бушеванию хаоса. При встрече небесного и земного миров обнажается их антагонистичность, в земном пробуждается непримиримая враждебность к небесному. Попытки внести гармонию в хаос вызывают в нём волну агрессии и разрушения. Ничто ещё не выделено, явно не оформлено, творческие и разрушительные тенденции переплетены между собой.

В мифах этот диалектический процесс выражен в том, что одновременно с созидательными началами Земля-Гея производит и начала разрушительные. Один из титанов – Крон – совместно с хаотическим порождением Геи – Ночью-Нюктой – оказывается создателем целого сонма меонических стихий: Кер – уничтожение, Танат – смерть, Эрида – раздор, Апата – обман. В первом (возглавляемом Ураном) и во втором (во главе с коварным Кроном) поколениях богов тёмные и светлые начала перемешаны. Каждая из действующих сил является носителем и разрушения, и созидания, но преобладающим на этом этапе оказывается действие тёмных стихий уничтожения.

Постепенно мирообразовательное начало персонализируется в образе Зевса: в древние времена Зевс совмещал функции жизни и смерти, позже он всё более описывался как носитель космической гармонии и олицетворял светлую сторону бытия. Это выражается и в этимологии имени бога: на древних индоевропейских языках это слово означало светлое небо, дневное сияющее небо, на греческом же языке имя «Зевс» значило жизнь, кипение, орошение, то, через что всё существует. В классической олимпийской мифологии Зевс является высокой организующей силой и прародителем олимпийских богов и людей.

Если первое поколение богов олицетворяет собой выделение и единение космического целого и первичных космических образований – туманностей (Уран – беспредельное небо), а второе – образование космических тел: звезд и планет (титаны – это воплощённые стихии, складывающиеся в космические тела), то третье поколение богов борется с выплесками хаоса, уже скованного покровом космической гармонии.

Этапы борьбы Зевса за господство на Олимпе отражают этапы миростроительства. Чудесным образом спасённый от отца и возмужавший Зевс, то есть способный на созидающую роль, восстаёт на своего родителя титана Крона – олицетворяющего слепые космические стихии. Зевс возглавляет борьбу мирообразовательных начал (освобождённые им дети Крона) с хаотическими стихиями (титаномахия – сражение титанов и олимпийцев). Примечательно, что миротворящее начало использует и мощь хаотических стихий: некоторые титаны становятся на сторону богов, на помощь Зевсу приходят и циклопы, выковавшие для него громы и молнии. Преобразовательно используется мощь самых необузданных и глубинных стихий земли: Зевс освобождает из недр земли сторуких великанов.

Сюжет титаномахии описывает этап мировой эволюции, который на современном научном языке выражается образом протозвёздного облака, складывающегося в космические тела. От битвы богов с титанами содрогается вся вселенная и даже глубины Тартара, – в мирообразовательный процесс вовлечён предвечный хаос. Все основания колеблются, метаются молнии, гремит гром, крушатся горы, всё охватывается огнём, арену битвы покрывают облака дыма и смрада. Согласно мифам, борьба с титанами была долгой и положение было крайне неустойчиво, всё могло опрокинуться в бездну небытия.

Собственно, титан – это образ самой неустойчивости, переплетения бытия с небытием, необузданности стихии, которая способна в слепом порыве на созидание, но новый её всплеск разрушает собственное творение (Крон, проглатывающий своих детей). Очевидно, титаны, примкнувшие к Зевсу, олицетворяют те порывы хаотической мощи, которые творчески используются мирообразовательным началом. Меонические же всплески хаоса погашаются встречной волной таких же стихий, но промыслительно направляемых организующим началом: в борьбе с хтоническими чудовищами (рождёнными землей, водой или вышедшими из земли, находящимися в её недрах – в преисподней); Зевс использует мощь соприродных им порождений Земли – циклопов, сторуких. Наконец титаны как воплощение хаотической неустойчивости, низвергнуты в мрачную бездну Тартара – пространство, находящееся в самой глубине космоса, ниже Аида – царства мёртвых. На арене битвы устанавливается определённый космический порядок. Стихии же хаоса отныне клокочут в глубинах мироздания и скованы более организованными стихиями (на страже титанов поставлены сторукие).

В мифах подчёркивается, что борьба с титанами была «очень долгой – десять лет». Вспомним, что в астрофизике цифра десять взята за точку отсчёта астрономического времени (103 лет, 107 лет). Можно заметить определённую аналогичность образов науки и мифологии в описании первичных космологических процессов. Отрывок из книги «На переднем крае астрофизики» напоминает вышеописанное в мифах столкновение и взаимопроникновение различных хаотических стихий, и оформление первичных космических объектов (примечания в скобках мои. – В.А.):

«После первоначального коллапса (то есть мощного творческого акта, приведшего в катастрофическое соединение сферы, изначально и антагонистически разъединённые, что и положило начало дальнейшим процессам) и гидродинамических фаз (очевидно, первоначального движущежидкостного состояния, в мифологии представленного образом титана Океана, и в Библии: «и Дух Божий носился над водою»), молодой звёздный объект всё ещё глубоко погружён в породившие его облака (в мифологии это порождающее лоно названо Землею-Геей). Он находится внутри своего собственного небольшого плотного плацентного газопылевого облака, входящего в большой комплекс тёмных облаков (первичные стихии уже определённым образом оформлены и выделен центр, из которого исходят импульсы преобразующей упорядоченности). На ранней стадии у молодого звездного объекта возникает сильный звездный ветер (смутное представление о творящем начале – Духе Божием)… Этого ветра, вероятно, достаточно, чтобы приостановить дальнейшую аккрецию газа и пыли из протозвёздного облака (то есть приостановить самопроизвольное распыление вещества). В случае массивных звёзд более важным для прекращения аккреции оказывается, возможно, давление излучения, а не звездный ветер… На первых стадиях этого процесса свет только что возникшей звезды “просачивается” через небольшие разрывы в плацентном облаке и освещает сгустки вещества тёмного облака (всё более выкристаллизовывающееся и воплощающееся светоносное начало активно воздействует на инертную массу хаотического вещества)… Начало звездообразования в галактическом масштабе вызывается прохождением газа диска через гравитационное возмущение в этом диске, которое называют волной плотности. Когда газ встречается со спиральной волной плотности, возникают ударные волны, газ сжимается и, возможно, образует комплексы тёмных облаков, а позднее звезды…» и т.д. и т.п.

Различными научными школами космологические процессы могут описываться разными понятиями, концепции будут сменять одна другую, но парадигмами – исходными образцами, примерами подобных представлений вполне могут служить образы греческой мифологии. Отметим, кстати, вынужденную мифоподобность некоторых категорий «научной» космологии, например, звёздный ветер. Но параллелизм космологических образов мифологии и науки обрывается на самом интересном месте. На каком-то этапе научный взор отказывается идти далее вглубь реальности. В книге, озаглавленной «На переднем крае астрофизики» учёные последовательно расписываются в принципиальной позитивистской ограниченности научной картины мирообразования:

«Детали процесса образования облака, теплового баланса и поля скоростей в облаке, а также механизм, определяющий спектр размеров фрагментов, ещё не вполне ясны. Неясны и факторы, определяющие эффективность звёздообразования в родительских комплексах облаков… Мы находимся в почти полном неведении относительно тех факторов, которые оказывают влияние на сжатие облака и фрагментацию…» (выделено мною. – В.А.).

Другими словами, не ясны ни фундаментальные основания, ни сущность происходящих процессов, непонятны многие детали наблюдаемого явления. В полном неведении учёные оказываются относительно миротворящего и жизнеподвигающего начала. Так и должно быть, ибо наука не стремится понять смысл мировой эволюции, исходные её начала и цель, но предлагает бледные штрихи отдельных фрагментов. Если наука пытается увидеть конкретные детали космического процесса, то мифология сохраняет красочную картину целого, и, главное, доносит до нас образы смыслов бытия.

Древняя антропогоническая мифология является по отношению к современной науке прообразом, а её язык – метаязыком (на основании смыслов которого происходит рассмотрение других языков) по отношению к языку науки. Если познание ставит перед собой цель созерцать сущность реальности, то оно должно не только анализировать эмпирически наблюдаемые факты, но и апеллировать к основаниям человеческой памяти. Человек как микрокосм несёт в себе энергию и формы космической эволюции. Истинное познание должно пробуждать в человеке своего рода «генную» духовную память о решающих узлах миросозидания, в которых каждая душа принимает непосредственное участие. Древняя мифология позволяет учёному открыться общечеловеческой памяти о начале мироздания.

 

 

По мере сковывания хаоса, его сопротивление ослабевает, но вместе с тем становится определённее и конкретнее. В недрах космических образований нарождается и вырывается на поверхность бунт хаоса: Земля порождает ужасное стоглавое чудовище Тифона. Вновь сотрясаются и колеблются основания земли и неба, вся планета в пламени и воздушных вихрях. Это описание похоже на состояние планеты Земля в начальные времена. Очевидно, в мифе о Тифоне отражается воспоминание человеческой души о периоде оформления планетных тел.

Миросозидающему началу удаётся обуздать первичный хаос покровом упорядоченности и гармонии (Тифон низвергнут в Тартар), но во всю историю Земли хаотические стихии время от времени пробивают покров космической гармонии (из Тартара Тифон грозит богам и всему живому, вызывает бури, извержения вулканов, землетрясения).

Последующие поколения хтонических чудовищ оказываются уже не выплесками хаоса, а плодами искажённого судорожного созидания. Гиганты – это существа, порождённые актом, в котором мирообразовательному началу не удалось преодолеть хаос и воплотиться вполне, а хаосу удалось прорвать полагаемые ему пределы. В гигантомахии (битве олимпийских богов с гигантами, в которой гиганты были уничтожены) меонические стихии ещё более сковываются. Выплески хаоса ещё способны порождать уродливые, но всё менее мощные чудовища. И борьбу с хтоническими чудовищами ведут уже не боги, а герои и люди. Землеобразовательный процесс постепенно переходит в землеустроительный. Зевс из начала, формирующего космос, превращается в начало порождающее (отец богов, героев, людей) и организующее жизнь на земле. Зевс постепенно преобразует мир, порождая богов, вносящих в мир закон, порядок, науки, искусства, нормы морали.

 

Персонифицированность всех миросозидательных сил отражает не только и не столько антропоморфизм Персонифицированность – обладание свойствами живых существ или личности.

Антропоморфизм – перенесение человеческих свойств на неодушевленные предметы, природу и богов.

ранних мифов, но, прежде всего, антропоморфность – человекоподобность творящих сил. Не случайно во всех мифологических традициях хаотические стихии выражаются в облике хтонических чудовищ, мироустроительные же начала обретают всё более человекоподобный облик. Иначе не объясняется тот факт, что мифологическое сознание упорно проявляет свой антропоморфизм в одном случае, и столь же упорно отказывается от него в другом.

Вместе с тем, процесс нарастания антропоморфичности созидательных сил оказывается в мифах параллельным росту их теоморфичности: третье поколение греческих богов более собственно боги, нежели первое – безликие стихии или Уран, либо второе – стихийные существа – титаны.

Одновременно с этим творящее начало становится всё более теоцентричным (сосредоточено в лице одного бога), что можно проследить на развитии образа Зевса. Всё это отражает богочеловеческую сущность мироустрояющего начала.

Этапы обуздания хаотических стихий оказываются, одновременно, этапами все большей персонификации положительных сил. Этот процесс приводит к «созданию» богами человека – к полному его воплощению, затем к активному участию человека в преображении космоса на арене земной жизни, а не за её кулисами.

В ответ на мирообразовательный импульс хаотическая бездна земли (Гея-Земля, мать-земля, – одна из четырёх первопотенций, наряду с Хаосом, Тартаром, Эросом) порождает последовательно поколения беспорядочно-упорядоченных существ: Урана-небо, титанов и хтонических чудовищ: циклопов, сторуких, Тифона, гигантов, горгон, эриний, Эхидну, Химеру, Сфинкса. Эти создания воплощают собой уродливые попытки творения, с одной стороны, и выплеск бунтующего хаоса, с другой. Поэтому все хтонические существа беспорядочны, несоразмерны, дисгармоничны, они преисполнены образами, доходящими до ужасающего уродства.

