Рассмотрим теперь более последовательно, как складывались отношения Церкви и государства в первые годы после революции.

   В литературе по истории этого периода, особенно в литературе атеистической, можно нередко встретить утверждение, что Патриарх Тихон начал свою деятельность с того, что "анафематствовал Советскую власть" (напр., Атеистический словарь, М. 1986г., стр. 17). Это утверждение неверно и формально и по существу. Оно основано прежде всего на неправильном понимании церковной терминологии. Анафема, как высшая форма церковного наказания, не означает ничего, кроме отлучения, отделения от Церкви какого-либо ее члена, отрекшегося от нее или нарушившего ее главнейшие догматы и заповеди. Отлучить от Церкви форму государственного правления, очевидно, невозможно так же, как нельзя отлучить от Церкви человека, не являющегося ее членом. Подвергая своего члена анафеме, Церковь запрещает верным общаться с ним в богослужении, лишает его своих молитв и права прибегать к церковным таинствам, дающим, по учению Церкви, надежду на вечное спасение. Значит, анафеме могут быть подвергнуты только отдельные лица, принадлежащие к Церкви, и притом за конкретные поступки.

  Именно об этом возвещало Послание Патриарха Тихона от 19 января/1 февраля 1918 г., которое и стало известным как "анафема Советской власти":
"Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному... Остановитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы... Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной".

   Итак,отлучению, анафеме, подлежали члены Церкви (принадлежащие к ней хотя бы в силу того, что были крещены в младенчестве) за открыто провозглашенное и осуществляемое нарушение второй по значению христианской (точнее говоря, еще ветхозаветной, а еще шире – общечеловеческой) заповеди:
   "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф.22:37-40); "первая и наибольшая заповедь" – "возлюби Господа Бога твоего".

   Руководители революционного движения могли, конечно, в свою очередь, обвинять верующих в нарушении заповеди о любви к ближним, могли предлагать свое, революционное и классовое толкование этой заповеди, но вряд ли кто-нибудь из них претендовал при этом оставаться членом Христовой Церкви. Объявление их отделенными от Церкви было лишь констатацией уже совершившегося – по их собственному свободному волеизъявлению – факта.

  Анафема не была проклятием советской власти и по существу, так как Церковь придерживалась принципа невмешательства в политическую борьбу и предоставляла народу самому избирать себе образ государственного устройства. Конечно, отлучение от Церкви выглядело в глазах верующих величайшим наказанием. Но надо ясно представлять себе, что революционные жестокости вызывали нравственное негодование верующих и без Патриаршего послания: официальный церковный акт скорее вводил это негодование в законные рамки, предотвращая акты мщения и переводя внимание из области политической борьбы – в религиозную сферу.

   Датированная днем раньше Декрета об отделении церкви от государства, Патриаршая анафема была, по существу, ответным актом на готовившийся и широко обсуждавшийся в печати Декрет. В силу той же логики, согласно которой атеисты восприняли церковную анафему как "объявление войны", верующие восприняли Декрет как тоже своего рода "анафему", как отделение, отлучение их от государства, как лишение их гражданских прав, обеспечиваемых государством, как объявление советской властью "войны" против Православия.

   Одно положение Декрета в особенности подтверждало этот взгляд: Церковь, согласно Декрету, отделялась без храмов – все недвижимое имущество Церкви объявлялось народным, т.е. государственным, достоянием. Отныне любое здание: храм, монастырь, учебное заведение – могло по усмотрению гражданской власти быть отобранным у Церкви и использованным для других нужд. Декрет, в частности, давал тем самым огромные преимущества неправославным общинам, не имевшим культовых зданий; и разнообразные евангелические секты не замедлили этим преимуществом воспользоваться: начался период их бурного роста. Владение великолепными храмами и общественными зданиями было одной из главных прерогатив Православной Церкви как Церкви государственной и господствующей. Конечно, отказаться от храмов, добровольно перейти на сектантский образ существования Церковь не хотела и не могла. Кроме того, без сопротивления отдать храмы не позволяла вера.

   Согласно древним канонам и прочной традиции, основные предметы культа, употребляемые при совершении таинств, в особенности Евхаристии, являлись священными и неотчуждаемыми – использование их для других целей квалифицировалось как "святотатство". Это представление о Священных Сосудах, о Престоле, об Антиминсе верующие в своем религиозном сознании распространяли на весь Божий храм. Именно потому на протяжении многих веков верующие люди не жалели средств и сил на строительство и украшение храмов, что видели в них как бы уголок Царствия Божия на земле, понимали их как Божие достояние, которое никогда и никем не может быть использовано для других - общественных или частных – целей. И внезапно все это объявляется собственностью государственной власти, притом власти атеистической, которая сможет сделать с этим достоянием все что угодно, сделать его объектом любого кощунства! В Декрете еще не шла речь об изъятии предметов культа (до них дойдет очередь через четыре года – в связи с "делом о церковных ценностях"), пока что государство отнимало у Церкви только храмовые здания – но этого было достаточно, чтобы буквально потрясти душу верующих. Это потрясение выразилось и в Патриаршей анафеме:

"Враги Церкви захватывают власть над Нею и Ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной".

Здесь выражено естественное и справедливое убеждение верующих в том, что они тоже составляют народ, и если даже храмы есть "народное достояние", то они, верующие, и должны этим достоянием владеть. Однако никаких гарантий в том, что храмы останутся в распоряжении, если не церковной иерархии, то хотя бы "религиозных обществ", т.е. рядовых прихожан, Декрет не провозглашал.

