Экскурс II.  ПАРУСИЯ ЕВХАРИСТИЧЕСКАЯ

Из всего эсхатологического богатства Церкви нам сохранен только один его залог, именно Евхаристический. Божественная Евхаристия как таинство, в себе лишь сокровенное, содержит это откровение о пребывании с нами Господа, и не только как неразрывную связь с миром чрез боговоплощение, но и как непрестанно повторяющееся в него пришествие, Евхаристическую парусию.

   В католической практике эта мысль получает даже преувеличенное выражение в освящении Агнца нарочито для сохранения и поклонения - Christus in pyxide, в богослужениях, церковных процессиях и под.

   Это же несомненно дано и в православной литургии, хотя и более целомудренно и сдержанно, чем в католичестве. Именно такое значение имеет вообще поклонение Св. Дарам после их освящения, особенно же при их изнесении народу, как для причащения, так и после него, пред отнесением их с престола на жертвенник. Это есть как бы прощальное явление Христа перед Его вознесением.

   Таинство Тела и Крови есть принесение искупительной жертвы Христовой "во оставление грехов", а в связи с этим и трепетное чувство покаяния в грехах и сознание недостоинства в их причащении. Однако такое чувство является неполным и недостаточным восприятием того, что совершается в таинстве преложения Св. Даров, поскольку здесь утрачено или, по крайней мере, ослаблено эсхатологическое чувство совершающейся, хотя и таинственно, Парусии. Между тем, в церковном учении, как оно выражается в литургических текстах, в полноту этого таинства входит и это.

   Здесь сохраняется особая трепетная радость встречи, всегда новой, хотя и повторяющейся, Евхаристической Парусии. Так выражается литургически вся полнота "воспоминания", продолжающегося чрез повторение единократных свершений, которое Господь повелел "творить в Его воспоминание" (Лк. XXII:19; 1 Кор. XI:24-25).

   По тексту литургии Иоанна Златоуста: "Поминающе убо спасительную сию заповедь и вся еже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную сидение, второе и славное паки пришествие",
приносится "о всех и за вся" евхаристическая жертва.

   Другими словами, в полноту Евхаристического "воспоминания" здесь включаются все отдельные свершения спасительного служения Господа, одинаково как уже бывшие, так и будущие, но уже предсовершающиеся, в частности и второе и страшное пришествие.

   На этом основании, евхаристическое преложение должно быть постольку понято и как Парусия. При этом теперешнее традиционное ее понимание выражает ее "как второе и страшное паки пришествие". Однако таковое не соответствует всей полноте этого обетования, которое имеет не только эсхатологический смысл, но и хилиастический.

   К этому-то хилиастичеcкому прихождению Христа в мир относится и евхаристическое, во всей многократности своей продолжающееся "дондеже приидет" (1 Кор. XI:26). Эта мысль со всей силой выражена в следующей "тайной" молитве священника уже непосредственно перед причащением:  "Вонми, Господи Иисусе Христе, Боже наш, от святаго жилища Твоего и от престола царствия Твоего, и прииди во еже освятити нас, иже горе со Отцем седяй и зде нам невидимо спребываяй: и сподоби державною Твоею рукою преподати нам пречистое тело Твое и честную кровь, и нами всем людям".

   Вся сила мистического реализма этой молитвы, читаемой "тайно", сделалась в значительной мере тайной для неслышащих ее и далее даже и для произносящих ее в алтаре. Иначе говоря, эсхатологическая сила Евхаристии, ее парусийное значение утрачено в религиозных переживаниях, между тем как это сокровище, дар обетования. Христова, не может и не должно быть утрачено, и вместе с восстановлением эсхатологического чувства жизни вообще, присущего первохристианству, оно имеет возродиться не как мысль или доктрина, но именно как переживание, таинственная действительность.

   Иными словами, евхаристическое призывание Духа Святого, а далее и преложение Святых Даров в Тело и Кровь Христовы "Духом Твоим Святым" (в эпиклезисе) сливается или включается в общую молитву "Духа и Невесты":
   "Ей, гряди, Господи Иисусе".
 
   Это не значит, конечно, что через это растворение последнее теряет свое общее и  непосредственное значение, как относящееся не только к сакраментальному, в причащении осуществляемому пришествию Христову, но и ко всей конкретности Парусии как в эсхатологическом, так и в хилиастическом смысле, во всей полноте эсхатологической перспективы, которая простирается на "веки веков". Одним словом. Вознесение Христово не означает лишь удаление Его из мира, согласно Его же обетованию: "Не оставлю вас сиры, прииду к вам".