Борьбу с этими порождениями хаоса в мифические времена ведут некие пралюди (антропоморфные боги, духи, богоподобные существа), которые оказываются прародителями собственно людей. Борьбу с хаосом начинают боги – как персонифицированные силы космического порядка и гармонии. После победы над титанами (титаномахия) для борьбы с гигантами (гигантомахия) олимпийские боги нуждаются в участии людей: по велению судьбы (рока) гибель гигантов зависит от участия в битве героев. Герои же – это потомки богов и смертных, людей.

Дальнейшую борьбу с хтоническими силами ведут сами герои, боги же руководят ими, но часто оказываются и их помощниками. Герои призваны выполнять волю богов на земле, упорядочивать жизнь людей, внося в неё справедливость, меру, законы, вопреки древней стихийности и дисгармоничности. На этом пути они и уничтожают рецидивы хаоса – хтонических чудовищ. Собственно герои – это идеальные люди, люди как боги, боголюди. Так постепенно выкристаллизовывается богочеловеческий образ Творческого Начала вселенной.

 

 

Судьбы богов и людей во многих мифологиях перекрещиваются, их облики сливаются, подменяют и выражают друг друга. В мифах, повествующих о творении мира, выделен этап рождения сонма богов, которые затем продолжают миротворение и создают собственно людей. Причём, во взаимодействии богов и людей можно заметить параллелизм двух тенденций.

С развитием мифологии в ней всё более явственно проступает образ Единого Творца, со временем мифы становятся всё более монотеистическими – формирующими представление о единобожии. На ранних этапах это выражается в том, что сонм богов и сил сводится так или иначе к некоему первоначалу, порождающему их и ими управляющему (хаос, Земля, рок). Наличие единого творческого начала здесь только предощущается. Затем представление о нём постепенно персонализируется в образе верховного бога-демиурга. И, наконец, мифологическое сознание возвышается до опознания Единого Бога-Творца.

Вместе с тем, по мере монотеизации мифологических систем, меняются взаимоотношения человека с богами и самим творческим началом. В первичных мифах человек находится в нижней части иерархии богов, богоподобных существ, культурных героев, и эта иерархия отделяет его от первобытийных начал. Но постепенно человек наделяется всё более богоподобными чертами и более активно участвует в мироустроительном процессе.

Так, например, по самым древним египетским мифам, мир изначально представлял собой хаос, первозданную пучину вод (Нун); из хаоса же вышли боги, создавшие всё, в том числе и человека. В более поздних мифах выделяется Бог-Создатель: Птах творил языком и сердцем, мыслью и словом, и создал первых богов, которые продолжили творение мира вплоть до человека. И, наконец, в египетской мифологии появляется образ неименованного Бога-Творца, который создаёт людей из собственного тела и как точное своё подобие; для людей он затем создаёт из хаоса небо и землю, воздух, животных, птиц.

Таким образом, в формах монотеизма растворяется опосредствующая иерархия богов, в результате человек, как единственное богоподобное существо, предстоит перед ликом Единого Бога Творца.

В ранних мифах можно обнаружить тенденции постепенного раскрытия монотеизма. Вместе с тем, в образах богов и героев описывается путь воплощения человеческих душ. Судьбы богов описывают состояния человеческих душ, ещё не вышедших вполне из прообразного лона, только предстоящих перед хаосом или же совершивших в нём первые шаги. Души, близкие к Творцу и незамутненные хаосом, ещё обладали небесными (божественными) качествами.

Мироустроительный процесс оказывается историей воплощения человека, погружения его в глубины материи и упорядочивания её. На этом пути душа человека выходит из первоначального райского, духовного состояния и постепенно углубляется в хаос. Входя в мир и обретая ризы плоти, душа в какой-то степени теряет и замутняет свои первообразные (божественные) свойства. Мифологическое сознание и фиксирует ступени пути с небес на землю:

- антропоморфные олимпийские боги, – бессмертные и владеющие стихиями;

- далее потомки богов и людей – герои, ещё имеющие остатки власти над стихиями, но лишённые бессмертия;

- и, наконец, смертные люди.

Таким образом, мифы отражают этапы космической судьбы человеческих душ, выход их из вечности и погружение в мировую плоть. Но нисхождение в мир оказывается одновременно и восхождением, хотя в других измерениях и в ином качестве, – это преобразовательное упорядочивание хаоса в космос. И потому достоинство человека в определённом смысле полнее достоинства героев и даже богов. Человек ближе к исполнению своей вселенской миссии на земле, здесь его бытие полнее.

Это выражается в том, что смысловым центром мифов является жизнь людей, а не богов. У вечных богов нет осмысленной судьбы, её цели и итога. Их застывшая и повторяющаяся жизнь дана словно для того, чтобы стать фоном земных событий и предоставить условия для человеческих свершений. Так в мифах источник созидательной активности и инстанция ответственности постепенно перемещается вслед за нисхождением души человека с небес на землю.

 

 

Во многих антропогонических мифах сохранилось представление о том, что душа человека до принятия плоти уже обладает предысторией, судьбой. Очевидно, это воспоминания о странствиях человеческих душ в космическом хаосе, становящимся материей миротворения. В результате творческого упорядочивания хаоса материя постепенно обретает формы живой плоти.

Плоть – это материя, принявшая духовное начало. Дух запечатлевается в материи и она становится его плотью. «Иррациональное и случайное в формировании существ, особенно органических, связанное с необходимым, доказывает, что в этой области действовала не одна лишь геометрическая необходимость, что здесь играли роль и свобода, дух» (Ф. Шеллинг). Душа человека подымает на себе весь строй космоса. Природный порядок и гармония – следы человеческого воплощения, ступени творческого обуздания меонических стихий.

Во всех антропогонических мифах в различных формах утверждается единство космической и человеческой плоти. Так, например, в ряде мифологий создание вселенной объясняется смертью антропоморфного существа. Это смутные представления о том, что мироздание своё начало имеет в нисхождении Первочеловека из вечности неба в смертоносную временность земли, что рождение мира – в добровольной смерти Бога и Человека, в распятии Богочеловека.

В скандинавских мифах плоть погибшего Первочеловека становится основой вселенной: тело – землей, кости – горами, череп – небом, кровь – морем. В иранских, ведийских, древнерусских мифах каждой части человеческого тела соответствует определённая сфера вселенной. Мироздание же, в свою очередь, рассматривается как огромный человеческий организм: скалы – это кости, почва – внутренности желудка, красные глины – кровь. Во многих мифологических традициях одинаковыми словами обозначаются части человеческого тела и части ландшафта. Очевидно, подобные представления отражают тот факт, что нисходящий с небес в мир Первочеловек потенциально содержал в себе иерархию первообразов существ и предметов. Душа мира есть дух человечества, а космос – плоть его, и потому человеческая душа – средоточие будущего космического порядка. Мир в целом есть арена и материя человеческого воплощения, космическая эволюция представляет собой этапы созидания духовным первообразом человека собственного телесного облика.

Космические, природные процессы – это история прорастания человеческого духа в мировой материи. Человек призван объять собою всю мировую материю, а вселенная должна стать его плотью. Человек с Богом творит космос, природу, животный мир. Он, как творческий соратник Бога, наделён способностью творить живое мироздание и живых в нём существ. Природа по сути сокровенно близка человеку потому, что она представляет собой его живую плоть – одухотворенную материю, несущую в себе следы и искру духовной жизни:

 

«Не то, что мните вы, природа –

В ней есть любовь, в ней есть язык».

(Ф.И. Тютчев)

 

Природа жива не сама по себе и из себя, а в силу духовного присутствия в ней оживляющего богочеловеческого начала. Мир в целом и в своих частях является живым созданием Вечноживущего Творца. Образец мироустройства «являет собой вечно живое существо… Ведь Бог, пожелавши возможно более уподобить мир прекраснейшему и вполне совершенному среди мыслимых предметов, устроил его как единое видимое живое существо, содержащее все сродные ему по природе живые существа в Себе Самом» (Платон «Тимей»).

Познание космоса как живого организма и природы как одухотворенной плоти требует и соответствующих живых и персоналистических способов познания. Но европейский разум в этом вопросе продолжил не платоновскую традицию. В этой связи необходимо остановиться на научно-техническом отношении к космосу и природе, поскольку современная наука узурпировала создание и толкование картины мира.

 

 

Начнём с мировоззренческого высказывания современного властителя естественнонаучных умов: «Использование антропоморфических понятий по отношению к вещам, которые лежат вне сферы человеческих представлений, всегда вводит в заблуждение. Это детские аналогии» (А. Эйнштейн).

Понятно, что под детскими аналогиями здесь разумеются и представления о вечной душе человека, и о Боге как Живом Личном Существе, устрояющем мир через личностное отношение: любовь, милосердие, справедливость, из рук Которого выходят живые персонифицированные создания. Но если вдуматься в это глубокомысленное рассуждение, то оказывается, что оно само не менее чем форма детской аналогии, которая не замечается только в силу некритического к ней отношения.

Прежде всего, могут ли существовать какие-либо понятия о вещах, лежащих вне сферы человеческих представлений? Либо вещь вне наших представлений, а значит по поводу неё не может быть никаких понятий, либо вещь в поле зрения человека, что и выражается понятиями о ней. Далее, всякое понятие принципиально антропоморфично, поскольку оно есть человеческий образ явления или предмета. Другое дело, что антропоморфизм этот может быть разного рода. Человек – венец творения (эволюции), микрокосм, вбирающий в себя все формы жизни и все этапы эволюции. Антропоморфизм – это наделение человеческими свойствами явлений природы, животных, предметов, Божества.

По существу, антропоморфичны все суждения о внешнем мире – как по аналогии с низшими уровнями жизни, содержащимися в человеке (материальными и биологическими), так и по аналогии с высшими формами жизни, то есть специфически человеческими (душевными и духовными). Почему же первого рода антропоморфизм мудр, а второго – наивен?! Не мудрее ли видеть мир с точки зрения, которая соответствует специфике человеческого существа: его духовности, свободы, личностности? Почему бы не попытаться увидеть в природе и космосе в целом проявления высших форм жизни, а не пытаться низводить её к неживой материи? Но современный учёный предпочитает о себе судить, как о булыжнике или, в лучшем случае, насекомом, только чтобы не признавать в природе высшую духовную жизнь.

Мировоззренческое высказывание великого физика типично и характеризует господствующую установку, формирующую современную научную картину вселенной. Чтобы понять тайны мира, в котором мы живём, необходимо изменить отношение к нему, из чего будет следовать и замена арсенала познания.

 

Научные формулы, понятия, теории фиксируют одну сторону сущего – застывшие формы материи, в лучшем случае – шевеление космического покрывала над внутренней драмой миротворения – диалектику борьбы духа с меоническими стихиями. В поле наблюдения науки не попадают ни творческая динамика бытия, ни её цель. Научные средства пытаются запечатлеть пройденные пути, застывшие следы мирового Логоса (эволюция). Как нельзя, глядя назад, понять, куда ведёт путь, так невозможно перебиранием и классификацией сложившихся форм выяснить сущность и происхождение окаменелостей, тем более породившего их движения. Но наука упорно ограничивает поле наблюдения низшими слоями космоса, которые лишены духовного присутствия. Если же наука переводит свой остекленелый взор на более высокие ступени сущего, то видит их через модели низших его форм.

Современное естествознание заворожено идеей, что живой организм есть сложный механизм, состоящий из простейших элементов. Наука хочет путем развенчивания сложного живого уловить жизнь, но вместо этого выделяет всё новые механизмы и детали. Когда же попытки создать из частей нечто жизнеспособное или хотя бы жизнеподобное – терпят провал (искусственный мозг, например), то корень неудачи учёные видят в недостатке деталей. Но живое нельзя собрать из частей, ибо целое созидается на высшем уровне бытия и затем соединяет части, а не наоборот.

