Творчество Николая Фёдоровича Фёдорова, которого по праву считают сегодня звездой первой величины в созвездии “русского космизма”, начиная с того момента, когда оно впервые открылось читателям в 1906 и 1911 гг, не перестаёт вызывать огромный интерес и столь же огромное непонимание. Спектр этого непонимания простирается от восторженного восхищения до параноидальной ненависти. Так, В. Ильин считает, что “как бы мы ни относились к захватывающим дух и сердце финальным целям и возможностям “Проекта” Фёдоров – на пиру Русской Философии ему принадлежит самый красный угол, если не право председателя”.

     Но вот совершенно иное мнение: “...термин "космизм", ставший популярным в России в связи с трудами философа Н. Ф. Фёдорова, имевшими откровенно "вампирическую" окраску – идея оживления всех предков и т. д. – и давшими импульс как космистам от науки – академики Вернадский, Чижевский, так и идеологам большевизма – Богданов, Платонов и т. д. ) на Западе был впервые употреблён представителями ордена "H. B. of  L", который Генон однозначно определил, как контринициатическую и наиболее опасную среди всех остальных оккультных организаций”. Часто встречается и скептическое отношение к идеям Фёдорова, проникнутое теплохладной иронией ( например, статья о. Г. Флоровского), лежащее где-то в середине этого спектра мнений. Формула о. Георгия “одинокая мечта об Общем Деле” полна глубокой грусти, но она лишний раз напоминает нам о том, что человечество должно фундаментально измениться нравственно, прежде чем будет в состоянии понять Фёдорова и приступить к реализации его проекта.

    Уже простое сравнение столь различных позиций заставляет задуматься над ролью идей Н. Ф. Фёдорова в наши дни, осознать их остроту и важность для выработки подхода к действительному, не декларируемому только, решению проблемы отношений между религией и наукой – и в первую очередь между наукой и православием. Замечательные богословы современности Оливье Клеман и Каллист Диоклийский (Уэр) цитируют мысль Николая Фёдорова “Наша социальная программа – это учение о Троице” (еп. Каллист даже взял эту мысль в качестве эпиграфа к своему выступлению на Международной богословской конференции “Пресвятая Троица”). В то же время иные церковные писатели, даже благожелательно настроенные, готовы увидеть в учении Фёдорова ересь. Например, старообрядческий церковный писатель А. В. Знатнов, выступая на IX Международных Фёдоровских чтениях, процитировал слова из статьи “Философ – праведник” одного из редакторов “Русского слова”, А. С. Панкратова: “ Сердцем Фёдоров был православный. Но философский ум его подрывал основы церковного православия, поэтому в православии остался он – еретиком”. Такие суждения по меньшей мере скоропалительны, так как для признания кого-либо еретиком ( и вытекающим отсюда отлучением от Церкви ) нужны соборные решения, а не частные мнения, но даже и в этом случае история может исправить ошибки поспешных отлучений и анафе-матствований – примером тому являются хотя бы отношения РПЦ и старообрядчества.

    Попытка представить учение Фёдорова, как ересь, была сделана в начале 80-х годов, когда в России стал подниматься интерес к идеям Н. Ф. Фёдорова. Анализ этой попытки весьма поучителен. Её автор, Н. К. Гаврюшин, ныне доктор богословских наук и профессор Московской Духовной академии, в начале своего творческого пути занимался проблемами художественного и научного творчества в связи с идеей освоения космоса. Однако впоследствии он стал весьма настороженно относиться не только к идеям космизма, но и ко всей русской философии “серебряного века”, и написал ряд статей, в которых пытался обвинить в причастности к гностицизму выдающихся русских мыслителей, священников о. С. Булгакова и о. П. Флоренского, а также философа А. Ф. Лосева (отношение которого к Н. Ф. Фёдорову в свою очередь было отнюдь не простым ).

    Н. К. Гаврюшин пишет:
“С точки зрения православной традиции учение Н. Ф. Федорова нельзя определить иначе как рационалистическую ересь”.

Странная штука, однако, эта “рационалистическая ересь”. Интересно было бы узнать, в каких соборных обсуждениях и решениях было утверждено анафематствование разума, или хотя бы его низшей части – “рацио” или “интеллекта”? Гилберт Кийт Честертон, замечательный проповедник христи-анства в ХХ веке, избрал для своей проповеди необычную форму детективных рассказов, героем которых является патер Браун. В рассказе “Сапфировый крест” он разоблачает вора, переодевшегося священником. На вопрос вора, как патер смог его разоблачить, Браун отвечает: “Вы слишком нападали на разум. У священников это не принято”.

Не найдя у Фёдорова каких-либо действительно еретических мыслей и даже соглашаясь с тем, что “там, где Фёдоров не упоминает своего проекта, его мысли и оценки обычно звучат вполне по православному” ( 7, с.30), уважаемый профессор делает одно удивительное, на наш взгляд, замечание по поводу понимания Фёдоровым природы греха. Критик пишет:
“Греховность человеческая, по Фёдорову, не просто вносит частичное нестроение в непостижимую гармонию Божьего мира, она весь этот мир, все творение Божие превратила в хаос, лишив его всякого смысла и красоты. Это — важнейшая предпосылка фёдоровских рассуждений, из которой вытекает и основная задача: превратить хаос в космос, вернуть миру красоту и гармонию” (7, с.31).

Что же неправославного можно найти в этих словах Фёдорова? Первородный грех, согласно православному учению, это отнюдь не нечто, вносящее “частичное нестроение” в гармонию Божьего мира, а именно космическая катастрофа, отпадение от Божественных энергий, приведшая к тому, что “вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего”. ( Рим. 23-24)

Эта катастрофа, вызвана, согласно Библии, предательством Адама. Адам был создан , как главное действующее лицо во Вселенной, и имекл определённое Божественное задание: “взял Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его” (Быт. 2:15). Будучи поселён в Эдемском саду, согласно преданию, Адам был наделён полнотой физических и духовных возможностей, но не выдержал проверки на достойное употребление своей свободы и к тому же ещё малодушно попытался свалить вину на Еву. Это привело к тому, что Адам был признан несостоятельным для выполнения задания, ради которого был создан.

Фёдоров фактически впервые осознал слова Библии, как космическую задачу, поставленную перед Адамом и определяющую место человека во Вселенной - хранить и возделывать её, как сад, преодолевая неизбежный рост энтропии в мире, оторванном от Божественных энергий, став сознательным проводником в физический мир энергий Жизни, Разума и Любви.

Интересно, что как раз в то время, когда Фёдоров обдумывал своё учение, в науке появились две на первый взгляд совершенно несовместимые теории. В физике, после работ Клаузиуса и Томсона, было утверждено Вто- рое Начало Термодинамики, согласно которому в замкнутой системе все про- цессы определяются требованием роста энтропии, идут к тепловому равновесию, распаду, деградации и всеобщей “тепловой смерти Вселенной”. В это же время в биологии, благодаря Дарвину, Уоллесу и Гексли, набрала силу обоснованная многочисленными свидетельствами теория эволюции, говорящая об усовершенствовании и прогрессе организмов, о возникновении всё более сложных типов животных, увенчивая эту лестницу восхождения живых существ появлением “человека разумного”, что прямо противоречило требованиям Второго Начала. Лишь в ХХ веке физики разобрались с этим противоречием, осознав, что Второе Начало не запрещает развитие в открытых системах, способных обмениваться веществом и энергией. Именно к таким системам относится биосфера, эволюция которой привела к появлению существа, оказавшегося на определённом этапе способным к восприятию Духа, появлению Адама – родоначальника всех людей планеты, положив начало формированию “сферы разума” – Ноосферы. Николай Фёдоров, по нашему убеждению, является предтечей ноосферного мировоззрения, его родоначальником.