   Этот образ пребывания Христа в мире не является единственным, поскольку откровения Откровения говорят нам и о другом Его пришествии, которое мы в общем смысле называем хилиастическим. Однако одно с другим связано и одно в другое включается. Можно сказать, что евхаристическое пребывание помимо своего собственного, прямого значения должно быть понято и в общем контексте хилиастическом.

Вообще хилиастическое богословие грешило неразработанностью, поскольку, проходя мимо хилиастических откровений Апокалипсиса и всячески даже от них уклоняясь через спиритуализацию или перетолкование, оно знало и противополагало лишь два образа Парусии: для причащения, евхаристическое, и второе и страшное пришествие, примем и их между собою не связывая в некое единое "воспоминание", чему учит Церковь.

   Этот ряд мыслей понуждает обратиться к самому установлению Божественной Евхаристии и в нем усмотреть ее парусийно-эсхатологический характер. В Евангельском повествовании об этом мы различаем два типа. Первый мы имеем в четвертом Евангелии, где содержится в VI-ой главе богословское учение о причащении (замечательно, что Иоанн как евангелист сам ничего не говорит о парусийном значении Евхаристии, а также не дает рассказа и об ее установлении, параллельного синоптическому; главы XIII-XVII содержат некоторые черты, относящиеся к Тайной Вечере с прощальной беседой Господа с учениками: Иоанн же как тайнозритель не устанавливает связи между Парусией евхаристической и хилиастической. Три же синоптических Евангелия содержат в общем сходный и согласный рассказ о совершении Господом Пасхи с учениками Своими и установлении в связи с нею таинства причащения Тела и Крови Христовых.

   Это событие, вплетенное в общую рамку евангельского повествования, в связи с другими уже по самому своему месту в нем имеет сакраментально-пролептический, а вместе с тем и пророчественно-эсхатолотический характер. В первом отношении нужно установить, что в нем содержится предварение будущего, лишь имеющего наступить, как уже наступившего, именно Господь, ранее Своего страдания и крестной смерти, совершает действие и делает установление, предполагает их уже совершившимися, и Тайная Вечеря становится.
По слову ап. Павла (1 Кор. XI:26),   "Всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он приидет", но это "возвещение" в час своего свершения не соответствовало действительному событию, но его предваряло.

   Также и самое причащение "Тела Моего, еже за вы ломимого", и "Крови Моей, еже за вы и за многие изливаемой", 
также предваряет самое преломление и излияние, т. е. крестную смерть Господа, совершается накануне ее,  "в ночь, в ню же предаяшеся Иисус".

   Потому и можно сказать, что таинство причащения Тела и Крови Христовых  установлено пролептически по отношению к тому событию, к которому оно приурочено. Пролепсис этот раскрывается еще и в другом отношении, именно, что Тело и Кровь преподаются чрез сакраментальное преложение хлеба и вина. Господь причащает еще в земной жизни Своей, сохраняя еще нерушимой Свою плоть и в ней Сам предстоя перед учениками. Таким образом, сила настоящего свершения здесь относится к будущему, на все его времена. Граница времени снимается в пророчественном его свершении.

   Но оно является пророчественным и в своей обращенности к грядущему событию, которое также включено в установление таинства Тела и Крови, это есть сила его эсхатологическая.  Именно евхаристическое преложение знаменует, предсодержит в себе и Второе Пришествие.

   Здесь прежде всего надлежит сопоставить с установлением Тайной Вечери предшествующее ей по времени, хотя и близко с ней связанное событие - вход Господень я Иерусалим, который имеет прямо апокалиптическое значение.

   Он относится не только к земной истории и земному Иерусалиму, но и к грядущему воцарению Христа в Иерусалиме Небесном, есть одно, но не два разных воцарения, хотя они и предстают пред нами настолько раздельно, что обычно не сознаются в этом своем единстве.

   Земное событие Входа Господня в Иерусалим обычно изображается как эпизод Евангельской истории, в своем значении малопонятный, вызывающий некоторое недоуменное вопрошание: зачем понадобился этот вход, неужели лишь для того, чтобы еще более возбудить и без того возбужденный против Христа Синедрион и побудить его к принятию решительных действий?

   Однако Евангелист (Мф. XXI:5) дает этому событию определенное библейское истолкование на основании пророчеств подчеркнуто эсхатологического значения: "все же сие было, да сбудется реченное через пророка, который говорит:  "Скажите дщери Сионовой: се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной" (Ис. LXII:11).