Эффективность научного инструментария бесспорна, если бы наука не претендовала на единственно верную картину мироздания. Позитивистская научная методология, исходящая из позитивного (фактически данного, устойчивого, несомненного), несёт в себе отрезвляющий взгляд на мир, если она не претендует на мировоззренческие функции. Становясь всё более релятивистской – абсолютизирующей относительность, отрицающей возможность познания истины, наука вынуждена признать строго инструментальные границы своего подхода. Всякие мировоззренческие интерпретации её вероятностны, модэльны, ограничиваются методологическими рамками – собственной логикой развития науки. Современный фейерверк научных гипотез и теорий запрограммирован догматически принятой методологией. Всякое новое «открытие» по существу означает, что чей-то дерзновенный ум переформулировал какой-нибудь изначальный постулат, и на арене науки разыгрывается представление по новой программе, которая может не исключать старой, но не имеет к ней никакого отношения.

Так занавес на сцене научного познания может опускаться и подыматься бесконечно. Современные учёные всё более ощущают: чем ближе они к «тайнам мироздания», тем больше основания реальности проходят у них сквозь пальцы. Научная картина мира всё более представляет из себя неизвестное о неизвестном. Остаётся трезво признать, что всяческие основания можно обрести в самом безосновном, на что (на безосновное) наука корректно давно не претендует.

Сегодня многие науки вынуждены признать, «что по мере накопления фактов теоретическое осмысление этих фактов становится всё более трудным; что объяснения “мельчают”, делаются частными, специализированными, сугубо техническими, доступными лишь натренированным профессионалам, владеющим терминологией. Вследствие чего занятие этими науками превращается в процесс, имеющий единственную цель – не прекращаться. Но пока господствует мнение, будто явления исчерпывают всё сущее, у науки нет другого пути, как снова и снова пытаться выявить элементарные механизмы изучаемых феноменов и сложить эти малые истины в большую истину, идя для этого на всякие ухищрения, вплоть до фальсификаций» (В.Н. Тростников).

Вместе с тем, учёные ощущают, что универсум натуралистической терминологии не покрывает все новые факты наблюдения. Для построения позитивистских моделей они вынуждены вводить и использовать образы, выходящие за пределы естественнонаучной картины мира. Первоначально это осуществляется чисто позитивистски: учёный позволяет некое оригинальное гипотетическое допущение, чтобы новые факты смогли ввестись в существующую модель, не изменяя её природы. Но такого рода изменение соотношения частей не может пройти безболезненно для целого. Учёные начинают использовать философскую, эстетическую, бытовую терминологию, не представляя за ней какой-либо онтологии. Но введение этой онтологизированной терминологии постепенно меняет картину мира. С другой стороны, проявление такого рода надпозитивистской «мудрости» объясняется не только чисто концептуальными потребностями, но и присущим всякому мыслящему человеку чувством бытия и глубинным влечением (зачастую неосознанным) к целостной картине мира.

Но на каком-то повороте слабеют внутренние связи и естественнонаучная картина постепенно теряет свою монадичность. Наука вынуждена выходить за натуралистические пределы и порождает начатки персонализированных образов. Не об этом ли говорят такие вновь и вновь «открываемые» свойства элементарных частиц, как странность, очарование, красота (очарованные, красивые адроны, в состав которых входит красивый кварк; или типы кварков, называемые ароматами).

Это не означает, что учёные воспринимают космос как живой организм и стали употреблять для его описания персонализированные образы. Они не ощущают подобные образы качественно иными, а лишь количественно расширяющими понятийный арсенал, описывающий новые свойства частиц. Для них это только вспомогательные понятия, удобные в эвристическом смысле и не обозначающие ничего реального. Но такого рода привлечение в науку образов очеловеченного космоса означает выход за пределы механистического и натуралистического подхода.

Возникла ситуация, когда могут появиться учёные, совершившие «открытие»: новые наблюдаемые явления не поддаются описанию натуралистическим языком, для адекватного описания научного объекта необходимо перейти к языку персонализированному. Наблюдаемый объект науки не покрывается натуралистическими и механистическими моделями. Чтобы ввести новые научные факты в мировоззренческую картину, то есть чтобы спасти разумные основания науки, необходимо сделать принципиально новое допущение: космос, природа в целом является живым существом и соответствующим должен быть объект науки.

Но чтобы учёные оказались способными сполна осознать то, что они открыли, требуется не очередное «объективное» научное объяснение, но акт самопознания, волевое изменение жизненной позиции, что изменит и мировосприятие. В этом случае учёные получат возможность выйти из темницы натуралистического познания, в которую они себя заточили, и соединить знание физического космоса с его онтологией.

Так наука, идя собственными путями, вынуждена будет прийти к персоналистическому (по образу и подобию, природе и сути Личности) пониманию мира. Если объективированные категории взяты из мира явлений, из физического плана, то персоналистические категории и образы, персоналистическая логика отражают законы вселенской онтологии. Богочеловеческий Дух – создатель космоса – запечатлён и в строе вселенной, и в каждой его песчинке, но сугубо он явлен в человеке как тварном творце. Человек сотворён по образу Божиему, мир создаётся по образу человека. Современная наука является следствием духовной болезни человечества, поэтому искажает восприятие бытия. Чтобы прикоснуться к тайнам мироздания наука должная стать духовной, а не только натуралистической, способной отобразить живой «код» бытия, богочеловеческий логос миросозидания.

 

Когда секуляризованная наука стала претендовать на мировоззрение, она лишила человека всякого мировоззрения. Целостное представление о мироздании в научном мировоззрении исчезло, когда в нём были запрещены вопросы о смысле. Вместе с тем, представления о частях и фрагментах природы, познание которых узурпировала наука, не могут быть адекватными без представлений о сущности целого. Наука и зашла в полный тупик, превратив познание в наблюдение за бесконечно мелькающими феноменами, в моделирование иллюзий.

Итак, целое наукой не познается в принципе, а без целого подлинное познание не возможно по существу. Разрешить это противоречие можно только разведя статусы эмпирического, методологического (наука) и мировоззренческого, метафизического (богословие, философия) познания, но, вместе с тем, признавая их взаимообусловленность. Познание природы должно основываться на представлениях о смыслах, о сущности, о целом, на мировоззрении, которое формируется мировоззренческими дисциплинами религиозно-философской мысли, синтезирующей опыт всех видов культуры, творчества, искусств, литературы, науки. В свою очередь, метафизические разработки обогащаются и подтверждаются научными представлениями.

Наука сможет обновиться и расширить свои горизонты, когда откажется от идеологических предрассудков: что космос материалистичен и механистичен, что материя и законы, ею управляющие, вечны, что практика – критерий истины… Обратившись, наконец, к познанию реальности, наука неизбежно обнаружит, что природа – не склад сырья, не мастерская, не инструмент или средство для реализации потребительских интересов. Наука не будет «выводить за скобки» наиболее насущное для познания – богочеловеческое творческое начало. Предметом науки предстанет вселенная как арена миротворения. Мироздание представится как дом бытия вечных человеческих душ, их форма воплощения, а вселенная в основе своей – теоантропоморфической. Отсюда персоналистические образы окажутся наиболее адекватными. В формировании такого рода представлений будет использован опыт персоналистических форм познания – мифологический в том числе. Целью научного познания будет не наращивание технических средств для экспансии на природу, а эмпирическое познание как одно из средств целостного познания и преображения бытия.

Мироздание созидает Личный Бог, соратником Которого является личность человеческая – образ и подобие Творца. Вселенная в основаниях своих теоперсоналистична и в основе своей приводится в движение не безличными, а творческими персоналистическими импульсами. Всё, что безлично – противостоит творению Божьему. «Действительность не знает в себе ничего, что бы создано было всеобщими законами; всеобщий закон, это Бог, то есть личность Бога, и всё, что происходит, вытекает из личности Бога, а не происходит в силу какой-то абстрактной необходимости, которой не вынесли бы в своём действии ни мы, ни Бог» (Шеллинг).

Поэтому персоналистическая, своего рода антропоморфическая позиция более открыта к познанию бытия, нежели антиличностная натуралистическая. Миф как образ бытия и мифологическая традиция более антропоморфичны, сохраняют ощущение персоналистических основ и истоков бытия. Для переосмысления тупиков научно-технической цивилизации имеет смысл применить арсенал мифологических средств и подхода. Подобный мифотворческий процесс качественно расширил бы горизонты науки и обогатил бы её арсенал.

Необходимо мифологизировать современную науку, что оживит представления о вселенной. Не вернуться к древнему мифу, а создать новый, который расширит горизонт научного универсума, сковывающий творческое дерзание, искажающий человеческое назначение. Научная гипотеза и теория – это низшая форма мифотворчества, ограниченная низшими измерениями бытия и потребительскими интересами. Вывести науку из тупика может метафизическая мифотворческая фантазия. Она должна наполнить научные изыскания духом жизни. Бог, сотворивший мир, является Богом живых, но не мёртвых. Мир в целом и в своих частях соответствует живому образу Живого Творца, в сущности своей всё в мире соответствует образу личности и несёт в себе её дух.

Шеллинг говорил, что природа – это Ветхий Завет Бога: «Мы обладаем откровением, более древним, чем все писанные откровения; это - природа». Далее великий философ оказывается загипнотизированным этим ветхим откровением: «Она содержит в себе прообразы, не истолкованные ещё ни одним человеком, тогда как прообразы писанного откровения давно уже исполнены и разъяснены». Но прообразы Ветхого Откровения стало возможным подлинно истолковать в свете Нового Откровения. Только Благая Весть Нового Завета дала ключ к пониманию Старого. Если довести аналогию до конца, то природа – как Ветхий Завет Бога, может быть объяснена не сама из себя (что будет лишь талмудическим систематизированием), а в свете Нового Космического Завета – Человека. Бог в Своём воплощении нисходит в мир из сфер Высших, не отменяя мирского закона, и человек, житель небес, низринут в мир, но и порождён им. Ступени эволюции отражают процесс приготовления мира к рождению Бога и природы – к появлению человека.

Только с теоантропоцентрической (сосредоточенной на богочеловеческом творческом начале) позиции возможно целостное мировоззрение. Только теоантропоморфическая (по образу богочеловеческой сущности) творческая фантазия сможет породить образы, раскрывающие истинные горизонты бытия и наделяющие человека полнотой его достоинства. Это означает творческое единение философии, богословия, искусства и науки, что возвышает человеческое творчество до Теургии.

 

Мир в целом, космос, природа, земля – всё вокруг человека населено не абстрактными моделями и холодными механизмами, а живыми существами. Человек должен обрести новый духовный взор, чтобы увидеть не только натуралистический космос, но и жизнь персонифицированного космоса. Тогда и контакт и взаимодействие с природой установятся по законам жизни, а не смерти. Человек будет не препарировать и умерщвлять природу, а любовно её взращивать. Теории и концепции должны быть не абстрактными мёртвыми системами, а работать как животрепещущие истины нашего бытия, затрагивать судьбу каждого.

При этом не нужно опасаться, что в нашем представлении земной шар может превратиться из геометрически правильного куска мёртвой материи в живое существо, со своими «оспинами» и рубцами на живой плоти, прекрасное не только строгостью геометрических пропорций, но и беспредельной терпимостью, несмотря на нервную издерганность и физическую ранимость. Пусть мир вокруг нас вновь населят боги и герои, и такой взгляд будет не следствием духовного инфантилизма, но ответственным, достойным человечества отношением к природе и космосу. Образы живого бытия будут сформулированы не первобытным космоцентрическим сознанием, а возрожденной метафизической творческой фантазией и теургическим усилием человека.

Спасение от космической гибели в том, что человек должен возвыситься до богочеловеческого достоинства, принять бремя свободного соратника Творца в мировом преображении. И выразить это в своём понимании вселенной и в отношении к природе.

 

16. Космическая плоть – человеческое тело

 

Войдя в мир вечные души объемлют всё мироздание и направляют его к преобразовательной цели. Различные мифологические традиции описывают создание человека из самых разнообразных материалов: костяка животных, орехов, дерева, глины, земли. Это говорит о том, что человеческие души пронизывают космическую плоть, оживляя её и внося в неё смысл. Все мировые тела возникают в результате творческой активности духовных монад. Души, прорастая в плоти из хаоса, из состояний смутных и нерасчлененных – к ясным и многообразным, подымают с собой мировую материю, которая выстраивается в космическую плоть.