Талантливый церковный публицист, диакон А. Кураев, стяжавший себе славу неутомимого борца с современным оккультизмом, к сожалению, в пылу полемики почему-то счёл учение Вернадского о ноосфере одной из разновидностей оккультных учений "Эры Водолея". Возможно, причина этого состоит в гуманитарной подготовке и поверхностном знакомстве с естественными науками, в том числе и с идеями Вернадского - одного из самых выдающихся естествоиспытателей и мыслителей ХХ века. Научное понимание идей о ноосфере, как одной из геологических оболочек, возникшей на Земном Шаре как итог развития Биосферы – сферы жизни, не имеет ничего общего с оккультным пониманием ноосферы, как “сферы духов”, “тонких миров” и тому подобных категориями мифологического анимистического сознания. Оккультное понимание “ноосферы” по существу гораздо ближе к “традиционным” представлениям о “воздушном царстве”, в котором проявляют свою деятельность ангелы (как светлые, так и тёмные, причём последние исполняют роль “мытарей”, взимающих с грешников “пошлину” за грехи, совершенные ими при жизни), и находится вместе с ними в оппозиции к научной картине мира. Христианское осмысление идеи ноосферы, как и учения Фёдорова, является, как можно видеть, одной из актуальных задач современного диалога между религией и наукой.

Печально, конечно, что термин “ноосфера” пытаются использовать оккультисты и шарлатаны. Ярким примером такой деятельности являются сочинения В. Ю. и Т. С. Тихоплавов. В их книгах, равно удалённых как от науки, так и от религии, представлен весь “джентльменский набор” паранаучных представлений конца ХХ века, включающий апелляции к “парадоксу Эйнштейна-Подольского-Розена”, работам американских парапсихологов, феноменам из области тайн и загадок, вперемешку со ссылками на “опыт Великих духовных Учителей Человечества”, где Христос ставится в один ряд с Гермесом Трисмегистом, Магометом и Саи Бабой, а также на “научные труды” следующих по стопам Е. Блаватской фантазёров, таких, как Э. Мулдашев (“открывший” в Гималаях расу сверхлюдей ) и прямых аферистов, таких, как А. Акимов (отмывавший деньги Министерства обороны, используя представления о неведомых физике “торсионных полях”). Естественным итогом является проповедь в книгах Тихоплавов идей жулика (или, возможно, исполнителя воли стоящих за его спиной манипуляторов общественным сознанием)
Г. Грабового, заявившего, что он уже умеет воскрешать мёртвых и не стесняющегося использовать для саморекламы трагедию Беслана. Идеи Вернадского, равно как и идеи Фёдорова, ничего общего с этой оккультной свистопляской не имеют, а уважаемый диакон, по-видимому, впал в тот самый “грех невежества”, о котором он же очень хорошо писал в другом месте.

Не меньший вред православию в наши дни наносят некоторые богословы, которые, преклонившись перед непобедимостью смерти, узрели сегодня во Втором Начале термодинамики некую аналогию с “концом света”, о котором говорили пророки. Более того, они убеждены, что именно “представление о мире, разрушающемся и распадающемся, представление о личности человека деградирующей и истории человеческой, находящейся в непрерывном регрессе, свойственно православному пониманию мира и прямо противоположно идее развития” (с. 34). Такое убеждение, по нашему мнению, гораздо дальше от православия и от христианства вообще, чем идеи Фёдорова. Не удивительно, что у таких верующих идея Фёдорова о том, что “Общее дело” – это и есть реализация святоотеческого завета о творческой синергии между Творцом и человечеством в главном деле, главном уповании христианства, воскрешении мертвых, вызывает явное неприятие. С другой стороны, у позитивистов, в особенности знакомых с термодинамикой, представления о “Божественных энергиях” и особой роли человека во Вселенной, вызывают не меньшее недоумение и неприятие в силу богословской необразованности или же сознательного выбора в качестве мировоззрения материализма и атеизма.

Фёдоров, насколько нам известно, не был знаком с термодинамикой, но он смог понять, что лишь в истинной синергии, соединении Божественной воли и активной деятельности Человечества возможно преодоление греха и смерти, восстановление связи (“religio”), которая замкнутую ( согласно модели Эйнштейна-Фридмана) Вселенную может сделать открытой для бесконечных энергий Творца, а перед этим “последний враг истребится – Смерть” (1 Кор. 15, 26). Но эта синергия, соработничество человека и Бога, по Фёдорову, отнюдь не сводится только лишь к ритуальным обрядовым действиям, а требует полной, совершенной отдачи плодов деятельности человека, на каком бы поле он ни трудился (включая и науку, и искусство, и производство, и политику), Творцу, направляющему его деятельность к окончательной победе над смертью и переходу человечества в качественно новое состояние. Но для этого необходим кенозис.

Кенозис – это отнюдь не просто "смирение", в особенности если смирение понимать, как преклонение перед невозможностью преодоления смерти. Но в отличие от аскетических подвигов первых двух тысячелетий христианства, сегодня кенозис необходим уже не только отдельным личностям, но всему человечеству.
Речь идёт отнюдь не о пресловутом призыве “назад в пещеры”, требовании сократить производство энергии, уменьшить число людей на Земном шаре до одного миллиарда (к чему призывал, например, в середине 90-х годов бывший министр экологии РФ В. И. Данилов-Данильян) и отказаться от достижений науки и культуры. Современное “общество потребления” создало огромное число искусственных потребностей, неразумное использование ресурсов Земли, бессмысленные войны и разрушительное ведение хозяйства уже стали причиной глобальных кризисов. Сегодня это очевидно, а сам Фёдоров понимал это уже в конце ХХ века, осуждая увлечение “мануфактурными игрушками” в ущерб человечности. Но призыв Фёдорова к кенозису – это нечто прямо противоположное требованиям современных “экологистов”, призывающих человека занять скромную нишу среди прочих земных тварей – тигров, муравьёв, земноводных – во имя сохранения биосферы, понимаемой, как абсолютная ценность. Кенозис, который необходим для осуществления главного упования христианства, достижения Царствия Божия “на земле, яко на небе”, нужен именно для того, чтобы человек смог осуществить свою главную задачу – “теозис”, стать проводником Божественных энергий в мире.

Возможность соединения человеческой и божественной природы в целостном существе - суть Халкидонского догмата, поднимающего на головокружительную высоту представление об идеале, к которому может и должен стремиться человек. Идеал этот в полной мере явлен человечеству самим Христом, открывшим для каждого возможность к нему стремиться, путь Восхождения и Преображения. Путь этот бесконечен, как бесконечно отличие между Творцом и тварным миром, но на каждом этапе этого восхождения вставший на этот путь идёт вперёд, падая и оступаясь, получая всё новые задания и обретая всё новые силы через покаяние. Эту мысль красиво выразил Клайв Льюис в сказочной притче “Расторжение брака”. Несмотря на вероисповедные различия К. Льюис и Г.-К. Честертон (Честертон - католик, Льюис - протестант), оба эти автора сделали больше, чем иные пастыри, для проповеди христианства в формах, привлекательных и доступных для человека ХХ века, и привели ко Христу немало мыслящих людей.

Фёдоров, осознавая особую роль человека во Вселенной, более всего страдает от сознания несоответствия человека этой роли, что выражается ярчайшим образом в “неродственности” людей на земле. В этом он, конечно, сильно отличается от тех ортодоксов, которые озабочены исключительно спасением своей души, и отрешенно (а может быть, и с тайным удовольствием) принимают мысль о погибели и вечных адских мучениях всех иноверных, инославных и прочих инакомыслящих. Конечно, не все православные таковы. Ахимандрит Софроний в воспоминаниях о своём великом наставнике, старце Силуане, пишет:

“Молитва последнего напряжения, с плачем о всем мире, роднила и связывала его крепкими узами со “всем Адамом”. Для него, пережившего воскресение души своей, стало естественным воспринимать каждого человека, как вечного брата своего.
В земной жизни есть известный последовательный черед, но в вечности все мы едино, и потому каждый из нас должен заботиться не только о себе, но и об этом всеединстве. После опыта адских страданий, после указания Божия: “держи ум твой во аде” для старца Силуана было особенно характерным молиться за умерших, томящихся во аде, но он молился также и за живых и за грядущих. В его молитве, выходившей за пределы времени, исчезала мысль о преходящих явлениях человеческой жизни, о врагах. Ему было дано в скорби о мире разделять людей на познавших Бога и на не познавших Его. Для него было несносным сознавать, что люди будут томиться во “тьме кромешной”. Помним его беседу с одним монахом - пустынником, который говорил:

      — Бог накажет всех безбожников. Будут они гореть в вечном огне.
Очевидно ему доставляло удовлетворение, что они будут наказаны вечным огнем. На это старец Силуан с видимым душевным волнением сказал:
     — Ну скажи мне, пожалуйста, если посадят тебя в рай и ты будешь оттуда видеть, как кто-то горит в адском огне, будешь ли ты покоен?

