На сегодняшний день, с известной долей условности, можно провести такое разделение «сфер влияния»: наука исследует материальный аспект мироздания;   мистические учения устремлены к духовной сущности мира; религия же концентрирует внимание на связи между миром и Богом.

 

Трагический факт, глубоко противоречащий исконному стремлению человека к целостной истине, заключается в том, что эти три огромные сферы опыта отделены друг от друга, говорят на разных языках, порой непримиримы. Все попытки их искусственного сочетания до сих пор оказывались нежизнеспособными. Но если их органическое соединение пока невозможно, то глубокий и серьезный диалог совершенно необходим.

 

Однако даже сам выход на такой диалог требует от каждой из сторон немалых усилий. Надежду на успех здесь прежде всего дает расширяющийся круг людей, в той или иной степени переживших в своем личном опыте все три подхода, но отдавших предпочтение одному из них или так и не сделавших выбора. Я думаю, что самым значительным опытом такого диалога была русская религиозная философия начала века. Хотя ни одной из поставленных проблем она решить не успела, зато обнаружила необычайную глубину и плодотворность вопросов, возникающих на «стыках» принципиально разных мировоззрений. Психофизика является, по-видимому, той областью, где встреча разных подходов необходима в первую очередь и где эта встреча имеет шанс на положительные результаты.

 

В свое время я сделал решительный выбор в пользу христианства, притом в конкретной форме Восточного Православия. Поэтому хотелось бы высказать несколько соображений о том, какие усилия могут потребоваться с этой стороны для того, чтобы сделать возможным участие в диалоге, не изменяя при этом самому православию.

 

Прежде всего попытаюсь сформулировать те основы христианского сознания, от которых оно отказаться не может ни при каких обстоятельствах, не отказавшись при этом от самого себя.

 

Первое: мир, как материальный, так и духовный, сотворен Богом.

 

Верить в это невероятно трудно – идея творения так «горяча», что разум, решившийся принять ее всерьез, как бы переплавляется, преображается в ней, приобретая при этом совершенно новые качества. Но если не верить в акт творения, религия исчезает и остаются только мистицизм и наука.

 

Уже первые выводы из догмата творения полярны: мир сотворен Богом –   следовательно, мир Богу сообразен и в конечном счете принадлежит Ему; мир сотворен Богом следовательно, мир Богу иноприроден и никогда не сможет до конца слиться с Ним. Христианская мысль о мире движется между этими двумя полюсами, и в принципе мир не содержит ничего, что она не могла бы в себя вместить.

 

Второе: Бог есть Личность. Суть религиозной веры в том, что для каждого человека открыта возможность вступить с Богом в личные, духовно-интимные отношения. Христианское сознание буквально пронизано персонализмом. Даже происхождение зла имеет глубоко личный характер: корень зла – зависть. Конечные судьбы мира также определяются этим: Антихрист – самозванец, выдающий себя за Бога, и все зависит от правильного личного выбора.

 

Третье: Бог стал человеком, и этот Человек воскрес из мертвых.

 

Победа над смертью есть преодоление разрыва между материей и духом. Смерть человека – результат греха, а грех есть отказ от свободного единства с Богом. Все эти «вертикальные» разрывы бытия преодолеваются Иисусом Христом.

 

Я ограничусь этими основами, полагая, что все другое: догмат, таинства, культ Богородицы, иконопочитание, соборность – органически из них вырастает.

 

Верность основам оставляет простор для широчайшей свободы мысли и возможность открытого и доброжелательного подхода к любому нецерковному учению.

 

В качестве примеров такого подхода в истории Русского Православия укажу на два имени: преподобный Максим Грек и святитель Феофан Затворник – оба, кстати, канонизированы Собором 1988 года. Первый глубоко освоил научно-мистические учения своего времени, в особенности астрологию, и учил русскую интеллигенцию XVI века разумному пользованию этими знаниями. Но при этом он с огромной энергией отстаивал христианский персонализм: свободу Бога и человека по отношению к року, предопределению, судьбе. Эти идеи Максима Грека актуальны и сегодня. Феофан Затворник в конце XIX века исключительным вниманием относился к достижениям таких наук, как психология и химия. Первую он использовал в построении христианского учения о человеке, вторую –  в учении о природе. Феофан высказывал мысли о всеобщей одушевленности материи, о том, что природа стоит на пороге какой-то великой трансформации, «готовится родить в себе свое новое состояние».

 

К сожалению, примеры эти единичны. К тому же Максим Грек большую часть жизни провел в заточении, да и к Феофану Затворнику отношение церковной власти было очень подозрительным.