Очевидно, воплощение индивидуальных душ и соборных душ племён и народов проходит различными космическими путями, пересекающимися либо не сходящимися, дополняющими друг друга либо противоборствующими, в итоге складывающимися в единый мирообразовательный поток. Естественное происхождение человека, то есть формы обретения им собственного телесного облика могут быть разнообразны. Многообразие антропогонических мифов отражают тот факт, что различным народам открыты те или иные стороны единого антропогонического процесса, мифы повествуют о путях душ народа к собственным телам.

Одни народности душ более погружались в хаос, другие менее, уходили в различные сферы мировой материи и создавали разнообразные облики космической плоти. Одни сообщества душ оставляли за собой космические образования и тела, другие – те или иные формы фауны, третьи прорастали к собственному облику более через формы флоры. Поэтому их мифологическая память прикреплена к тем или иным сферам, всякая народность ощущает свою родственность с определёнными явлениями природы или животными. Это особенно заметно на тех этапах, когда человек ещё не выделял себя вполне из природного лона, не обособился в своей духовной сущности.

 

Представления антропогонических мифов о том, что все существа, животные, предметы, явления и даже вселенная происходят из частей тела Первочеловека, являются смутными воспоминаниями о процессе прохождения душами людей созидающего ряда, называемого космической эволюцией. Космогенез – следы и отражение антропогенеза. Эволюция вселенной оказывается формой воплощения человеческой души. Космос в целом представляет собой плоть человека. Наиболее высокие формы жизни – это этапы приуготовления собственно человеческого тела.

Животный мир, как и всё в мире, является представительством человеческой души. Через неживую материю вечные души сообща приготовляют путь воплощения. В образе индивидуального живого существа каждая душа отрабатывает в материи определённые функции, приготовляет плотские формы, необходимые для последующего воплощения в человеческом облике. Животное может быть ступенью в восходящем воплощении, но может оказаться и фиксированным этапом ниспадения души. Восхождение-воплощение – это персонификация в формах мировой материи. Развоплощение же – это выход из мировой плоти, потеря своего назначения в ней, отпадения в менее персонифицированные состояния.

«Мир и есть человек, вселенная и есть его тело, и слово человека – надо же, наконец, это постигнуть раз навсегда – не есть пустая болтовня, но слово самого мира, созданного Божиим словом, и хранящим в себе это слово, и открывающим его человеку» (прот. Сергий Булгаков). Таким раскрывающим смысл мирового развития словом и оказывается древний миф.

Иногда в антропогонических мифах рассматривается происхождение отдельных органов человека ранее создания его самого. Этому по сути не противоречат современные научные представления: тело человека, как наиболее высокоорганизованного существа, заключает в себе функции и содержит органы, которые на низших ступенях биологической эволюции представлены отдельными особями. Некоторые простейшие организмы существуют как бы для того, чтобы разработать определённую функцию, которая затем в похожей форме совершенствуется в плоти более высокоорганизованных существ и, наконец, включается составной частью в организм человека.

«Таковы, с одной стороны, некоторые внутренностные черви, всё тело которых есть ни что иное, как мешок самого элементарного строения, заключающий в себе одни только половые органы, напротив весьма развитые. С другой стороны, червеобразные личинки насекомых (гусеницы и т.п.) суть только как бы один воплощённый инстинкт питания во всей его ненасытности… Основной червь, у насекомых прикрытый снаружи, вбирается внутрь у позвоночных животных: их чрево есть тот же червь, не только в этимологическом, но и в зоогеническом смысле» (Вл. Соловьев).

Весь природный мир являет собой иерархию способов раскрытия в космической плоти человеческих первообразов, ступени человеческого воплощения на магистральной дороге, либо обходные или тупиковые пути. Богом создаются первообразы всех существ как голые потенции воплощения человеческого духа, имеющие возможность бытия, но не само бытие. Этим Творец намечает этапы, которые душа должна будет пройти на пути преображения плоти. Человек же, по книге Бытия, наименованием вызывает животных к бытию, наделяя их специфической сущностью и ролью. Душа человека принимает предоставленную Богом возможность и создаёт очередную форму плоти, чтобы, усовершенствовав её, использовать как ступень для перехода к более высоким формам. Этапы этого формообразования складываются в путь построения душой человека собственной телесности. Этот процесс во времени и есть эволюция животного мира.

Об изначальной связи души человека с животным миром говорят тотемические представления, утверждающие наличие родственных человеческому роду или племени видов животных, растений, явлений природы, неодушевленных предметов. Согласно этим мифам человек когда-то не отличался от животных. Очевидно, существовал период, когда мир был уже населён животными, человеческие же души, верша события, сами оставались «за кулисами» земной плоти. Всё более усложняющееся животное царство являлось представительством личных душ в мире, и в то же время путём, на котором окончательно созидался собственно человеческий облик.

Долгие века Господь совместно с человеком совершенствовал животное, которое должно было стать вместилищем человеческой души и обрести адекватный её облик. Представления о тотеме – определённом животном, которое воспринималось племенем как родственное, как прародитель в прошлом и покровитель в настоящем – говорят о том, что различные сообщества душ проживали разные судьбы в животной плоти. Очевидно, всё многообразие животного царства внутренне охвачено путями воплощения человеческих душ. Не человек произошел от обезьяны, а обезьяна произошла от человека – сформировалась на позднейших путях души человека к собственному телесному облику. Это не исключает того, что человек мог развиваться – воплощаться и через обезьяноподобное животное.

На пути обретения собственного тела человек создал и оставил позади себя сложный животный мир. В то же время, в диалектике мирового воплощения были срывы и отклонения. Какие-то животные появились на свет в результате некоего регресса – движения назад в динамике человеческого воплощения. Может быть, о такого рода явлениях напоминают мифы бушменов о том, что обезьяны бабуины некогда были людьми, но затем превращены в обезьян за какую-то провинность. По мифам других африканских народов шимпанзе – древний народ, ушедший в лес. Действительно, некоторые виды обезьян производят впечатление не столько недовоплотившихся людей, сколько существ, утерявших более высокую форму существования, не с недоразвитыми, а с замутнёнными человеческими чертами.

Древние мифы повествуют и о том, что многие человекоподобные существа теряют человеческий облик, который сохраняется только у людей. Очевидно, здесь зафиксирована память о том, что все вошедшие в мировой хаос души проходили этап умаления и замутнения изначального духовного облика. При этом некоторые из них настолько погрязли в хаосе, что не смогли подняться до человеческого облика. Собственно человеком оказывается тот, кто через потерю находит, через умаление возвышается, через уход возвращается к полноте собственного облика.

 

 

В процессе персонификации материи из плоти формируется тело человека. Каждый духовный первообраз обращён к материи, материя становится его плотью, а плоть претворяется в его индивидуальное тело. Тело не должно подчиняться плоти, а плоть – материи, материя же – хаосу. Плоть преображается, одухотворяется, а тело персонифицируется.

Плоть – это живая материя, поэтому плоть без души – уже не плоть, и поэтому же вещь имеет только материю, но не плоть и не тело. Если плоть – это материя тела живого существа, то тело – это организованная форма плоти. Тело – плотская форма индивидуального существа. В живом организме плоть становится его телом. Тело не существует само по себе, оно является плотским обликом конкретной души. И потому душа не может переходить из одного тела в другое, тело же не способно принадлежать различным душам. Тело не может существовать само по себе, когда душа его покинет, наступает телесная смерть – распад телесного организма. Материальный субстрат всех тел одинаков, неповторимыми их делает душа. Тело созидается из низшей материи, но духом высшей жизни.

Собственно тело, тело в полном смысле слова, имеет только человек, поскольку лишь в нём плоть приобретает не только общие и родовые признаки, но и чётко выраженные индивидуально-неповторимые, личностные качества. «В человеке нет ничего “чисто биологического”, как нет ничего “чисто духовного”. Каждая клетка его тела участвует в его свободе, его духовности и каждый акт его духовного творчества питается его жизненной энергией» (Пауль Тиллих).

Тело человека – это фрагмент преображенного его душой космоса, место и форма присутствия в мире личностного начала. Сохранение собственной телесности – необходимое условие участия в богочеловеческом созидании, потому человек имеет особую обязанность охранять телесную жизнь. Тело принадлежит не только мирскому человеку, но и божественному началу в нём, Самому Богу: «Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы?.. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?» (I Кор. 6, 15-19). Человек призван любить и оберегать своё тело как персонифицированный микрокосм: «Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как и Господь Церковь…» (Еф. 5, 29). Но человек не должен быть подвластен телу, а тело подвластно душе.

 

Телесность сама по себе не имеет субстанциальности. Субстанция тела – его душа. В теле индивидуальная душа придаёт однообразному материалу вещества неповторимый облик. Тело живого существа устрояется и сдерживается в единстве не самой материей, а духовной формой, оно отражает не природу низшей материи, а облик индивидуального духа. В теле продолжают действовать общематериальные законы, но они подчинены душе, которая придаёт однообразной массе вещества индивидуальный облик. При этом общее служит индивидуальному таким образом, что не нарушается законосообразность общего.

Физический облик человека определяется не только материальными законами, ибо материя сама по себе – ничто, без духа она не способна сложиться в какое-либо единство. Органичное единство тела строится не материей, а душой. Законы жизнедеятельности организма отражают в физическом плане метафизические превращения души. Сходство телесного облика у родственников, например, отражает духовный союз душ, заключённый в небесных сферах.

Вещество, существуя по собственным законам, но движимое жизнеустрояющей силой духа, «протекает» через человеческое тело. При непрерывном обмене вещества за какое-то время полностью обновляется материальный состав организма. Но единство тела сохраняется, оно остаётся тождественным себе – собственному образу-форме. Образ этот привносится в материю, но он не существует изначально, а созидается в миру, по мере персонализации получает воплощение в материи.

Творческие импульсы исходят от души как индивидуальной духовной субстанции тела. Созидается телесный облик личности в творческом взаимодействии с плотью, далее он существует сам по себе. Это энтелехия – инстанция, где отражаются творческие достижения персонификации, где откладывается сложившаяся форма личности. Энтелехия – это итог воплощения-персонификации в конкретный момент. В ней оформляется то, что совершенно индивидуальным духом в плоти. Если духовный облик личности (тело духовное) есть его первообраз в вечности, содержащий назначение и целеполагание человека, в миру являющийся источником его творческой энергии, то энтелехия, или душевный облик (тело душевное) отражает то, что личностью воплощено в бытии, это реализованное назначение.

Все предметы и вещи имеют формальную структуру, выражающую выделенность из материи, определённость, сохранность данной формы. Но только живые существа помимо этого имеют животную душу – энтелехию, которая содержит информацию обо всех функциях организма, совокупность закономерностей жизнедеятельности тела. У высокоорганизованных животных энтелехия обладает развитыми чувствами, признаками разумности. Но субстанциальное отличие души от энтелехии в том, что душа – это вечный индивидуальный дух, созданный Творцом и несущий образ и подобие Бога.

Энтелехия – это жизненное начало тела, устрояющее его. Выступая по отношению к плотскому телу как движущая сила, сама энтелехия приводится в движение собственно душой, хотя и по иным принципам и связям, чем материальное тело. Если вечная душа – духовна, разумна, одухотворяет тело, является источником его жизненной энергии, то энтелехия отражает уже воплощённый и остановленный порыв, она вбирает в себя пройденные пути индивидуации и персонализации. Сама по себе энтелехия способна только на инерционное движение.

Энтелехия, по Аристотелю, представляет собой индивидуальную связь души с плотью, тождество внутреннего (духовного первообраза) и внешнего (материи). Это воплощённое единство материи, эйдоса – формы, причинного происхождения вещи и её целевого назначения. Субстрат энтелехии духовно-материален, это неуловимо тонкая, почти призрачная телесность. В энтелехию вошло то из плоти, что преобразовано духом, но ещё не преображено окончательно. В ней собраны и объединены потенции, энергия духа и плоти, поэтому она «есть диалектическое единство материальной, формальной, действующей и целевой причины» (А.Ф.Лосев).