 

Но если аскеты-пустынники видели единственную возможность выхода из ада лишь на путях личного молитвенного “умного делания”, Фёдоров призывает к тому, чтобы это делание вышло за пределы келий и храмов. Он огорчается тем, что верующие люди “приняли молитву перед обедом за сам обед”. Эти слова до сих пор вызывают раздражение у тех, которые полагают, что единственный путь к спасению - это аскетика, пост и молитва, удалённые от реального совместного делания человечества. Фёдоров же убеждён, что и наука, и искусство, и политика могут и должны стать инструментами Общего Дела, которое многими понимается крайне убого и карикатурно. Сегодня весьма злободневны упрёки Фёдорова в адрес “буддийствующего” или “субботствующего” общества, забывающего центральную мысль всего христианства о победе над смертью и восстановлении всех в нетлении для жизни вечной. Эта мысль скользит по поверхности сознания современного человека, даже отталкивается им и ускользает от понимания, как она ускользнула от Льва Толстого, написавшего своё “Евангелие” и от создателей рок-оперы “Jesus Christ Superstar” – оба эти произведения заканчиваются сценой распятия, за которым никакого воскресения не следует! Но если забыта главная мысль Евангелия о воскрешении, что уж тут удивляться тому, что не понята главная мысль Фёдорова, неразрывно связанная с первой.

 

Осознать же, что теозис человека возможен только через кенозис человечества, и спасение каждого достигается через участие в Общем Деле спасения всех, многие уже просто не в состоянии. Неприятие идеи развития и убеждённость в непобедимости смерти – важнейшая черта, по которой проходит водораздел между сторонниками идеи “активно-эволюционного христианства”, и теми, кто полагает, что задача человека на земле состоит лишь в том, чтобы “ночь сего краткого жития перейти”, а земные заботы – это дело, недостойное христианина. Характерно, однако, что люди, проповедующие в быту такие убеждения, не так уж часто стремятся уйти в монастырь, как правило, неплохо устраиваясь в миру, иногда скромно, а зачастую и с достаточной упитанностью и комфортом. Именно такие люди чаще всего и оказываются проводниками “православного” обскурантизма.

 

О таковых прекрасно сказал великий русский физиолог, именем которого назван университет в Санкт-Петербурге, замечательный православный (старообрядческого вероисповедания) мыслитель А. А. Ухтомский: “ Тупой эгоизм "верующего", забывающего всё в виду своего спасения, гораздо противнее жизненного и часто плодотворного эгоизма непосредственного человека”.

 

Тенденцию, связанную с презрительным отношением к земным делам, огромный вред которой уже проявился в истории России, прекрасно описал некогда Лев Шестов:

 

“Мне приходилось встречаться с наиболее выдающимися представителями мыслящей России – и я не вспомню ни одного, который хотя бы раз заговорил о том, как остановить уже тогда явно надвигавшуюся на страну беду. У нас, как и везде, конечно, и даже больше, чем везде, можно насчитать множество самых разнообразных течений мысли. Есть у нас верующие христиане, есть у нас позитивисты, материалисты, спиритуалисты – всё, что угодно, есть. Каждый русский писатель прежде всего философ. Даже политический деятель и партийный человек очень озабочены философским обоснованием своих суждений. И, повторяю, разнообразие философских взглядов у нас бесконечно. Но все в одном сходятся. Я не хочу называть имён, тем более, что они пожалуй, иностранцам всё равно мало скажут, но, говорю, все писатели больше всего боялись, как бы не случилось так, что Россия вдруг устроилась бы в земном смысле благополучно. “Я не хочу, ни за что не хочу царства Божия на земле!” – кричал вне себя от бешенства представитель русской христианской мысли. “Пусть лучше Россия погибнет, чем устроится по-мещански, наподобие отвратительной старой Европы!” – с не меньшим пафосом восклицал партийный деятель из крайних левых. А один из наиболее чтимых в России поэтов не постеснялся в присутствии большого числа людей - тоже писателей – так закончить свою речь:

–Царя мы свергли. Но ещё остался царь здесь (он показал на свою голову). Уж когда мы из головы изгоним царя - тогда только наше дело будет доведено до конца”.

 

Шестов приходит к печальному выводу, что “большевистские приёмы "охраны" интересов, столь знакомые и родные русской душе, лишний раз показали, что люди, боявшиеся так, что Россию ждёт то мещанское счастье, которым наслаждалась до войны Европа, что русским людям суждено на земле ещё узреть царство Божие, "мучились и тревожились совершенно напрасно" (с.57).

 

Анализ большей части повторяемых и теперь богословских попыток обличить Фёдорова в отклонении от православия был проведен ещё в 1928 году в работе А. К. Горского “Богословие Общего Дела”, а годом раньше в работе А. К. Горского Н. А. Сетницкого “Смертобожничество”. Уверенность в непобедимости смерти была осознана, как главная ересь. В отличие от современных “богословствующих естествоиспытателей” и подчас совершенно наивных в этой области священников постсоветского набора, не говоря уже о многих “пасомых”, А.К. Горский имел блестящую специальную богословскую подготовку. Он  родился в семье священника, учился в духовном училище в Стародубе, в Черниговской семинарии, а затем в Духовной академии Троице-Сергиевской Лавры. А уж в том, что сам Фёдоров, изумительная энцикло-педичность и подвижнический образ жизни которого восхищали всех, кто с ним сталкивался, прекрасно знал и святоотеческие писания, и богословскую литературу, сомневаться нельзя.

 

Нельзя отрицать и того, что идеи Фёдорова связаны с представ-лениями об “апокатастасисе” – учении о возможности всеобщего спасения, и “хилиазме” (или “милленаризме”) – учении о тысячелетнем Царствии Божьем на Земле. И то, и другое учение приняты не всеми в Церкви, но и не осуждены догматически. Здесь нет возможности подробно обсуждать богословские аспекты этих древних идей, но нужно с полной определённостью сказать о том, что попытки объявить эти учения “ересью” не имели успеха.

 

Верили в апокатастасис и Ориген, и Григорий Нисский. Мысль о всеобщем спасении отталкивает христианских моралистов мнимой “несправедливостью” – но никто не знает путей Всевышнего! Ну, а в том, что первые христиане представляли себе Царствие Божье именно на земле, на преображенной Земле, а не в потусторонних измерениях, не стоит сомневаться – достаточно прочесть хотя бы 36-ю главу пятой книги великого борца с ересями Иринея Лионского. Критикуя плоское понимание слов ап. Павла “плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия” (1 Кор. 15:50), Ириней пишет: “ собственно не о плоти и крови сказано, что они не могут наследовать царства Божия, но о вышепоименованных плотских делах, которые, преклонив человека ко греху, лишают его жизни”.

 

О сохранении физического мира он пишет ещё более определённо:

“Поелику люди суть истинные (люди), то необходимо должно быть истинным и местопребывание их и не обращаться в ничтожество, но преуспевать в своем бытии. Ибо ни субстанция, ни сущность творения не уничтожается, – ибо истинен и верен Устроивший его, – но “проходит образ мipa сего”, т. е. то, в чем совершено преступление, потому что человек обветшал в этом. (…) Когда же пройдет этот образ и человек возобновится и окрепнет для нетления так, чтобы он не мог уже обветшать, то будет небо новое и земля новая, в которых будет пребывать новый человек, всегда о новом собеседующий с Богом”.