В полном контексте как всей книги Второ-Исаии, так и, в частности, этого места это пророчество имеет ярко выраженный хилиастический и апокалиптический характер, но явно относится к грядущему воцарению Христа, тысячелетию или же к будущему веку (для данного случая это различие значения не имеет), но, во всяком случае, не только к отдельному земному событию, которое само есть, так сказать, апокалипсис действием.

   Именно полный текст пророчества, а не отдельный лишь, взятый вне контекста отрывок, читается так:
   "Вот Господь объявляет до конца земли: скажите дщери Скопа: грядет Спаситель твой: награда Его с Ним и воздаяние Его пред Ним. И назовут их народом святым, искупленным от Господа, а тебя назовут взысканным, городом неоставленным".

   Основная тема пророчества Второ-Исаии здесь сплетена с текстом книги Захарии более частного характера, хотя и относящегося к одной и той же теме, а именно: "Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, сидяй на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной".

   Можно сказать, что в этом последнем пророчестве предусматривается некоторая частная черта первого земного Входа Господня в Иерусалим, - именно "ослица и молодой осел, сын подъяремной". Общая тема и сила всего события, в котором сливаются воедино отдельные черты Входа Господня в Иерусалим, в себя включают и эту частную черту мессианского пророчества, которую и евангелисты в своем повествовании о нем тщательно, хотя и нерешительно, сохраняют.

   Именно у Мк. XI: 1-7 речь идет только об одном молодом осленке, при отсутствии ссылки на тексты Исаии и Захарии, также и у Лк. XIX:30-35 один только молодой осел, это же и у Ин. XII:14, хотя и со ссылкой на текст Зах. IX:9, но уже соответственно измененный, именно вместо ослицы и осленка содержащий лишь слова о "молодом осле".

   Самый Вход Господень сопровождался мессианским приветствием народа, встречавшего "грядущего Царя во Имя Господне" (Лк. XIX:38),  "Благословенно грядущее Царство отца нашего Давида" (Мк. XI:10).

Вход Господень в Иерусалим самим Евангелистом Матфеем отождествляется с мессианским входом грядущим, поскольку, приводя мессианское пророчество в применении к нему без всякого ограничения, он прямо говорит:
"Все же сие было, да сбудется реченное через пророка".

   Общее заключение, которое может быть отсюда сделано, таково, что событие Входа Господня в Иерусалим, хотя исторически и совершилось в определенном месте и времени, но является сверхвременным или всевременным после этого своего совершения. Господь, однажды вошедший в царственном Своем входе в Иерусалим, продолжает входить в него, воцаряясь во всем мире, и  "Осанна, благословен грядый во Имя Господне, Царь Израилев"
навсегда уже звучит в мире.

   Не это же ли свидетельствуется и в словах самого Господа, обращенных в лице книжников и фарисеев к Иерусалиму: "Се оставляется дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликните: 'благословен Грядый во имя Господне' " (Мф. XXIII:39).

   Эта мысль имеет для себя и более общее применение в отношении и ко всем событиям боговоплощения как имеющим пребывающий характер; это и выражается в их церковном праздновании как "великих праздников". Однако если этот воспоминательный характер о спасительных свершениях боговоплощения связан с их пребывающей силою и всевременным значением, то есть среди них такие, которые по особому своему характеру являются не только сверхвременными и постольку всевременными, но именно продолжающимися в своем свершении.

   Таково именно воцарение Господа, которое начинается уже с Рождества Христова, когда волхвы с Востока вопрошали, конечно, Духом Святым:   "Где родившийся Царь Иудейский, ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему" (Мф. II:2),  имея средоточием царский вход вместе с царским проклятием на кресте, на котором было надписание "Царь Иудейский" (в связи с вопрошанием о сем Пилата и утвердительным ответом Господа) (Ис. XVIII:33-37; Мк. V:2), издевательством воинов: "радуйся, Царь Иудейский" (Мф. XXVII:29; Мк. XV:18; ср. Лк. XXIII:27).

   Но он продолжается и в земном явлении Христа с именем, написанным на одежде и на бедре Его: "Царь царей и Господь господствующих" (как бы ни понимать свидетельство Апокалипсиса), как "Царя царствующих" (XIX:16), и царствия Его в первом воскресении (святые "царствовали со Христом тысячу лет") и в связи со всем содержанием Откровения, посвященным этому воцарению (XX:4), наконец, во втором и страшном пришествии Царя (Мф. XXV:33). Сюда же относится и свидетельство Господа:   "Отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных" (Мф. XXVI:64; Мк. XIV:62; Лк. XXII:69).