Человеческая энтелехия – это образ земной жизни человека, образ его тела, который душа уносит с собой в вечность. Этот образ индивидуален, неповторим, запечатлевается в вечной душе, является её новым содержанием, приобретённым в земном пути. Вещество же со смертью тела возвращается в землю и включается в общий природный круговорот.

В новом воплощении души энтелехия оказывается семенем, способным к прорастанию, она является потенциальной телесностью. Тело появляется на свет в результате воплощения индивидуальной субстанции. Входя в мир душа собирает материю и выстраивает из неё собственный телесный облик. Без творческой организации духовных монад мировое вещество само по себе не способно сложиться в какое-либо гармоническое единство. Это ещё раз доказывает, что нет тела без души и потому невозможно переселение души из одного тела в другое. Ибо всякое тело является плотскими ризами конкретной души. С выходом души из мирской жизни тело покидает жизнеподдерживающее и организующее начало и наступает телесная смерть, тело рассыпается в прах.

С другой стороны, не существует в этом мире и души без тела. Вхождение в мир означает погружение в его материю, воплощение. Если по каким-либо причинам разрушается физическое тело, то и его душа покидает мир. Жизнь в этом эоне означает единство души и тела. Душа в судьбе мироздания может принять только воплощённое участие. Но, вместе с тем, душа может проходить различные этапы воплощения и переживать различные его формы.

При этом можно себе представить, что души совершают не одну попытку, несколько раз окунаются в мировую плоть, на пути обретения адекватного телесного облика могут проходить разнообразные ступени формообразования. Поэтому невозможно переселение души из одного тела в другое (метемпсихоз), но возможно перевоплощение или метаморфозы (превращение форм, преобразование) воплощающейся души. Душа не совершает бесконечные переходы из одного тела в другое, но претерпевает непрерывные телесные превращения, которые могут приводить к потере одного тела, выходу из мировой материи, и отстраиванию другого тела, возвращению в космическую плоть.

 

 

Душа человеческая от создания предназначена к воплощению и по доброй воле мир не покидает. Либо она своевольно отказывается от собственного предназначения, либо выбрасывается из жизни враждебными силами. Продолжительность жизни-воплощения не задана ни на небе, ни на земле, но складывается как результат взаимодействия творческого усилия духа и фатума природы. Итог этого взаимодействия определяет общие границы жизни, в которой индивидуальный дух выковывает собственную судьбу.

Отлёт души из мира означает смерть, разрушение органического единства оставленного ею тела. Материя тела после смерти рассыпается до низших её форм и включается в общий круговорот вещества. Но субстанциальная форма тела, то есть его энтелехия запечатлевается в Мировой Энтелехии. Вечная же душа возносится в трансцендентные – запредельные сферы, в лоно Души Мира – Софии. Уносит душа и духовное содержание собственной энтелехии – все творческие достижения в земном пути.

Все энтелехии входят в Мировую Энтелехию, которая имеет собственные законы существования. Она имманентна миру, но не предметна, не вещественна, пронизывает собою натуральный космос. Существует энтелехийная связь явлений. Магия и есть наука о природе энтелехийной законосообразности, о методах воздействия на вещи и людей через их энтелехии. Белая магия – знание о методах использования законов энтелехий доброй волей во имя благих целей. Черная магия – использование этих законов злой волей, включает в себя приёмы внесения зла через энтелехийные связи.

Когда вечная индивидуальная душа человека покидает мир, тонко материальные формы её тела могут приводиться в движение её энтелехией. Без водительства духовного начала энтелехия способна механистически погружаться в пограничную материю, частично воспроизводить формы тела, созданные духом. Телесная матрица, лишённая свободы духа, может сохранять инерционное движение, продолжать странствия в полуреальных, призрачных формах, то погружаясь в мир, то выходя из него. Призраки и вызываемые спиритами духи и есть энтелехийные  тени души, но не сама душа как индивидуальный вечный дух.

Все вечные человеческие души проходят низшие формы плоти в обретении собственно человеческого телесного облика, выстраивая при собственную форму тела, то есть собственную энтелехию. Все энтелехии, как формы плоти и телесности, созданные в процессе персонификации, далее механистически воспроизводят натуральный космос, – что и есть так называемая эволюция природного мира. Самопроизвольное воссоздание предметов и существ господствует в природе на всех её уровнях, предшествующих собственно человеческому. 

В таком качестве космос есть созданный человеческими душами дом бытия, среда творческого обитания индивидуальных духов, материя и плоть дальнейшего преображения. Истинный строй космоса и гармония природы способны сохраниться не сами по себе, но только при духовном творческом воздействии духа человека, когда он устремлён к небу. Мировая Энтелехия способна творчески воссоздавать космическую плоть только в том случае, если она сама движима богочеловеческим духом и подчинена ему. Космос сдерживается в гармоничном единстве духовным напряжением преображения.

В тот же момент, когда человечество душ прекращает духовное восхождение, космос не остаётся на достигнутом уровне, но деградирует – вырождается, опускается и впадает в циклическое дурное круговращение. Механистический повтор жизни – это призрачное бытие – не имеющее цели, а потому бессмысленное.  Когда Мировая Энтелехия остаётся без духовного водительства, её фаталистические законы распространяются на весь мир. Эта дурная бесконечность жизни и есть форма смерти космоса – потеря перспектив вечности и падение в адское состояние. Древняя восточная концепция колесницы бытия и отражает это состояние всеобщего умаления жизни – смерти.

Есть вечное возвращение энтелехий как воспроизводство в материи дочеловеческих форм. Но вечное возвращение может быть и зацикленным безблагодатным круговращением сущего. Когда человечество душ останавливается в восходящем движении, дурной круговорот захватывает весь космос, который погружается в адское состояние. Но всё способно вновь ожить при возобновлении поступательного движения человеческих духов.

Так взаимодействует порядок свободы и порядок природы. Свобода – из духа, ибо дух – это свобода. Свобода есть импульс духа, движение духа. Жизнь в свободе – это творческая новизна, творческий путь к конечной цели, в свете которой обретает смысл строй бытия. Предметы и существа – продукты не материи, но духа, это формы и этапы воплощения индивидуального духа.

Таким образом, в природе самой по себе нет творческого движения, а только круговорот вещества (бессмысленное движение хаотической материи) и вращение уже внесённых в неё форм (циклическое погружение в плоть оставленных духом энтелехий). Без преображающего движения вверх это вращение становится бессмысленным, безытоговым, что является формой смерти. Ибо жизнь есть не движение само по себе, а творческое приращение. Жизнь есть там, где есть творческая динамика, так как жизнь не из природы, а из свободного духа. Жизнь – это свобода воплощающегося духа, это процесс одухотворения, преображения.

 

 

 

В христианском богословии и философии, как правило, отрицалась возможность перевоплощения душ. В то же время в индуизме, буддизме, пифагореизме, орфизме, стоицизме, каббале, теософии и антропософии смысл и значение перевоплощения чрезмерно преувеличивался.

В некоторых культурах утверждалось, что перевоплощение является неизбежным, всеобщим и отрицательным явлением: перевоплощение проходят все души, но назначение жизни в том, чтобы освободиться из плена воплощений.

В индуизме и буддизме все без исключения существа подвержены круговороту душ (сансара), но человек должен выйти из дурной череды перевоплощений в нирвану – буквально прекращение (в брахманизме – приобщение индивидуального духа к абсолюту, Брахману, в буддизме – непостижимое состояние блаженства, в котором окончательно устраняются все факторы индивидуального бытия).

В древнегреческой культуре человек призывался освободиться из тела-темницы либо в священном безумии (пифагореизм), либо в вакхическом экстазе (орфизм), либо в духовной аскезе (платонизм). Посвящение в чистую жизнь заключалось в том, что душа должна вырваться из круга рождений и вздохнуть от бедствий; спасение души – в избавлении от новых рождений.

В теософии и антропософии перевоплощение наделялось положительным значением, перевоплощение является единственно возможным путём и этапами восхождения человеческой души в чистую духовность. Но в данном случае произошло недоразумение: идея переселения душ была заимствована в индийской религиозности и неверно интерпретирована. Она была наделена положительным смыслом потому, что «лишь западное сознание, когда оно соприкоснулось с этим учением, могло – в силу аксиоматической ценности для него жизни – впасть в заблуждение, приняв учение о переселении душ за благую весть о своеобразном бессмертии, о большей полноте жизни» (С.Л. Франк).

Во всех этих традициях концепция переселения душ оказывается самодовлеющей, она захватывает представления о бытии в целом и диктует подход к другим проблемам. В индуизме, буддизме, пифагореизме этот вопрос связан с учением о вечном повторении мировой жизни (колесо бытия или вечное возвращение). В данном случае отсутствует представление о финальной цели бытия. Для индуиста жизнь является только мукой и страданием, которые не устраняются и смертью, но увековечиваются новыми рождениями. В буддизме человеческая душа как самодостаточное единство объявляется иллюзией. Душа – ни что иное, как совокупность, пучок желаний, жизненных страстей и слепой похоти к жизни. Спасение и заключается в том, чтобы избавиться от иллюзии единства и субстанциальности души, распылить её в слиянии с Атманом или выходом в нирвану.

По существу, разрушается единство личности, отрицается её свобода и в теософии, и в антропософии, где человек представляется временным сочленением разнообразных космических стихий. Во всех этих учениях отрицается субстанциальность индивидуальных душ, а также высшая ценность их воплощённого бытия. Нет здесь и места Единому Богу Творцу, или же образ Его замутнён и умалён.

Поэтому в христианской теологии и возобладало принципиальное отрицание идеи перевоплощения душ. С точки зрения креационизма Креационизм (от лат. creare – создавать, учение о сотворении) – в патристике и схоластике – точка зрения, согласно которой в результате зачатия возникает только тело, душа же создаётся Богом из ничего в момент зачатия и соединяется с телом.

во время зачатия человеческого тела особым актом Божественной воли творится из ничего соответствующая ему душа. Но такой подход по существу является отказом решать проблему.

Идея перевоплощения отрицалась в христианстве во имя сохранения образа Личного Бога Творца, во имя утверждения субстанциальности, единства, неповторимости и свободы личности вопреки расщепляющему потоку космических и исторических стихий, во имя утверждения безусловной ценности земной жизни, как арены спасения души. Эта защитная реакция заставляла отвергать саму проблему перевоплощения, так как известные формы её решения были связаны с враждебными христианству представлениями. Исторически такой подход был оправдан, но здесь христианская мысль не избежала  крайностей и ошибок.

Всякое мировоззрение на ранних этапах стремится укрепить свои основы, остерегаясь всего, что грозит их размыть. Кроме того, борьба раннего христианства с представлениями о переселении душ может отражать тот факт, что с приходом христианства реально уменьшилась опасность впадения в круг перевоплощений, так как Новозаветное Благовестие раскрывало перед человеком новые возможности в пределах одной жизни выполнить собственное назначение. Вместе с тем, ослабление влияния христианства приводит, очевидно, к увеличению числа душ, отказывающихся от выполнения собственного предназначения в пределах земной жизни, и, как следствие, к возрастанию популярности концепций переселения душ.

Таким образом, все известные попытки решения этой проблемы сводились к двум крайностям: либо утверждалась всеобщность и неотвратимость перевоплощения, либо возможность перевоплощения полностью отрицалась. Но эта актуальная проблема требует целостного рассмотрения, которое возможно только в христианском мировоззрении.

Хотя мы ограничены пределами земной жизни и не имеем достоверного знания о послесмертной судьбе человеческой души, некоторые свидетельства, древние культуры, обычаи, верования дают определённый материал для обобщений. Древние сказания несут некоторое свидетельство, зашифрованное знание, а не сказки забитых дикарей. Многие открывшиеся факты находят объяснение только в контексте идеи перевоплощения: способность говорить на исчезнувших языках, вполне достоверные видения нашими современниками древних городов, воспоминания о былых эпохах.