 

Сегодня эти представления как бы забыты.

“Так часто произнося молитву о Царствии Божием, о Царстве небесном на земле, верим ли мы в пришествие его на землю, в осуществление его в этом мире, или же это молитва о невозможном?!” – вопрошал Н.Ф.Фёдоров. (Т.2., с. 52)

 

Вопрос о хилиазме сегодня, в постсоветской России, является дискуссионным в богословских и философских кругах. Об этом свидетельствует, например, такой казус: в “Кратком религиозно-философском словаре” к термину “Милленаризм” вместо статьи есть примечание – см. “Хилиазм”, но статья “Хилиазм” отсутствует! Строго говоря, “хилиазм”, или “миллениум”, тысячелетнее Царство Христово - это, согласно Апокалипсису, лишь первый этап установления Царствия Божия на земле, вслед за которым последует истинное Царствие Божие. В нём должно совершиться глубокое онтоло-гическое преображение мира, но и в этом преображенном мире Вселенная будет существовать физически. Беда хилиастов не в том, что они стремятся к воплощению Царства Божия на Земле, а в том, что они не отдают себе отчёта в том, насколько глубоким должно быть преображение внутреннего мира человека для того, чтобы хилиастические идеалы могли обрести место на Земле. Их попытки губит извечная песенка –“мы хотим сегодня, мы хотим сейчас”, и по возможности бесплатно, “даровым”, “революционным”, а не “трудовым” путём, о чём много раз писал Фёдоров. Непонимание этого и приводило к тому, что попытки создать “царствие Божье на земле” через революции оказывались трагическими карикатурами на желаемое – будь то мюнстерская коммуна или “построение коммунизма” в СССР. Отказ же от представления о Царствии Божьем именно на Земле, в физическом мире, избавленном от роста энтропии, в котором человек будет способен преодолевать разрушительные силы стихий и в котором “последний же враг истребится – Смерть” ( 1 Кор. 15:26) – это, с богословской точки зрения, признание поражения Христа в мире, признание победы тех сил, которые изначально жаждут уничтожить созданный Творцом прекрасный мир.

 

Соглашаясь с тем, что Фёдоров проповедует мысль о Царстве Божьем на преображенной Земле, в преображенной Вселенной, нужно с полной опредеделённостью отвергнуть попытки связать его учение с оживившимися в конце ХХ века время гностическими и оккультными идеями “Эры Водолея”. Действительно, к Фёдорову тянутся некоторые современные оккультисты, ставя его имя в ряд таких “учителей человечества”, как Блаватская, Штейнер или Гурджи-ев (последний, впрочем, не выходил из церковной ограды, оставаясь православным до конца жизни). Но как только они начинают осознавать, что учение Фёдорова - это нечто совершенно иное, чем привычные рассуждения о “перевоплощении” и “астральных телах”, они теряют к нему интерес. О реальном активном противостоянии учения Фёдорова идеям гностиков я уже имел возможность высказаться.

 

Некоторые философы, действительно близкие к гностицизму, порой относятся к Фёдорову, как к мыслителю “устаревшему” или “фантазёру”. В. Налимов, например, пишет:

 

И. А. Акчурин, крупный российский философ второй половины ХХ века, занимавшийся осмыслением самых авангардных идей науки, пишет о Фёдорове иное:

“Виртуальные миры впервые позволяют сделать также какие-то следующие шаги в возможной реализации многих светлых идей человечества, – и даже таких, которые ранее казались положительно относившимся к ним философам находящимися, строго говоря, по ту сторону разумности (и даже, говоря резко, психической вменяемости). Например, очень странных идей достаточно оригинального русского мыслителя (но и, между прочим, духовного наставника таких гениев мировой культуры, как Вл. С. Соловьев, К. Э. Циолковский, П. Платонов, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой и даже В. В. Маяковский), Н. Ф. Федоров – по духовному, по крайней мере, воскрешению наших предков. В более осторожной, слабой форме, ничего страшного в этой весьма оригинальной идее нет: ведь каждый серьезный читатель любого текста на какое-то время воскрешает в своей психике какие-то очень существенные компоненты психического состояния в этот момент именно создателя данного текста. Так вот, Н. Ф. Федоров предложил пойти значительно дальше: по всей совокупности оставшихся текстов (или других сохранившихся произведений) попытаться восстановить в достаточной полноте весь духовный мир их творца. потом представить ученым (и даже всем интересующимся) возможность духовного общения с ними в виде вопросов и ответов или даже дискуссии – новых и интересных проблем.”

 

Эти слова показывают, как чудовищно глубоко непонимание идей Фёдорова сегодня. Фёдоров говорил о полном, совершенном воскрешении “отцов”, о необходимости восстановления их жизни, а отнюдь не только “их духовного мира”, как о долге христианской любви, и конечно уж не ради эгоистических потребностей “духовного общения” грядущих мыслителей, пытающихся развлечь себя разнообразными дискуссиями!

 

Характерное отношение к Фёдорову высказал Н. А. Бердяев:

 

Бердяев явно путает “материализм”, безусловно противостоящий христианскому учению, и “натурализм”, отнюдь не дающий опоры для атеизма. “Материализм” - это отнюдь не простое признание вещественности мира, а нечто иное. Этим термином обозначают или учение о “материи”, независимой от Творца, или, на бытовом уровне, как власть “чрева” над высшими духовными потребностями человека. И то, другое, конечно, с христианством несовместимо. “Натурализм” же означает не более, чем уважение к реальным достижения науки, в том числе к атомистической теории, астрофизике, теории относительности и квантовой механике, молекулярной биологии, генетике и теории эволюции. Стоит напомнить, что во время гонений на учёных в сталинскую эпоху именно обвинения в “идеализме” выдвигались, как главный аргумент против неугодных математиков (Н. Н. Лузин), физиков (Я. И. Френкель, В. А. Фок, Л. И. Мандельштам), биологов (сотни уничтоженных Лысенко “вейсманистов – менделистов – морганистов”, среди которых был великий биолог Н. И. Вавилов, умерший в тюрьме от голода ) и кибернетики, как “буржуазной лженауки”. Какой урон это нанесло нашей науке, говорить не приходится.

 

Наука (“натуралистический реализм”) исследуя закономерности реального мира, не говорит явно о Творце, ибо “научное доказательство” бытия Божия было бы трагично для веры, сделав её принудительной. Сама гармония мира, открывающаяся глазам исследователя, свидетельствует о Творце, открывая путь для подвига веры. Фёдоров – гениальный реалист, сумевший выдвинуть идею о “собирании атомов” в то время, когда даже для многих химиков и физиков учение об атомах было не более, чем гипотезой, и, осознавший необходимость “коперниканского мировоззрения” для всех людей, верующих и неверующих. Благодаря этому он смог бросить зёрна мысли, вырастив которые именно Россия первой из всех стран мира вышла в Космос. Но реализм Фёдорова никогда не противопоставлялся хрис-тианскому миропониманию, и в этом его несравнимая ни с чем заслуга.

 

Литературные формы непонимания являют нам произведения некоторых современных писателей, подчас остроумные и отнюдь не лишенные таланта. В. А. Шаров дважды обращался к этой теме. В первом романе, написанном с откровенными элементами постмодернистского “стёба”, он строит фабулу, в которой Н. Фёдоров оказывается... любовником мадам де Сталь, а во втором - потомки чекистов, овладевшие методом воскрешения, оживляют Лазаря Кагановича.