Через всю цепь этих евангельских событий совершается в разных образах "царское служение Христа, Его воцарение, доколе оно не совершится", и "царство не от мира сего" не станет царством и в этом мире и над ним.

   В этом воцарении Христовом мы различаем два его образа: хилиастический и эсхатологический, причем нарочитое значение Входа Господня есть хилиастическое. Таковым оно разъясняется особливо в свете всех ветхозаветных пророчеств, сюда относящихся. В этом смысле можно сказать, что из всех евангельских событий Вход Господень в Иерусалим есть преимущественно апокалиптический, он есть как бы глава Апокалипсиса в действии.

   Но теперь возвратимся к эсхатологическому значению установления Божественной Евхаристии. Оно имеет две стороны: также хилиастическую и общеэсхатологическую.

В первом отношении такое хилиастическое значение имеют слова Господа,  сохраненные у всех синоптиков: Мф. XXVI:29; они сказаны после установления  таинства Тела и Крови и, следовательно, после "преложения Св. Даров" и причащения, и здесь они звучат несколько неожиданно:  "Сказываю вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое (вино) в Царстве Божием".

   Совершенно то же мы имеем и у Мк. XIV:25. С существенными отличиями имеется тот же рассказ в Лк. XXII:17, у которого, в отличие от других евангелистов, имеется не одна чаша, которая есть евхаристическая, но две, причем первая, одна из пасхальных, предшествует самому установлению таинства, причем она сопровождается следующими словами Господа:   "И взяв чашу и благодарив, сказал: приимите ее и разделите между собою. Ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не приидет Царствие Божие и силе".

   Этим словам в связи с чашей предшествуют еще и следующие, аналогичные же, слова Господа:"Очень желал бы Я есть с вами сию Пасху прежде Моего страдания. Ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием" (XXII: 15-16).

После этих слов (15-18) следует уже установление таинства Тела и Крови. Эти слова у всех синоптиков звучат уже апокалиптически. Они могут одинаково относиться как к тысячелетнему царствию Христову на земле, так и к жизни будущего века, причем первое значение здесь даже более бесспорно, чем второе, уже по самому своему характеру, более земному.

   Но это значение еще более усиливается в связи с дальнейшими словами Господа:  "Я завещеваю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, да ядите и пиете за трапезой Моей в Царстве Моем и сядете на престолах судить двенадцать колен Израилевых" (29-30).

   Эти таинственные слова Христовы одинаково не имеют для себя истолкования чрез контекст, как хилиастический, так и эсхатологический, потому что ни там, ни здесь нет параллельных слов о трапезе Христовой в Царстве Его, как и об апостольском суде над 12-ю коленами Израилевыми. Однако всего естественнее, кажется, отнести эти слова именно к земному, тысячелетнему царствию Христову, по крайней мере, в первую очередь, чем не исключается, конечно, и дальнейшая общеэсхатологическая перспектива. Но эта двойственность смысла, во всяком случае, еще более усиливает тот общеэсхатологический духовный тон, который звучал при установлении Евхаристии, как "воспоминания", т. е. таинственного совершения смерти Христовой, как и Его воцарения.

В этом смысле должно сказать, что наряду с причащением Божественная Евхаристия есть и Парусия, при том в обоих смыслах: хилиастическом и эсхатологическом. И это эсхатологическое ее чувство: маранафа (ср. Didache, выше) пришествия Господа, радость этого пришествия, Его встречи должно сопровождать это страшное и великое таинство вместе с трепетным покаянием, страхом Страшного суда и своего недостоинства и безответности.

   Здесь как будто противоречие или мистическая антиномия трепета и радости, и, однако, утрата одного из этих чувств обедняет, чтобы не сказать извращает, силу таинства. Если над Св. Дарами "тайно" читаются пасхальные песнопения: "О Пасха велия и священнейшая Христос", то и в сердцах (почему бы и не в устах) должно звучать Христос воскресе.

   Но это означает, что и всякое совершение этого таинства, как и участие в нем, должно будить в душах,  в чаянии этой встречи призывную молитву:  "Ей, гряди" - молитву о пришествии Господа, хотя и таинственном. В этом раскрывается евхаристическая сила апокалиптической молитвы: "Ей, гряди, Господи Иисусе", которая произносится Церковью - "Духом и Невестой" чрез евхаристическое преложение, которым дается Церкви сила совершать пришествие Господа с неба на землю, и каждая Евхаристия есть Парусия, хотя и в таинственном образе своем.












--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------