Христианское благовестие в принципе не отрицает возможности таких форм существования души, которые не умаляют её субстанциальности и неповторимости, не разрушают связи с Единым Богом Творцом, не отрицают ценности земной жизни. Дух Евангелия несовместим с неизбежностью перевоплощений, и карма Карма (санскр.) - труд, сумма добрых и злых деяний жизни, которая автоматически и закономерно создаёт предпосылки для нового существования.

, как непреодолимый рок, несовместима с искуплением - освобождением от греха и зла. Но евангельская истина не исключает возможности неоднократных попыток воплощения. Судьба души в каждом воплощении определяется не роковым итогом предшествующих жизней, а милующей благодатью Божией и самотворчеством личности.

С этой позиции невозможен метемпсихоз, то есть переселение душ из одного тела в другие и чередование различных душ в одном теле. Но допустимы перевоплощения, как метаморфозы души, странствующей в мировой материи. Душа, сохраняя своё тождество, может менять свой телесный облик, который отражает степень и характер погружения её в материю мира. Плоть «протекает» через человеческое существо и в течение одной жизни. Субстанциальный облик личности, единый для всех возрастов человека, определяет форму его тела. Само воплощение сущностно не связано с конкретной плотью в пределах одной жизни, что не исключает со стороны плоти новых воплощений души.

Время не циклично, не совершает круговороты, оно линейно. Поэтому нет возвращения бывшего, а существует направленная неотвратимая история. Но на историческую арену выходят души с определённой цикличностью и временной дискретностью. Таким образом, человек и во времени линейном, историческом, и во времени цикличном, круговом. Вместе с тем, вечной душой своей человек предстает перед Богом – в вечности.

Человек призван исполнить свою миссию в пределах одной жизни. Но Всемилостивый и Всемогущий Бог может предоставить новую возможность для спасения душе, которая нуждается и взыскует её. Причины выхода души из земной жизни могут быть совершенно разнообразными. Многие души не выдерживают сопротивления агрессивного хаоса в начальных этапах рождения и недовоплощаются (уродства), или насильственно лишаются воплощения (аборты, чадоубийства, смерть новорожденных от болезней). Это случаи, когда душа стремилась войти в мир, но была отброшена в инобытие.

Назначение некоторых душ может заключаться в том, чтобы, преодолев агрессию небытия, создать попыткой своего рождения новые возможности воплощения для других. И тогда душа умершего младенца более исполнила своё назначение, чем многие, прожившие долгий земной век. Христианская традиция говорит, что эти души приобретают как бы ангельский статус: после насильственно прерванной попытки воплощения получают чисто духовную, бесплотную миссию. Представления же о том, что души, которые не смогли воплотиться вопреки своей воле, окончательно лишаются возможностей исполнить человеческое назначение – не соответствуют основным христианским истинам. Но душа оказывается виновной, если она по собственной воле отказалась от воплощения, отступила в решающий момент.

Может быть и так, что душа не выполнила свою жизненную миссию до конца, в то же время она совершила достаточно, чтобы не получать нового земного воплощения, а пройти путь искупления, участвуя в мировом преображении в инобытийных формах.

Прозрения святых и мистиков приоткрывают завесу смерти и свидетельствуют о разнообразии загробных путей. Представления об аде, чистилище, рае, перевоплощениях вскрывают различные посмертные судьбы душ. Видимо, многие души, в зависимости от индивидуального назначения и от исполненного в жизни, могут избежать перевоплощения, либо выйти из череды перевоплощений. Одни обретают в инобытии разнообразные состояния, другие проходят мытарства – испытания души после смерти, – переходят в иные сферы существования, понижаясь или возвышаясь в бытии. Развоплощаясь и цепляясь за многообразные животные и растительные формы плоти, душа на пути к небытию может проходить низшие ступени жизни. Это предполагает, что при возвращении душа должна будет пройти этот же путь, хотя он может быть преодолён и мгновенно, ибо нет пределов творческому дерзанию человека и благодатной силе Божией.

 

Но в любом случае смерть не является небольшим препятствием в плавном течении души от одного воплощения к другому, как считает антропософия. Смерть – катастрофа, так как жизнь даётся для того, чтобы совершить выход в бессмертие, преодолеть смерть. Цель жизни не сама жизнь, а святость и бессмертие. Все попытки и усилия доброй воли сохраняются и приближают мир к Жизни Будущего Века, но каждая смерть – это поражение. Поэтому человек обязан чувствовать огромную ответственность за отрезок времени от рождения до смерти, каждое мгновение которого может оказаться последним и решающим. Всё существование человека акцентируется на настоящем, судьба решается всегда сейчас и зависит от каждого поступка. Поэтому мы отвечаем перед Богом за эту жизнь.

Душа человека в земной жизни погружена в определённое пространство и время, она здесь и теперь. В этом смысле от неё сокрыта перспектива вечности и бесконечности. Кругозор сознания и разума зажат мирской данностью, ограничен и во многом определён эмпирическим существованием. Но всё, что попадает в поле жизни, открыто нам, всё это мы можем пережить, ко всему можем прикоснуться, во всё вмешаться, всё совершить и завершить.

Душа же, вышедшая из жизни, открывается вечности и бесконечности. Её земной опыт входит в транссознательное – сознание души в вечности, и душе открывается перспектива истории – от её начала до свершившегося. Войдя в духовные миры, душа получает духовное зрение. Её видение способно погрузиться во все пространства и времена. Но она ни в чём уже не может принять воплощённого участия, ибо вышла из мировой плоти. Душа умершего человека вместе с развоплощением теряет живую плотскую связь с миром.

Но за гранью жизни душа в иных формах продолжает участвовать в судьбе вселенной. Души умерших духовно присутствуют в этом мире, окружают нас. Но они лишены возможностей непосредственно и натурально влиять на события, ибо материальный мир непроницаем для их прямого воздействия.

Традиции магии, оккультизма, спиритизма пытаются выработать приёмы контакта с душами, находящимися вне мира сего. Но такого рода методы представляют собой магическое насилие либо злую волю, их результаты опосредованы, периферийны. Они позволяют взаимодействовать не с душами, а с их магической тенью – энтелехией. Призрак души не являет саму душу, но только её энтелехию. Истинная связь живущих с душами умерших – чисто духовная: в молитве, мистическом озарении, духовном созерцании, в любви, пронзающей пласты бытия. Это может происходить как при сознательном духовном усилии, так и неосознанно (во сне, например), либо помимо воли человека (чудесные явления).

Души во всех формах загробного существования принимают участие в космическом преображении через инобытийные реальности. Трудно говорить о видах этого участия, ибо мы погружены в океан жизни и со дна его, через толщу существования пытаемся разглядеть небесный свод чистой духовности. Всё прикрыто от нас мирской средой и апокалиптическими Апокалипсис - в данном случае - катастрофический конец мироздания, мука смерти бытия.

бурями на границе двух миров, а потому видится смутно и искаженно. Многое от нас в пределах этой жизни скрыто совершенно.

Но очевидно, что души умерших связаны с тем, что происходит здесь. Они совершают нечто там, что глубинно сказывается на результатах здесь и что оказывает важнейшее влияние на наши судьбы. Там души мучаются не только собственными состояниями, но и страданиями нашего мира. Их небесное сострадание, моление за нас, предстояние и заступничество перед Богом, непосредственное борение с духами небытия, – всё это влияет на всекосмическую судьбу.

И живущие продолжают принимать участие в загробных судьбах. Молитва об усопших в христианстве предполагает существование реальных форм участия в послесмертных странствиях души. Арена мирового преображения здесь, но и там происходит нечто, отражающееся на соотношении сил и на итогах борения за преображение бытия.

 

Существуют ли души собственно животных или животные являются только этапами воплощения человеческой души? Отношение человека к животному миру сложно. Мифология и народные сказания в этой теме повествуют о глубинной связи животного мира с человеческим. Библия говорит о том, что душа животного создаётся Творцом совместно с человеком: человек, по книге Бытия, призван именованием каждой твари вызвать в бытие определённый её образ. Тотемизм указывает на животное как на прародителя.

Всё это свидетельствует о том, что человек на пути обретения собственного телесного облика оставил позади сонм живых существ, которые, как и мир в целом, являются ступенями и следами человеческого воплощения. Души животных, как энтелехии этапов и форм человеческого воплощения, существуют далее сами по себе.

Таким образом, человек, созидая собственно человеческое тело, оставил позади себя сложную цепь космической эволюции, в которую включён и животный ряд. Природный мир – снятые плотские ризы человека – сущностью своей близок и сокровенно связан с миром человеческим. Природный космос служит человеку в преображении бытия. Мы обязаны оберегать и охранять природу не только как среду обитания, без которой погибнем, но и как сферу самоценных энтелехий, как собственную плоть.

Мнение Декарта, что животное есть автомат, оскорбляет человеческое достоинство так же, как заявление Ламметри, что человек – это машина. Бессмысленно и безнравственно утверждение, что самоотверженность, которую проявляют домашние животные по отношению к человеку – только следствие механистичности их поведения. Многие могут вспомнить пример удивительной привязанности животных к человеку. Домашние животные способны «заражаться» человеческими качествами. Некоторые животные, очевидно, частью понимают речь, воспринимают состояния человека без слов. Но при всей родственности, которую люди ощущают с животными, их мир для человека остаётся таинственным, загадочным. Печальный взгляд животного иногда пугает человека своей осмысленностью и немотой, что отражает драматическое переплетение судеб людей и животных.

Животные вызывают у человека, прежде всего, чувства жалости и страха. Жалость объясняется не только тем, что животные – по преимуществу существа страдающие, как души, погружённые в низшие сферы сущего, но и тем, что душа, обитающая в теле животного, принципиально расщеплена, является осколком человеческого воплощения. В форме животного вечная духовная монада вступила, но ещё не вошла вполне в плоть мира, за пределами животной плоти остаётся то, что создаётся и приуготовляется к дальнейшему воплощению. В животный мир могут погружаться вторичные свойства и качества вечной человеческой души. Кроме того, уже возвысившаяся в собственно человеческое существование душа может отпадать в низшие, животные состояния. Жалость вызывает стенающая развоплотившаяся душа человека в низменных для неё формах, присутствующая в мире только своей энтелехией. И страх внушает не всегда осознаваемая, но реальная для человеческой души угроза небытия, развоплощения, исходящая от животного мира.

Животное может быть плотской формой малой части человеческой души, которой она погружена в космос. Какие-то души в странствиях по мировой материи могут воплотиться в определённый момент в облике животного существа. Животное оказывается обиталищем ниспавшей и страдающей человеческой энтелехии, вечная душа которой в результате собственного греха или внешнего насилия вытеснена из мироздания. Все традиции, признающие перевоплощение человека в другие существа, оценивают подобное превращение как падение, понижение уровня бытия.

Джайнизм, например, видит в каждом животном падшую человеческую душу, поэтому главной задачей жизни становится не причинение зла животному. Даже дышать и пить – греховно, так как в воздухе и воде могут оказаться живые существа, невидимые глазом, в которых обитают человеческие души. Подобные представления завораживают и порабощают человека. Другие индийские школы оценивают перевоплощение как величайшее несчастье. Буддизм является практической наукой избежания перевоплощения. При этом выход в нирвану, то есть полный отказ от бытия предпочтительнее существованию в облике животного.

Итак, человек сознаёт недовоплощенность животного, сознаёт возможность собственной метаморфозы как падение, и потому ощущает страх и зависимость от открывшейся тайны. Без истинных духовных ориентиров механизм перевоплощений может поработить человека. Загипнотизированность темой перевоплощения, погружение в энтелехийный, магический план мирового сущего и полная зависимость от него создаёт возможность магии, колдовства как насильственной метаморфозы души. Слабость духовного импульса может обречь душу «застрять» в облике животного. Вечная душа призвана противостоять внешней детерминированности и космическому хаосу кристаллизацией личностного начала. Мы призваны преодолеть подпольные, тёмные пласты материи и выйти к свету как существа богоподобные, духовные, свободные, любящие, милосердные, благодатные.