В книге Наля Подольского идеи Фёдорова излагаются в форме бульварного романа, с позиции “сыскаря”, попавшего на службу в некий “орден” учёных – последователей Фёдорова, которых чекисты заставляют воскресить убитого ... для дачи необходимых им показаний. Уровень восприятия идей Фёдорова вполне соответствует уровню развития главного героя книги. Не менее забавна и книга В. Рекшана, лидера рок-группы "Санкт-Петербург", где описывается попытка записи информации об усопших на лазерные СD-ROM диски при финансовой поддержке жаждущего достичь личного бессмертия стареющего Пола Маккартни. Эти книги во всяком случае свидетельствуют о том, что темы, связанные с идеями Фёдорова, уже проникают в сознание писателей и волнуют их. Эти книги стоит прочесть тем, кто интересуется идеями Н. Ф. Фёдоров – они позволяют понять, как преломляются идеи Фёдоров в умах наших современников на фоне интеллектуального бедлама России в начале нового тысячелетия.

 

Значительно более серьёзно и интересно отношение к идеям Фёдорова, которое представлено в “Православной Энциклопедии”: “По мере усиления в культуре и идеологии последних столетий материалистических тенденций все более явным становится стремление обосновать для человека перспективу бессмертия если не “на небе”, сообразно обетованиям веры, то “здесь на земле” – на основе достижений научного прогресса, развития медицины и т. д. Попытку объединить “храм” с “обсерваторией”, глубокое религиозное чаяние бессмертия для всех человеческих поколений с опорой на научно - технические средства его достижения представляет “Философия общего дела ” Н. Ф. Фёдоров.

 

Надежды на “посюстороннее” бессмертие появляются и исчезают под влиянием успехов или неудач конкретных отраслей науки и практики – генетики, молекулярной биологии, трансплантологии, реанимационной медицины и

т. д., вплоть до нынешних безусловно неприемлемых и опасных опытов в области клонирования человека. Приведут или нет в итоге усилия в какой-либо отрасли к существенному расширению границ земной человеческой жизни – принципиально, что, во-первых, такое “бессмертие” всегда останется лишь относительным, ограниченным временными рамками; во-вторых, чрезмерная сосредоточенность на его достижении способна маскировать духовные истоки человеческого бытия и дезориентировать стремление к ним; в-третьих, подобное “бессмертие”, понятое как самоцель, по своей интенции противоположно христианскому пониманию вечной жизни. Вне животворящего начала любви мечта о бессмертии приобретает черты глубокой безысходности: вовлекая человеческую личность в “трансцендентный эгоизм” (Бердяев), он оборачивается поистине адской непереносимостью существования, “невозможностью выйти из времени в вечность”. По существу такое добываемое ради самого себя и самочинно утверждаемое бессмертие вполне оправдывало бы те упреки во внутренней пустоте, бессодержательности, которые нередко адресуют христианскому идеалу бессмертия его теистически и позитивистски настроенные ниспровергатели.

 

В чём же причина такого разнообразия типов отношений к Фёдорову и его идеям? Дело в том, что отношение к Фёдорову теснейшим образом связано с пониманием самого главного мировоззренческого вопроса – что такое смерть, и возможна ли победа над ней.

 

То, что такая победа возможна – краеугольный камень христианской веры. Фёдоров же увидел впервые, что она будет совершена при участии человечества, объединившегося для того, чтобы Царствие Христово было “и на Земле, яко на небе”. Мысль Фёдоров парадоксальна, как парадоксальны все истинно гениальные идеи, будь то идея о шарообразности Земли, гелиоцентрическая система Коперника, теория относительности Эйнштейн или концепция “устойчивого неравновесия” Э. Бауэра. Поэтому она и не может войти в плоское “рациональное” мышление обывателя, в том числе и воцерковлённого, раздражая явно или тайно поклонившихся смерти софистов, как красная тряпка - быка. Но парадокс тем и отличается от софизма, что он являет собой истину в непривычном и неожиданном виде, в то время как софизм подсовывает сознанию доступную его уровню ложь, облечённую в привычные формы. Восприятие факта шарообразности Земли и отсутствия в пространстве “абсолютного верха” и “абсолютного низа” в физике Ньютона в своё время вызывали не меньшие судороги “традиционного” мышления, чем идея Г. Минковского о том, что теория относительности Эйнштейна приводит к представлению о необходимости добавить к трём измерениям Ньютоновского пространства четвёртое, да ещё к тому же выражаемое с помощью мнимых чисел, измерение – время.

 

Церковь уже две тысячи лет хранит и провозвествует парадоксальную для языческого сознания мысль о победе над смертью и всеобщем воскрешении в своих догматах, непрестанно повторяет её в литургических песнопениях, призывает к ней людей – но для многих эта мысль остаётся лишь абстрактным лозунгом. Посещение храма воспринимается зачастую не как путь к воскресению, а лишь как символ принадлежности к традиции, или даже (что много страшнее) к “благочестивому” сознанию личной принадлежности к группе тех, кто рассчитывает на спасение, в то время, как все другие заведомо обречены гореть в геенне огненной, а сам храм - как место, где можно по принятым правилам совершить крещение или венчание.

 

“Не гордись, тряпка - ветошкой будешь” – любил повторять Николай Фёдорович. Эта присказка проста на вид, но в ней скрыто золотое зерно парадокса. Если бы речь шла просто о тряпке – и Бог с ней, с тряпкой. Распадётся на атомы – туда ей и дорога. Но ведь тряпка эта не проста: она ведь – мыслящая тряпка, она “гордится”, значит, уже ощущает себя личностью! Вот эта то гордыня, упоение текущим “здесь и теперь”, и застилает тряпке глаза, а грядущее превращение в “ветошку” и окончательный распад на атомы как бы исчезает из вида. Так и живёт эта тряпка, или вовсе не думая о печальном конце, либо утешая себя теософскими грёзами о череде перевоплощений, в конце которых маячит туманный образ нирваны. Подпитывая эти грёзы, книги из разряда “рыночной эзотерики”, начиная со второй половины ХХ века, тоннами лежат на книжных прилавках России, Америки и Европы, проповедуя наступление “Эры Водолея”. Более честные тряпки пытаются залить ужас алкоголем или хоть на миг ощутить себя “сверхчеловеками”, “магами” с помощью наркотиков или занимаясь “экстрасенсорикой”. Более спокойные и интеллектуальные убивают время, погружаясь в виртуальную реальность двумерной компьютерной псевдожизни.

 

Выработка верного отношение Церкви к идеям Николая Фёдорова так же необходима сегодня, как и выработка верного отношение к другим научным теориям, в том числе к идеям эволюции.

 

Мысль о “происхождении человека от обезьяны” (чего теория эволюции, включая дарвинизм, никогда не утверждала, доказывая лишь наличие общего предка у человека и современных приматов) вызывает отчаянное сопротивление тех, кто желал бы трактовать Библию ( или Коран) буквально и использовать в качестве орудия, которым можно бить инакомыслящих по головам. В отрицании теории эволюции (которая отнюдь не сводится только к учению Дарвина) едины сегодня все фундаменталисты – будь то фундаменталисты из протестантских деноминаций, или же исповедующие ислам. Среди учёных эволюционистов бытует шутка о том, что “в происхождение человека от обезьяны не верят прежде всего те, кто ещё не совсем произошёл”.

 

Православию это совершенно не нужно. Вспомним, что даже чтимый всеми православными святой Серафим Саровский не видел в идее родства человека и животных ничего, противоречащего духу Библии. Не видели никаких непреодолимых противоречий православной веры и эволюционных представлений и писатель Ф. М. Достоевский, и поэт А. К. Толстой, и великий врач Н. И. Пирогов. Но не зря ведь говорил Фёдоров, что “В идее нет ничего выше, чем православие, но тем резче бросается в глаза несоответствие идеи с действительностью”.