 

  Специфика исторических судеб Восточного православия в том, что оно только в наше время начинает приходить в себя после той духовной катастрофы, какой была для него гибель Византии в середине XV века. Византия эпохи Григория Паламы подготовила высшие в истории достижения христианской культуры: о ее потенциях можно судить по таким ее плодам на русской почве, как Сергий Радонежский и Андрей Рублев. XV век был не завершением, но лишь началом культуры нового типа. Гибель Византии, а затем жестокий разгром «нестяжателей» – носителей паламитской традиции на Руси – привели к ее насильственному пресечению. Характерные черты этой традиции: уникальная в церковной истории свобода христианской личности, вселенская широта кругозора, готовность к диалогу с инакомыслящими и в основе всего – стремление к синергизму, то есть к совместному с Богом мышлению, чувствованию, хотению и действованию. Традиция синергизма имеет древние и глубокие корни – библейские, апостольские и святоотеческие. Итак, условие для плодотворного участия в диалоге: развитие собственной коренной традиции Православия. За несколько веков, пока эта традиция не работала, не развивалась, мир ушел далеко вперед, и сегодня именно чувство собственной интеллектуальной и творческой беспомощности вынуждает многих наших православных современников занимать позицию "глухой защиты". О каком уж тут диалоге может идти речь? Реакция на достижения науки или на откровения мистиков может при этом быть однозначно негативной: навесить ярлык, заклеймить очередного «беса» и отгородиться глухой стеной отчуждения: все это не от хорошей жизни.

 

Конечно, силы преисподней продолжают действовать, и бесы никуда не исчезли, но достойно ли учеников Христа уступать Его противникам весь огромный Божий мир? Состязание идет прежде всего за души людей, и победит тот, кто явит превосходящую творческую мощь. Сама по себе сила, если она не обнаруживает способности к созиданию, никого ни в чем не убеждает.

 

   Что касается психофизических явлений, о которых мы ведем разговор на страницах журнала, то для верующего нет сомнений, что в эту область часто вторгаются могущественные духи, отпавшие от Бога. Возможно, они даже считают эту область своей законной «вотчиной». Мы не обязаны с ними соглашаться: эта сфера бытия также сотворена Богом и по праву творения принадлежит Ему. Но Бог царствует в мире через человека, а не через духов, и потому очеловечивание психофизического космоса для христианина – вполне достойная задача, если не сказать – обязанность. Безусловно, дело это трудное и опасное. Но еще опаснее во время битвы прятать голову под крыло под видом благочестия или, наоборот, в слепом гневе хватать дубину и крушить, не глядя, чужих и своих. Когда речь идет о столкновении с явным и могущественным злом, следует ли отталкивать союзников в этом деле, даже если наши исходные установки и конечные цели не вполне совпадают? С союзниками необходим диалог.

 

  Конечно, вследствие того провала в развитии христианства, о котором я говорил, соотношение сил в этом диалоге и мирном состязании с «союзниками-конкурентами» далеко не всегда будет в пользу православия. Но к этому можно относиться без обиды и паники, рассматривая свою временную слабость как творческий вызов, в надежде на всемогущего Бога, который и поражения умеет обращать в победу. Но как Он сможет содействовать тому, кто уже заранее согласился с торжеством зла на земле, у кого не  болит душа за гибнущее  Божие  творение? Или тому, кто уже не стремится к  расширению и просвещению своего ума, самодовольно полагая, что все необходимое  ему известно?

 

  Может быть, именно честный  диалог с сильными оппонентами  пробудит  в  христианских душах ту ревность о Боге и Божьем творении, которая необходима, чтобы  упущенное за несколько веков восполнить в короткие исторические  сроки. Синергизм  требует, чтобы наша активность совпадала  с Божьими  планами.  Если  мы ошибемся,  то Он  даст  нам возможность осознать ошибку и исправить ее. Но если мы вообще  откажемся от активности, то так никогда и не узнаем, чего Бог ожидал от нас. Это может  быть не обязательно активность действия, но активность молитвы и вопрошания, лишь бы не равнодушие, не самоудовлетворенность. Свобода мысли не может страшить  христианина: ведь он верит, что честный поиск истины непременно приведет его к Тому, Кто сказал о Себе: «Я есмь путь, истина и жизнь». И христианин не будет видеть врага в  каждом, кто еще не встретился с Христом, или понимает Христа по-другому, или пока что  имеет вообще другие ориентиры.

 

  Сейчас время обсуждения и диалога: до конечного выбора надо еще созреть.