Всё мироздание есть лестница, создаваемая человеческими душами на пути восхождения к преображенному бытию. Все предметы и существа в космосе – это плотские ризы души, из которых она выросла, которые она оставила, вдохнув в них ту или иную частицу жизни. Сложный поток воплощений включает в себя и неудавшиеся попытки, и пробные, тупиковые пути. С появлением в мире человека в собственном облике всё многообразие существ, как пройденное, остаётся позади. Человек как создатель является ответственным охранителем природного космоса. Теперь воплощение вечных личных духов в природные формы плоти является падением.

Но сложный процесс творческой эволюции допускает возможность параллельного совершенствования некоторых душ и в низших формах плоти. Поэтому в животном может быть и недовоплотившаяся, отпадшая по своей вине душа, а может быть и находящаяся на пути к высшему воплощению. Но могут быть животные, оставленные вечной личной душой, и живущие, движимые их энтелехией.

 

Могут ли быть перевоплощения в новый человеческий облик? Основные христианские истины не исключаюет возможность этого, но не в тех натуралистических формах, которые описываются известными традициями. Перевоплощения переживает не некая иллюзия в разных людях, но вечная духовная монада. Один и тот же вечный индивидуальный дух способен неоднократно погрузиться в мировую плоть в облике человека. В таком случае это не различные люди, ничем не связанные в истории, а формы мирского существования единой вечной души, метафизический центр которой в вечности. Когда люди что-то смутно припоминают из прошлых эпох, то не чужие жизни, а этапы своей космической судьбы.

Таким образом, вполне реальны некоторые из форм перевоплощения, которые описываются нехристианскими традициями, но с иным смыслом и значением. Нехристианская мысль описывала и утверждала безблагодатные, порабощённые состояния душ. Смысл нашего существования в преодолении низших этапов, в использовании их на пути к преображенному бытию свободных личностей в соборном единении с Личным Богом.

 

 

Дж. Локк утверждал: единство сознания является основой человеческого бытия, тот же факт, что мы не помним о предшествовавших жизнях, нарушает единство сознания, что говорит о невозможности перевоплощений. Но эта аргументация не вполне корректна. По определению, только индивидуальная духовная субстанция (то, что существует благодаря самому себе и в самом себе, а не благодаря другому и в другом) личности – вечная душа – является неизменной, сознание же, как один из модусов (способов существования) и атрибутов (признаков, существенных свойств) этой субстанции, подвержено изменению. Наше сознание в период земной жизни меняется непрерывно. В младенческом возрасте человек полностью погружён в бессознательное, формирующееся сознание клочковато, поэтому мы почти ничего не помним о своём младенчестве. Тем не менее, живёт и изменяется единое тождественное себе существо. Налицо единство личности при явном отсутствии единства сознания. Другое дело, что в младенчестве субстанциальная основа личности только начинает входить в мир.

Периодически меняется интенсивность сознания и степень его единства и у зрелого человека. Состояния безвольной рассеянности кардинально отличаются от напряженной умственной деятельности, отрешённая созерцательность и погружённость в себя от интенсивного осознания наличного материала восприятия и ощущения. Во сне же сознание в значительной степени затухает, приобретает отрывочный характер. Но при этом не нарушается единство личности. Единство сознания является важнейшим фактором духовной жизни человека, но всё же не субстанциальной его основой.

Мирское сознание не выражает всю полноту сознательного бытия человека. Наше сознание здесь – это сознание в потоке временности, оно определённым образом сковано пространством и расщеплено ритмом и течением времени. На него накладываются формы мирской законосообразности. Сознание погружено в бессознательное, индивидуальное сознание – в коллективное. Сознание человека подвержено влиянию аффектов, ограничено обыденностью, искажается цензурой бессознательного, установка сознания во многом определяется ложными и порочными мотивами, пристрастиями, страхами. В каждый данный момент сознание нацелено и погружено в определённые сферы. Но вопреки расколотости и частичности сознание вновь и вновь собирается в единство, расширяется горизонт сознания и изменяются его перспективы. Эта сложная жизнь сознания возможна только потому, что основа единства сознания не в нём самом, а в субстанциальном единстве личности. Кант показал, что единство сознания возможно только при субстанциальном тождестве личности и является отражением этого тождества. Шопенгауэр ярко описал случаи изменения характера сознания без изменения типа личности.

Единство личности полно и адекватно отражается надмирным сознанием человека. Со смертью человека сознание, как функция вечной души, не умирает, но, покидая земную жизнь, трансформируется. Оно выходит из-под оков плотского бытия и становится подлинно духовным. Сознанию в вечности открыты полнота времён и глубина пространства. В плане вечности вполне раскрывается неповторимость, уникальность и универсальность личностного сознания. Транссознание (полное сознание, сознание в вечности) личности приобщено к духовному всеединству человечества и открыто Творцу. В вечности снимается разделение на сознательное, бессознательное и подсознательное, всё поле опыта души человека открыто ясному духовному взору, высшему сознанию. Само сознание преобразуется, соединяя и рациональное и иррациональное. Это – очевидное, непосредственное, ясное и полное знание.

В новых воплощениях сознательный опыт присутствует как важнейшая составляющая духовной конституции человека, но он не всецело вмещается в пространственно-временную наличность. Транссознательное погружается в мир постепенно и частично. Экзистенциальный дух личности замутняется при вхождении во временность, расслаивается на подсознательное, бессознательное и собственно сознание. Сознание оказывается точкой высшего напряжения духовной жизни, которая охватывает разнообразные планы сущего. По мере удаления от личностного центра душевная жизнь протекает во всё более бессознательных формах. Духовный взор человека опускается в тёмные глубины мировой плоти и неизбежно замутняется ею, но призван освободиться и вывести на свет, осознать новый опыт.

Таким образом, эмпирическое земное сознание подвержено расколам, интенсивность его непрерывно меняется, но это не нарушает единства личности. Изменения напряженности, объема и содержания сознания отражают уровень воплощённости души, степень вхождения в мир духовного начала личности. За границами суженного земного сознания остаётся многое из того, что вошло в опыт личности – в её транссознательное, и что внесено в копилку вечности.

 

 

Крестный путь каждой вечной души начинается с первого мгновения истории вселенной. Космические судьбы всех душ слагаются в единый мирообразовательный поток. В начале души слиты в общем усилии и действуют как единая нерасчлененная космическая душа (Адам-Кадмон – Адам первоначальный, человек первоначальный, – духовная человеческая сущность до начала времён, как первообраз для духовного и материального мира, для человека). После того как материи придано первичное смыслообразовательное движение, пути духовных монад расходятся, они разделяются на общности, объединённые определёнными задачами воплощения, общими интервалами во времени и пространстве. Эти духовные прародства отражаются в мире сем как национальные и родовые общности, дружеские союзы.

Внутри общекосмического потока слагается созидательный путь каждой души. С рождением в мир человека душа выходит на самостоятельную дорогу жизни. Чтобы собрать собственную плоть и преобразить её в тело, душа должна повторить путь мировой эволюции: свернуться до семенной потенции, войти вглубь земли и из неё начать собственный земной путь. «По причине этих состояний душа и теперь, вступив в смертное тело, поначалу лишается ума» (Платон). Обретение индивидуального тела – рождение – является не только началом жизни в миру в собственном облике, но средоточием и итогом предшествующих странствий души в мировой материи. Первый шаг полного воплощения-рождения невероятно болезнен для человека потому, что на нём повисает вся собранная плоть и сопротивляется весь объятый им хаос.

С другой стороны, на рождающуюся душу обрушиваются встречный мировой фатум, стихии хаоса, космические и исторические роковые силы. Каждый шаг воплощения требует непрекращающегося усилия. Чем выше уровень бытия, тем труднее воплощение-роды, и тем в большей помощи нуждается рождённый: у высокоорганизованных животных роды болезненней и детёныш беспомощнее, чем у низкоорганизованных, то же у высококультурных народов по сравнению с менее цивилизованными. Чем выше уровень воплощения, тем большая тяжесть материи и хаоса повисает на душе. И тем мучительней её существование. Всё больше земных стихий врывается в душу и всё более творческим должен стать каждый её поступок, чтобы сохранить себя и соединить в творческом акте изначально антиномичное.

Трагический парадокс воплощения в том, что более высокая ступень его не даёт отдохновения, но требует ещё больших творческих усилий и всё большего напряжения бытия. Человек, чтобы оставаться человеком, обречён непрерывно духовно расти, любая остановка в пути ведёт к падению и деградации. Чем бытийнее, воплощённее личность, тем более она повисает над бездной небытия. Гений и святой – наиболее воплощённые личности и потому наиболее близки небытию. Судьба гения и святого мучительнее и крестоносительнее судьбы обычного человека.

Акт вхождения души в жизнь настолько тяжёл, что у многих непоправимо искажает судьбу. Толща мировых стихий может оказаться непробиваемой для импульса нарождения (мертворождение). Пресечь рождение-воплощение может и безответственная злая воля (чадоубийство, аборты). Стихии рока, фатума, случайности или природная законосообразность раздирают жизненную плоть, человек может родиться недовоплощенным (родовые травмы, психофизические болезни, наследственные и генетические искажения). Ужас в предстоянии перед бездной хаоса лишает воплощающуюся душу решимости и определённости в ответственный момент, в результате жизнь проползает существо приземлённое, никчемное, человек, попавший не туда и не тогда, или укрывающийся от долга воплощения в сумасшествии, – тень, а не судьба. Не преодолённая гримаса боли при прорыве в мир запечатлевается на человеческом облике и некая изначальная судорога на всю жизнь сводит и искажает его природу.

Всё в мире, проистекающее из мира сего, препятствует воплощению и искушает душу отказаться от усилия и боли, успокоиться в дрёме и равнодушии. Хаос затопляет, материя сковывает вечную душу. Крестонесение человека в том, что он призван принять плоть, но не погрязнуть в ней; сохранить собственную неотмирность, расширить в мире духовное присутствие, но не оторваться в крайней аскезе от плоти. Мы призваны внедриться в глубины хаоса, достигнуть его дна, принимая все смертные последствия этого пути, но в беспросветном мраке мы должны сохранить свой небесный лик и зажечь светильник жизни в меонической ночи.

 

Итак, когда хаос земли достаточно устроен, чтобы стать плотью, из которой созидается человеческое тело, душа человека вылущивается из семенного состояния и, пройдя эволюционный ряд, достигает адекватного телесного облика. Душа всё более очищается от связанности хаосом, косности материи и восходит на ступень воплощения, названной Homo Sapiens (человек разумный, мыслящий). Человек смог собрать разлитый в космосе разум, выкристаллизовать его до самосознания и возвысить до богопознания. Неся в себе космическую эволюцию (человек-микрокосм), он начинает обретать облик сотворца мира и его повелителя.

При этом радикально меняются формы творческого взаимодействия человека с материей мира. Прежде всего, каждой душе приходится вновь и вновь обуздывать хаос, устроять материю и обретать плоть в созидании собственной телесности. Человечество достигает такого уровня воплощения, когда одухотворение мировой плоти продолжается в созидании культуры и цивилизации. И здесь возникают новые диалектические отношения с плотью.

Человек принял плоть мира и не может, оставаясь собой, отказаться от неё. Вместе с тем, он обязан не подчиняться притяжению мировых стихий. Мы призваны дисциплинировать и организовывать плоть, преодолевая её сопротивление, запечатлеть образ Нового Творения и в телесном организме, и в строе космоса. Творческое ваяние в материи мира – это высший акт воплощения. И бремя этого творческого усилия невероятно ответственно и тяжело. Человек предназначен самоопределяться перед лицом всего мирового, при встрече с плотью, но независимо от неё.

После обретения своего тела воплощение человека продолжается не в приросте плоти, а в кристаллизации духовного начала и одухотворении жизни. Это такие уровни человеческого бытия, когда дальнейшее воплощение связано не с подчинением, организацией и упорядочиванием мировой материи, её воодушевлением, а с одухотворением космоса в человеческой культуре.