 

Христианству отнюдь не противопоказано и восхищение прекрасными твореньями Божьего мира, любовь к природе, – важно лишь, чтобы эти чувств не превращались в обожествление природных стихий. Может быть, одно из главных различий христианства и язычества состоит в том, что язычество принципиально не способно к кенозису, оставаясь в традициях “инициаций”. Ветхозаветная борьба с “поклоняющимися на высотах” была очень актуальна в эпоху, когда нужно было объяснять людям, что “боги”, которым они поклоняются – даже такие великие, как Солнце Египта и Луна Вавилона – суть твари, несоизмеримые с Творцом всего сущего. Но, поклонившись Творцу, а не твари, Библия утвердила право человека на особое место во Вселенной, а христианство сказало о необходимости преображения человека и мира, заявив о том, что “человек есть тварь, которой дано задание стать Богом” устами Афанасия Великого и Василия Великого. Язычество, апеллируя к ценности стихийных энергий и животных страстей человека, среди которых главнейшими являются сексуальные страсти и жажда власти, вновь активно противостоит христианству сегодня, оживает в современном оккультизме и сатанизме. Языческая магия вдохновляла Гитлера, который использовал в качестве символа своего движения свастику и навсегда испоганил этот древний языческий символ. Когда свастику сегодня пытаются поднять на свои знамёна русские националисты, они не понимают, что ничего, кроме вреда, это России не даст.

 

Не нужно путать Символ Веры, являющийся conditio sine qua non христианства, и выдаваемые за догматы представления, которыми в основном и питается “бытовое” христианство. Беда таких христиан не в “обрядоверии”, за которое их упрекают. Обряды, прошедшие испытание историей, глубоки и прекрасны. Беда в том, что многие из тех, кто искренне почитают себя христианами, опираются в своей душе отнюдь не на чаемое в символе веры Воскрешение мертвых, а на в лучшем случае платоническое, в худшем - сугубо оккультное, представление о “бессмертии души”, сотворённой независимо от тела, и стремящейся к освобождению из этой “темницы”.

 

К ним относится остроумное замечание Честертона о людях, которые верят, что человек – это “труп, внутри которого живёт привидение”. Их можно понять: находясь в теле, подверженном утомлению, болезням, разрушению и, наконец, полному превращению в “ветошку”, гниющую и распадающуюся, душа естественно хочет избавиться от этой пытки, даже ценой невозможности участвовать в какой-либо деятельной жизни, осуществимой только при наличии тела. Многие из считающих себя православными даже не подозревают, что идея о “бессмертной душе”, созданной независимо от тела и “вселившейся” в него, восходящая к Пифагору и Платону, а позже развитая Плотином и неоплатониками, была отвергнута уже ранними отцами Церкви. В 553 году, на V Вселенском соборе, идея о независимом сотворении души и тела была подвергнута анафеме.

 

Можно по-разному, в соответствии с типом и качеством веры, думать о реальности потусторонних миров, райских наслаждений и адских мучений, признавать их объективной реальностью или же субъективной. На эту тему много размышляли и о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков и другие замечательные православные мыслители. Но не будем забывать о том, что именно отказ от рационального понимания мира в ХХ веке привёл к реальному появлению здесь, на Земле, адских систем, превосходящим по ужасу самые кошмарные видения Данте и Даниила Андреева. Иррационализм открывает дорогу атавистическим структурам психики, определяемой конструкцией мозга и его животным происхождением. Эти атавистические структуры, управляющие поведением, очень сходны с теми, что определяют иерархическую структуру власти в стаде обезьян – способность объединяться преимущественно при наличии “общего врага” и передать ответственность за личный выбор “лидеру” стаи, вождю, фюреру. Именно они стали основой тоталитаризма Гитлера и Сталина. Но если идеология коммунизма, по крайней мере декларативно, опиралась на научную картину мира, то идеология гитлеризма в основе своей имела откровенно оккультные корни, исходила из картины мира, с порога отбрасывающей естественнонаучные представления, называя теорию относительности Эйнштейна “еврейской физикой”, проповедуя фантастические представления Вирта об истории человечества, космологию Горбигера, учение о “космическом льде” и теорию, согласно которой мы живём внутри полого Земного Шара.

 

Н. Ф. Фёдоров, в отличие от иррационалистов, уважал науку. Можно только удивляться и восхищаться тому, насколько глубоко его интуиция опередила современное ему состояние науки. Неоднократно уже писали о том, что его мысли о неизбежности и необходимости выхода человечества в космическое пространство стали зародышем тех идей, благодаря которым именно Россия первой из всех стран мира вышла в Космос. Его идеи о необходимости превращения армии из орудия взаимного уничтожения людей в средство их объединения в борьбе с разрушительными силами природы – засухами, ураганами, землетрясениями намного опередила предложения современных экологов, пока что не способных организовать силы человечества для решения этой задачи. В конце ХХ века экологический алармизм, порождённый прогнозами Римского Клуба, привёл лишь к появлению глобальных афер транснациональных корпораций, таких, как “озоновая дыра” и “антропогенное глобальное потепление”. Первая афера дала несколько лишних миллиардов концерну Дюпона, потеснившему на рынке фреонов своих конкурентов, а вторая открыла “торговлю выбросами углекислого газа”, и Россия, которая несмотря на протесты многих учёных, всё-таки подписала “Киотский протокол”, может получить в итоге немалый финансовый ущерб. Огромный ущерб ежегодно приносят ураганы, штормы, цунами и такие опасные климатические явления, как “Эль-Ниньо” – ущерб этот исчисляется десятками и сотнями миллиардов долларов. Но США, видимо, предпочитают тратить миллиарды на ликвидацию последствий, вызванных ураганами, чем на создание общепланетных средств для их наблюдения и ликвидации на ранних стадиях развития. Наука сегодня готова к решению задачи, поставленной ещё Фёдоровым, но далёкая от разумности структура экономических и политических процессов не даёт этому осуществиться. Только формирование ноосферы объединённого человечества, обеспечивающей “цветущее многообразие” разных культур и наций может справиться с этой задачей.

 

Из всех интуиций Фёдорова, безусловно, наиболеее яркой является его убеждённость в возможности восстановления тела человека на основе достижений физики и химии, идея о “собирании атомов”. Конечно, он опирался в этой интуиции на святоотеческую мысль, в первую очередь на Григория Нисского - это особенно ясно следует из того, что он, вслед за св. Григорием полагал, что каждый атом хранит “отпечаток”, память о том теле, в котором он пребывал некогда. Сегодня физика исповедует принцип Паули, согласно которому элементарные частицы принципиально неразличимы, и атомы, составленные из них, тоже, так что не важно, из какого именно источника атом взят. Это, кстати, снимает ряд парадоксальных проблем, связанных с тем, что каждый атом фактически принадлежал не одному телу, а телам миллионов предков, и при их восстановлении, казалось бы, мог бы возникнуть конфликт – спор за право обладания этими атомами. Физика, к счастью, снимает эту проблему. Но если мы вспомним, что во времена Фёдорова учение об атомно-молекулярной природе вещества считалось лишь гипотезой, и лишь в начале ХХ века научная обоснованность этой гипотезы стала убедительной, уважение к его интуиции лишь вырастет.

 

Фёдорову часто предъявляют упрёки в том, что он смотрит на человека, как на машину, ссылаясь на его слова “Соберите машину и сознание вернётся к ней”. Однако – обратимся к первоисточнику. Обращаясь к позитивистам, он пишет:

“Когда дело идёт о бессмертии души, мыслящие люди становятся недоверчивыми, требуют строгих доказательств; почему же, когда дело коснётся смерти, философы впадают в ребяческое суеверие и легковерие и тем самым суживают область деятельности? Гниение считается при этом признаком, который не допускает уже дальнейших опытов. Приходится, однако, напомнить кому следует, что гниение – не сверхъес-тественное явление и само рассеяние частиц не может выступить за пределы конечного пространства; что организм – машина, и что сознание вернётся к нему, как желчь к печени; соберите машину, и сознание вернётся к ней! Ваши собственные слова обязывают вас, наконец, к делу!”

 

Вот этот-то призыв к делу и раздражает смертопоклонников больше всего. Во второй половине ХХ века наука продвинулась очень глубоко в понимание конкретных атомно-молекулярных принципов устройства и функционирования живых систем. Тонкость “архитектуры и хореографии” процессов в живой клетке оказалась чрезвычайной, и реальная “сборка” живой клетки, даже бактериальной, непосредственно из атомов, пока ещё недоступна науке.