 

 

Культура человечества имеет две координаты, сходящиеся в душе каждого человека. Духовная вертикаль культуры – это связь каждой вечной души с вечностью, истечение из вечности и вхождение в вечность. Совокупные усилия воплощения вечных душ на арене мира сего слагаются в горизонталь истории. Люди приходят и уходят из мира, но результаты их жизни складываются в единый мирообразовательный путь человечества.

Человечество душ должно пройти определённый в этом эоне путь, имеющий свою цель, ступени и средства достижения этой цели. Каждая душа входит из вечности в данный контекст жизни, перед нею предстоит своя задача, для выполнения которой душа располагает определёнными историческими возможностями и средствами. Душа застигает во времени сложившуюся форму материального космоса и схватывается его косностью. Вечный дух оказывается добровольным пленником временной жизни и предназначен внести в неё частицу света.

Множество духовных светильников гаснет в урагане мировой борьбы, большинство душ выбывают из жизни раньше исполнения назначения. Многие забывают себя, свой образ в вечности и попадают в рабство тьмы века сего. В каждом человеке стенает заблудший, падший либо сломленный вечный дух. Христос, придя в облике гонимого и среди отверженных, обращается не к тварям пресмыкающимся, а к вечным, но стенающим во мраке душам. Спаситель протягивает руку и последним, и последние могут стать первыми («Так будут последние первыми, и первые последними» – Мф. 20, 16). Смысл Божией любви в том, что в помощи нуждается, прежде всего, падший и грешный, ибо на тех, кто внизу – наибольшая тяжесть общей мировой ноши, хаоса и косности материи. Отпадение в низшие плотские состояния не всегда является результатом греха, но может быть и следствием надрыва от невероятного бремени бытия, принятого душой. И, напротив, под формой внешнего благочестия может скрываться отказ от крестонесения воплощения. Поэтому христианин должен безусловно осуждать грех, но не может вершить окончательный суд над грешниками.

 

Мы рождаемся в мир творческой солидарности вечных духов. Позади нас – поколения предков, приготовивших определённую ступень преобразованного космоса и передавших нам эстафету творческого напряжения бытия, – и мы здесь и теперь ответственны за всё свершившееся в мировой истории. Впереди нас – поколения наших потомков, души которых из вечности готовы принять от нас тяжесть ноши бытия. Но общечеловеческая творческая эстафета не прервется только в том случае, если мы передадим больше того, что приняли. За творческий прирост каждое поколение ответственно перед бывшими и будущими поколениями сотворцов Богу и перед Самим Творцом.

Мы приходим из вечности и в этом мире – странники и пришельцы, но здесь мы должны осуществить Богом данное и нами принятое назначение. Сходя с небес по вертикали бытия, воплощающиеся души встраиваются в общечеловеческую поступь по горизонтали истории. Вечный дух каждой личности оказывается замкнутым параметрами мирского существования, складывающимися в конкретном месте и времени. Перед явившейся в мир душой оказываются сопряжённые с вечностью, но выставляемые конкретной эпохой преобразовательные задачи. Эти предназначения смыкаются в едином фокусе: познание промыслительного дела Творца и участия в нём, соответственно той степени духовного просветления космической плоти, которая достигнута в данный исторический момент.

Степень содеянного на пути миротворения и ясность осознания преобразовательного задания отражается в культуре человечества. Цель духа человечества, выраженного в культуре, – поиски целостного образа Бога и Его замысла о творении, адекватного образа человека и его вселенского назначения. Поэтому культура изначально и по сути есть культ – материализация миротворящего общения человека с Богом. Искание Бога на арене истории – есть напряжённое стремление внести в мир и вместить в его плоть те вечные первообразы, которым приобщён дух в небесных сферах. Степень вбирания вечного духа в мирские формы и отражается в культе-культуре. В этом смысле все культуры можно рассматривать как различные стороны (в пространстве) и разные ступени (во времени) единого общечеловеческого духовного пути к образу Творца и образу Его творения. Естественно, что существуют и ошибочные и тупиковые культуры-пути.

Во всеобщем соборном и в личном творческом диалоге с Богом души определяют свою долю участия в миротворении. Здесь на земле мы разделены в пространстве и времени, но в вечности нас соединяет общечеловеческая исходная позиция и складывающийся общий итог мирового преображения. В надмирном плане человечество представляет собой солидарность вечных духов, объединенных общей творческой задачей и целью. Поэтому человечество имеет единую душу – некую духовную субстанцию, в которой складывается общий образ и единый итог миротворческого пути.

По отношению к этой трансцендентной инстанции плоды каждой исторической эпохи и образ всякой культуры имеет не случайное и не только эмпирически обусловленное значение, но определённое место и роль, свой смысл, складывающийся в смысл общечеловеческого творческого дела. Каждая душа, также как и все их общности, имеет на арене земной истории свою специфическую задачу, которая соотносится с миссиями других и задачей всеобщей. Выполняя назначение в своём месте и времени, люди, народы, культуры и их эпохи создают духовные ценности, без которых невозможно дело других и общее поступательное движение духа.

Таким образом, человеческая культура имеет единство не столько эмпирически-историческое, но, прежде всего, метафизическое. На арене мира сего складывание этого метаисторического смысла отражается в духовной культуре народов и человечества, и в религии как стержне этой культуры. Религия – отношение человека к Богу и замыслу Его о творении – даёт общую картину мира, его происхождения и цели, формулирует и выражает в культе обязанности и назначение человека в мире.

Все религии человечества представляют собой различные этапы и разные пути творческого движения духа человечества – истинные, праведные либо ошибочные, пробные или же ложные, порочные. Каждая истинная религиозная установка сосредоточена на определённых духовных целях, её творческое напряжение направлено на созидание определённых духовных ценностей, которые, дополняя друг друга, складываются в духовной глубине культуры в единый образ Бога и Его творения, в подлинный образ человека и его назначения на земле.

Как и люди, так и народы, и культуры не только дополняют, но и исключают друг друга. Как и человек, так и народ может идти путём лжи и зла. Но, как и праведнику есть в чём каяться перед Богом, и, в то же время, в самом последнем грешнике сохраняется искра Божия, так и народы, их культуры и религии не могут быть высшей инстанцией истины и добра, но и не могут являться воплощением зла в чистом виде. Линия разделения добра и зла проходит не между людьми, а по сердцам человеческим. Перегородки же между людьми не доходят до неба. Вместе с тем, здесь на земле явлено Откровение Самого Бога, в доступной миру полноте.

Христианство как религия воплощения в человеке Самого Бога, а потому единственная в мире универсальная и вселенская религия, по внутреннему своему заданию направлено на синтез духовных итогов всех религий мира и новое преображение этого общего смысла на основе благовестия Богочеловечности. В христианстве прикровенное метафизическое единство всех истинных религий призвано обрести явленное земное воплощение.

 

Критерием истинности творческого акта является его уникальность и целостность. Преобразить материю возможно только войдя в неё, но сохраняя при этом неотмирность творящего начала. Человек призван ответить на зов плоти, но истинный ответ возможен только в противостоянии ей. Соединение с плотью является условием творческого акта, его основанием. Сопротивление материала оказывает влияние на творчество. От человека требуется не своевольное встряхивание стихий, а чуткое их выявление и оформление. Только духовным слухом можно услышать стенания материи к свету. Поэтому истинного творца во многом ведёт материал.

Но в плодах подлинного творчества есть нечто не бывшее ни в духе, ни в материи – из небытия в бытие. Эта антиномия творческой гармонии является спецификой творчества и его великим бременем. В творческом взаимоотношении с мировой плотью человечество подстерегает ряд соблазнов гипертрофии частичного, – его неестественного преувеличения. Всякое нарушение цельности творческого акта объективируется в ложный образ культуры и складывается в искаженную цивилизацию, в свою очередь сеющую новые соблазны.

Культура создаётся духовной активностью человека, которая ориентирована на богопознание, на познание космоса и самопознание. Так называемый объективный взгляд на природу, например, частичного это естественный этап познания, и, как всякий этап, не всеобъемлющ. Акт познания не способен охватить бытие в целом во всём его многообразии. Открывая для себя новые явления и начала, мы вынуждены вне поля зрения оставлять другие. Познавая, мы переводим взгляд с одних предметов на другие. Творческие гении человечества сплавляют в плодах культуры многообразие смыслов в единую картину.

В христианской истории наступает время, когда первоначально определены границы христианской картины бытия, нанесены основные контуры и краски. Но заданный образ, давая первое общее представление о целом, лишен проработки существенных смыслов, деталей. От этого искажается и восприятия картины в целом.

Если средневековая христианская культура создала целостную панораму, то Возрождение поставило вопрос о статусе и роли субъекта познания и творчества. В Новое время сформировался интерес к натуральным основаниям мира, к значению и смыслу конкретных предметов и деталей общей картины. С этого момента природа сама по себе и её явления, а не столько её духовные основы, вызывает напряженное любопытство и естественную любознательность человека. Это потребовало новой ориентации познания. Проработка деталей требует специфической методологии и средств описания. Фокусирование взгляда на конкретных аспектах происходит за счёт замутнения картины целого. Новые поколения исследователей, увлекаясь открывшимися возможностями дифференциации частей, постепенно теряют умение, а затем и интерес к интегрированию целого. Вопросы о сущности оснований вытесняются вопросами о лике частей и деталей.

Итак, акт познания ограничен экзистенциальной заданностью эпохи. У всякой установки познания своё назначение, которое укоренено в общечеловеческой миссии. Но перспектива общечеловеческого не вмещается в познавательную позицию конкретной эпохи. Исследователю же всегда кажется, что то, что он видит, будь это на конце телескопа, микроскопа или на кончике его носа, – это и есть самое главное, первоосновное. Всё остальное второстепенно только потому, что не вызывает интереса. Подобная субъективная сосредоточенность и определённая гипертрофия предмета наблюдения естественна для исследователя.

Но для познания необходимы и «надконфессиональные» объективные ценности, служащие ориентирами и корректирующие построение единой картины мира. Вместе с тем, и метафизические нормы культуры, оставаясь незыблемыми по существу, требуют раскрытия и углубления, чтобы соответствовать исторической задаче конкретной эпохи, – не для приспособления к временным и частным нуждам, а для соотнесения всего частного и временного с вечными основами.

Мерой познания в христианской культуре призваны быть богословие, как углублённое человеческое слово о Боге, и философия, как богопросветленная человеческая мудрость об основаниях бытия. Но с некоторого времени развитие богословия и философии в Европе законсервировалось в крайностях схоластики, реалистической и номиналистической установках. То, что развивалось, выпадало за пределы христианской картины мира, то же, что оставалось верным основам христианства, закосневало. С одной стороны, дифференциация познания сужала горизонт мысли исследователя, который, окунаясь в частности, ограничивал область интересов и познавательного любопытства. С другой же, метафизическая традиция, призванная к корректировке мировоззрения и интегрированию целостной картины бытия, не выполняла своего назначения, превращаясь в мировоззренческое обоснование гонений на всякое инакомыслие. Свободное научное исследование оказалось на подозрении у тех, кто призван духовно ориентировать и благословлять познавательную активность.

В этой ситуации первые поколения натурфилософов и учёных ещё сохраняли религиозное благочестие, но оно вытеснялось за пределы научной деятельности и всё более становилось областью только «домашнего употребления». Бог и вечная душа ещё нужны были в морали, но в научной лаборатории уже можно было обойтись без этих «понятий». Постепенно устаревшие понятия вытесняются и из других областей жизни. Секуляризация усугублялась церковным осуждением и отторжением молодой естественнонаучной традиции. Этим апологеты нового знания превращались в апостолов-мучеников новой «философской веры».

Таким образом, начиная со Средневековья христианские церкви во многом вытесняли познавательную деятельность за пределы христианского мировоззрения. Основная причина секуляризации культуры и жизни в том, что у христиан не хватило воли и сил освоить новые исторические пласты. В современности внехристианские и антихристианские блуждания подвели человечество к бездне самоуничтожения, ибо человек творит объективированную культуру и создаёт мертвую техническую цивилизацию, грозящую гибелью всему живому. Это экзистенциальная постановка вопроса о началах и основоположениях культуры, о культуре как культе – творческом служении и вселенской ответственности человека.