 

Технические устройства уже позволяют реально манипулировать отдельными атомами, собирая из них на специальных положках впечатляющие картинки, которые и не снились Левше, который умел подковать блоху. Сегодня учёные умеют собирать белки и нуклеиновые кислоты из составляющих их молекулярных блоков (аминокислот и нуклеотидов), и собранные таким образом молекулы ведут себя точно так, как их природные аналоги. Осуществлён опыт создания искусственной ДНК для вируса, и оказалось, что при внедрении её в живую клетку она способна строить на основе содержащейся в ней информации все необходимые белки, которые формируют полноценный вирус. “Сборка из атомов” живой клетки уже не за горами. Тем не менее главный вопрос, который больше всего волнует противников Фёдорова – вернётся ли душа в “собранное из атомов” тело, остаётся нерешенным. Только прямой опыт может дать ответ на этот вопрос. Вообще же вопрос о том, что такое “душа” – это один из самых неясных вопросов, причём в равной степени как для богословов, так и для естествоиспытателей.

 

Показательно мнение польского философа Юзефа Бохеньского:

 

Но и это – заблуждение: ведь с таким же успехом можно утверждать, что на самом деле дерево – это масло, а вода – это железо, ибо психические явления коренным образом отличаются от физических, материа-льных явлений. Другое суеверие, касающееся души, мы обозначили как “реистическое”, от латинского “res” – вещь. Оно основано на том мнении, что человеческая душа подобна таким вещам, как столы, пишущие машинки, горы и крокодилы.

 

Крайнее выражение этот предрассудок получил у французского философа Декарта. С его точки зрения, человек состоит из двух вещей, двух частей (он называет их “субстанциями”), а именно телесной части, т. е. тела, и духовной части, т. е. души. Впрочем, концепция Декарта – всего лишь псевдонаучная формулировка широко распространенного предрассудка о том, что человеческие души разгуливают вне своих тел. Так, к примеру, древние египтяне уже в XXV в. до Рождества Христова, т. е. 4500 лет тому назад, верили, что человеческая душа (ее называли “Ба”) после смерти тела разгуливает возле могилы умершего в образе птицы с человеческой головой. Несмотря на древность этого суеверия, опирающегося, кроме того, на “авторитет” Декарта и других, а также на плохо понятую христианскую веру, преодолеть его трудно.

 

Следует подчеркнуть, что воззрение, согласно которому человек якобы состоит из двух частей – тела и души, – является весьма убогим. Наука в целом и все серьезные мыслители решительно отвергают такую точку зрения. Приведем только один пример: св. Фома Аквинский, один из величайших христианских мыслителей, категорически отрицает, что человеческая душа является отдельной “субстанцией”; по его учению, душа – это “сущность (форма) тела”. Дело в том, что человек представляет собой не соединение двух вещей – телесной и духовной, – а одну-единственную вещь, включающую как бы различные стороны или слои. (…) Нас бы очень устроило, если бы мы могли понять душу как что-то отдельное, следуя желанию Декарта. Но и это второе заблуждение черпает свою популярность из множества предрассудков и суеверий, столетиями нагромождавшихся вокруг смерти, похорон и т. д. Освободиться от их влияния нелегко”.

 

Но, конечно, многим православным людям католики Юзеф Бохеньский и Фома Аквинский не указ. Ведь согласившись с ними, придётся всерьёз задуматься о том, что же происходит с душой после смерти, и засомневаться в реальности посмертных мытарств, рая и ада. А ведь эти учения глубоко вошли в христианское сознание, начиная минимум с 4-го века новой эры.

 

Изменение привычного отношения к этим учениям многими воспринимается, как отказ от христианства вообще – вероятно, именно это и заставляет некоторых обвинять Фёдорова в ереси. Подробный анализ учений о мытарствах и загробной участи души, а также о её природе и взаимоотношениях с телом выходит за рамки этой статьи, но кое-что на эту тему сказать необходимо, поскольку вокруг той темы ломается много копий.

 

В 1965 году были опубликованы исследования американского психолога Э. Кюблер-Росс, посвященные околосмертным переживаниям, а в 1972 году была издана наделавшая много шума книга Раймонда Муди, который сообщил об опыте людей, переживших клиническую смерть и как бы “вернувшихся с того света”. Некоторые доверчивые читатели восприняли эти работы, как “доказательство” реальности загробного мира. Более глубокие православные мыслители ( например, о. Серафим Роуз) почуяли какой-то подвох в слишком уж безоблачных описаниях переживаний рассказчиков. Ведь по православному учению ( не догматическому, но очень широко распространённому) после смерти душа проходит путь тяжких испытаний (“мытарств”), на которых решается её посмертная судьба, и отнюдь не автоматически переходит в небесные обители.

 

Те, кто поверили Р. Муди, должны испытать тяжелое разочарование, прочитав его книгу “Последний смех”, в которой он приходит к выводу о необходимости относиться ко всем его исследованиям прежде всего с юмором, поскольку вообще “паранормальное так увлекает нас потому, что оно нас развлекает”, а “поскольку околосмертные переживания привлекают нас тем же способом, которым они привлекают внимание к непроходимым границам внутри нас самих, они развлекают (и это будет шоком) способом, аналогичным тому, каким развлекали бытовавшие в старину шоу уродов” (с.342). В 80-х годах вошли в моду исследования в области “трансперсональной психологии”, инициированные Станиславом Грофом. Его работы, в особен-ности исследования изменённых состояний сознания при приёме ЛСД вызвали большой интерес в кругах хиппи и других неофитов “Эры Водолея”, стремившихся с помощью ЛСД, мескалина и других наркотиков обрести “сверхсознание” и “выйти в иные миры”.

 

Эти исследования возбудили большой общественный интерес, но по степени научности они, в общем, недалеко ушли от не менее модных в те же годы сочинений Кастанеды и относятся к тому же типу книг, соблазняющих читателя таинственными и великими перспективами и оставляющих его в конечном счёте в недоумении и растерянности, порождая у более слабых прямое влечение к наркомании и другим средствам ухода от реальных проблем жизни. Это обстоятельство отнюдь не случайно позволило о. Серафиму Роузу отнести работы Грофа к разряду оккультных соблазнов.

 

Факт “изменённых состояний сознания”, бесспорно, чрезвычайно интересен, а изучение этого феномена может пролить свет на то “многообразие религиозного опыта”, о котором писал ещё в конце XIX века У. Джемс. Для субъекта этих переживаний они ничуть не менее реальны, чем мир, воспринимаемый человеком с нормальным сознанием, но отнюдь не могут претендовать, в отличие от нормального мира, на общезначимость и какую-нибудь доказательность.

 

Проблема отношений души и тела ( в англоязычной литературе она именуется термином “mind-brain problem”) отнюдь не проста и не сводится к изучению паранормальных феноменов. Она по-прежнему волнует серьёзных учёных, как естествоиспытателей, так и философов, во всём мире. Литература по этой проблеме исчисляется десятками тысяч работ. В конце ХХ века эта проблема вышла из области чисто философских и богословских рассуждений, став в разряд практических проблем в связи с бурным развитием кибернетики и информатики в связи с проблемой создания искусственного интеллекта.

 

Известный физик-теоретик Роджер Пенроуз посвятил этой проблеме ряд книг, наиболее известны из которых “Новый ум короля” (1989) и “ Тени Разума” (1994). Название первой книги очевидным образом ассоциируется с названием сказки Г.-Х. Андерсена “Новое платье короля”. Пенроуз выступил в роли того мальчишки, который не побоялся заявить, что король-то голый, слишком самоуверенным сторонникам идеи о том, что сознание можно принципиально свести к вычислимым процессам, связанным с комбинациями состояний отделимых друг от друга (“классических”) элементов. Такими элементами в современных вычислительных машинах являются состояния триггеров, такими же элементами можно считать синапсы на нейронах, как это предполагают разработчики нейрокомпьютеров, и даже атомы, в тех условиях, когда их можно считать твёрдыми шариками. До определённого предела эти модели работают, но дальше начинают действовать парадоксальные законы квантовой механики. Главный квантовомеханический процесс – коллапс волновой функции – не описывается классическими законами, он принципиально индетерминистичен, и ряд учёных предполагает, что именно с этим связаны такие свойства живых (“одушевлённых”) систем, как свобода воли. Пенроуз пишет о том, что искать подходы к пониманию природы сознания тоже стоит искать на этом уровне.

 

Можно предположить, что главное свойство живого – “устойчивое неравновесие” – лежит в основе способности живых существ усиливать “коллапс волновой функции”, превращая его следствия в акт макроскопического движения. При таком подходе становится понятна и роль тела, как главного инструмента, осуществляющего связь между базовым миром “квантовомеханических возможностей” и миром “классических реальностей”. В прямых экспериментах на изолированной одиночной нервной клетке ещё в конце 60-х годов была показана способность нейрона осуществлять активное поисковое поведение, обучаться и запоминать результаты поиска. Эти наблюдения хорошо согласуются с идеями Пенроуза и свидетельствуют о необходимости глубже всматриваться в природу живого для выяснения особенностей поведения одушевлённых и неодушевлённых существ, понимания их кардинального различия. Но эти соображения не закрывают возможности того, что “собранная из атомов” живая клетка будет вполне полноценной и не уступающей своему природному прототипу. Конечно, только прямой опыт может утвердить эту позицию окончательно.

 

Фёдоров, действительно, мало интересуется паранормальными явлениями и видениями потустороннего мира. Его вера не нуждается в опоре на рассказы о мистических явлениях.

 

Он видит в Христе Того, кто дал человечеству возможность выйти из ада невежества и греха, и завещал своим ученикам и последователям творить Его дела –“больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мёртвых воскрешайте, бесов изгоняйте” ( Мф. 10:8). Для осуществления этих дел необходимо развивать и естественные науки, и образование, и культуру.

 

Для этого религия может дать главные ориентиры, и они есть в Евангелии, о чём замечательно говорит Николай Веденяпин в “Докторе Живаго”:

 

Усматривать “еретичность” Фёдорова в том, что он слишком мало обращает внимания на предметы размышлений обыденного христианского сознания, предающегося унынию при мысли о адских мучениях или далеко не христианским упованиям на “бессмертие души”, совершенно невозможно. Мысль Фёдорова работает над решением гораздо более глубоких вопросов. Он ищет возможность выхода человечества на новый уровень духовного развития, которому будет соответствовать и совершенно новые формы социального бытия человечества, призванного к решению космических задач, фантастических и реальных одновременно. Мысль Фёдорова стремится к решению задач, превосходивших всё, что до сих пор решали лучшие умы человечества. Нет ничего удивительного в том, что именно идеи Фёдорова, связанные с выходом человечества в космическое пространство, были восприняты Циолковским и облечёны им в форму уравнений реактивного движения, а затем вдохновили ГИРД`овцев и С. П. Королёва. В конечном счёте именно эти идеи позволили России первой вырваться в космос, и уж совершенно фантастическим, если не провиденциальным, совпадением является то, что Юрий Гагарин носил ту же фамилию, что и отец Николая Фёдорова.

 

Цель, которую он ставит – это далёкая путеводная звезда, достижение которой требует не меньших усилий и духовного совершенства, чем освоение дальнего космоса. До того, как человечество станет способно приступить к решению задачи “воскрешения отцов”, оно должно будет найти решение гораздо более близких и “скромных” – таких, как преодоление видового барьера продолжительности жизни, затем – достижения сохраняющего молодость и активность человека без ограничений во времени, избавление от “рабства тлению” ( Рим. 8:21), овладение способностью регенерации и совершенствования тела ( как с помощью технических приспособлений, так и с помощью духовных средств). Сегодня наука приближается к следующему великому прорыву - преодолению видового барьера продолжительности жизни. И опять инициатива находится в руках русских учёных!

Конечно, сегодня наука болеет теми же болезнями, что и общество в целом. Слишком далеко разошлись сегодня те, кто способен любить по-христиански, и те, кто способен заниматься продуктивно заниматься научным творчеством - об опасности чего предупреждал Николай Фёдоров ещё в конце XIX века. Это расхождение, конечно, вредно и для развития самой науки – вместо объединения сил при полном взаимопонимании и поддержке, основой которых всегда является кенозис, наука движется через механизмы соревнования, принимающего иногда вполне зоологические формы.

 

Несомненно, что и общество в его современном состоянии будет сопротивляться переходу в качественно новое состояние, изобретая для этого как социальные, так и психологические инструменты. Наверное, будет использована для этого и религия в её средневековых формах, представленная, как один из инструментов хранения “Традиции”, в сущности противоречащей христианству, открывшему перед человеком путь бесконечного восхождения к Богу. Лики христианства менялись на протяжении 2000-летней истории: от катакомбных агап на фоне факелов из живых христиан и мучений отданных на растерзание зверям в цирках, через споры эпохи Вселенских Соборов, через раннее Средневековье, когда страх перед кознями дьявола явно превышал страх Божий, а Папы небезуспешно старались возвыситься не только над паствой, но и над королями, через эпоху Возрождения, стряхнувшую дурман презрения к телу, но и впавшую в связи с этим в многочисленные соблазны, главным из которых был соблазн возрождения “тайного знания” и “человекобожества”, титанизма, не желающего сообразовать свою свободную волю с послушанием воле Творца.

 

Возрождение исторически соответствовало эпохе растления Рима, естественной реакцией на который стал протеста Лютер, приведший к новым формам христианства, вскоре охватившим Новый Свет – но чего-то явно не хватало для вселенской устойчивости этих форм, и очень быстро они интенсивно мутировали, породив ещё более близкий к Ветхому Завету, чем учение Лютера, кальвинизм, а за ним – десятки различных протестантских деноминаций. Византийская ветвь тоже являет примеры многообразия ликов христианства. Перенос его на почву России породил совершенно не обычное для Византии поклонение Троице, как Целому, дающему прообраз устроения человечества на Земле в его грядущем, преображенном бытии. Раскол 17-го века, одна из самых трагических страниц истории России, привёл к проявлению множества “старообрядческих” толков и течений, в каждом из которых, тем не менее, по-своему присутствовал дух Христа.

 

Облик христианства в XXI будет новым, невиданным доселе. Он будет именно таким, какой необходим для указания пути спасения людям, обладающим и значительно более серьёзными знаниями о мире, и новой техникой для его обустройства. Можно надеяться, что идеи Николая Фёдорова будут во много определять этот новый облик христианства, избавившегося от обскурантизма и чванства клириков, от корыстолюбия, разврата и невежества священников, от политических амбиций. Пока что человечество не сумело изменить свою природу, которая в глубине своей остаётся той же самой природой своевольного Адама. Сам же Николай Фёдоров сегодня “для ортодоксов – соблазн, для позитивистов – безумие”. Но именно это и даёт надежду на то, что его идеи выведут человечество на истинно христианский путь. Ведь христианство является единственной в мире религией, где Творец не только воплощается в тело человека (это могли делать и индийские “аватары”), но Сам моет ноги Своим ученикам, давая им пример высочайшего кенозиса – для того, чтобы “тварь смогла стать Богом”.

   

                           

                                                          ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

 

В. Ильин “Ответ Г. Флоровскому” // Н. Ф. Фёдоров “Pro et contra”, Спб, 2004, с. 733

 

А. Дугин “Конспирология”, М. “Арктогея” , 1994, с. 84

 

 

Прот. Г. Флоровский “Фёдоров и проект Мнимого Дела: о Н. Ф. Фёдорове и его последователях” // “Современные записки” №59, Париж, 1935, с.399-414

 

Оливье Клеман. “Вопросы о человеке” // “Беседа”, Л. - Париж, 1998, с. 20

 

Еп. Каллист Диоклийский (Уэр) “Святая Троица – парадигма человеческой личности” // Международная богословская конференция “Пресвятая Троица”, 6-9 марта 2001 г., М., с. 275

 

 

 

 

 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------