Представление верующих о том, что Декрет об отделении церкви от государства есть начало насильственной "ликвидации" религии и церкви, получило убедительное подтверждение в ряде фактов, последовавших немедленно вслед за опубликованием Декрета. Ошеломляющий натиск атеистической пропаганды с участием государственных печатных органов, с кощунствами и богохульствами, создавал у верующих впечатление, что новая власть не оставляет у религии никаких шансов на мирное, легальное существование.

Крупные представители власти нередко сами вели антирелигиозную пропаганду, причем в самых угрожающих тонах. Так, в Петрограде в начале 1918 г. прошла серия публичных докладов помощника наркома образования Л.Шпицберга (после февральской революции он был членом одной из комиссий Св.Синода, по приглашению нового обер-прокурора В.Н.Львова, впоследствии одного из деятелей обновленчества). Л.Шпицберг в своих выступлениях призывал "отвергнуть Царя Небесного"; сообщал, что готовится декрет о запрещении причастия как "колдовского акта"; говорил о предстоящем официальном объявлении Церкви "контрреволюционной организацией"; высказывал угрожающие намеки: "Патриарх еще жив...". Слухи о подобных выступлениях быстро разносились по всей стране. Публикации в советской печати по церковным вопросам напоминали сводки с театра военных действий: "Последняя ставка" (о патриаршей анафеме), "Воинствующая Церковь", "Мобилизация Церкви", "Черное воинство" и т.д. Массовые кощунственные процессии на улицах; закрытие помещений 3-й Сессии Поместного Собора; обвинение Патриарха в участии в "заговоре Хонгара"; опись церковных имуществ; закрытие домашних церквей; закрытие духовных учебных заведений; прекращение преподавания Закона Божия в школах на частные средства; начало осквернения мощей святых – таков далеко не полный перечень признаков начавшейся "войны", о которых сообщала в первой половине 1918 г. гражданская и церковная печать. Появлялись сообщения и еще более серьезные: убийство священника Петра Скипетрова при попытке красногвардейцев проникнуть в Александро-Невскую лавру с целью ее закрытия; расстрел крестных ходов в Воронеже и Шацке 26 января/8 февраля, в Харькове и Туле 2/15 февраля; убийство в Киеве неизвестными лицами митрополита Владимира; "расстрел толпы верующих" 9/22 февраля при реквизиции имущества Белогорского подворья в Пермской губернии; расстрел епископов Ермогена Тобольского и Андроника Пермского и т.д.

Мы привели этот далеко не полный перечень для того, чтобы читатель мог почувствовать, какой настрой все это должно было вызвать у верующих. Несомненно, что результатом было резкое ухудшение отношения массы верующих к советской власти, которая была далеко еще не настолько прочной, чтобы полностью игнорировать эти настроения. В апреле 1918 г. создается специальная комиссия при Наркомате юстиции по проведению в жизнь Декрета об отделении церкви от государства. Целью комиссии, по официальному заявлению, было "упорядочение действий местных органов власти и выяснение осложнений с церковью". Тем самым верующим давалось понять, что большая часть эксцессов не санкционирована центральной властью и лежит на совести местных органов. Однако не прошло и года, как эта комиссия была преобразована в "5-й (ликвидационный) отдел НКЮ" – дело было не только в повышении "ранга", но и в характерном словечке "ликвидационный", которым сопровождались теперь все публикации распоряжений Отдела. Можно не сомневаться, что верующие понимали это слово однозначно, и на такое понимание оно и было рассчитано...

Настойчивые призывы Церкви к прекращению междоусобицы не были услышаны. Накал борьбы возрастал. В ответ на покушение эсеров на жизнь В.И.Ленина правительство приняло постановление о "красном терроре":
"Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства, и держать их в качестве заложников. При попытке скрыться или поднять восстание - немедленно применить массовый расстрел безоговорочно... Нам необходимо немедленно и навсегда обеспечить наш тыл от белогвардейской сволочи... Ни малейшего промедления при применении массового террора".

Мог ли Патриарх одобрить подобные действия или хотя бы промолчать о них, имея возможность говорить? Для этого ему нужно было перестать быть христианином: в этом вопросе мораль революционная оказалась в непримиримом противоречии с моралью христианской. И Патриарх снова возвысил свой обличительный голос. Его Послание к Совету Народных Комиссаров по случаю годовщины октябрьского переворота носит настолько глубокий и обобщающий характер, что может быть отнесено ко всем последующим десятилетиям существования этой власти (полный текст – в "Хронологии", 13/26 окт. 1918 г.):

"Вы разделили народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками рабочих и крестьян поставить торжество призраку мировой революции...
Казнят и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виновны, а взяты лишь в качестве "заложников", этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждениям. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем невинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной "контрреволюционности"...".

Отношения между Церковью и Советской властью достигли максимального обострения к концу 1918 – началу 1919 г., когда была проведена быстрая и энергичная кампания по вскрытию мощей православных святых. Это было жестоким надругательством над религиозными чувствами верующих и в то же время точно рассчитанным ударом антирелигиозной пропаганды.

Культ мощей в русской народной религиозности часто переходил установленные церковными канонами пределы (о проистекавших отсюды "соблазнах" рассказывал еще Ф.М. Достоевский – вспомним описание кончины старца Зосимы). Этот культ побуждал духовенство "преувеличивать" степень сохранности мощей. Молча предполагалось, что когда "ковчег" или "рака" с мощами имели форму человеческого тела, то в них хранятся полностью нетленные мощи. Как показали "вскрытия", иногда (на самом деле – поразительно часто) это подтверждалось. Но в ряде случаев – и тут получала полный простор обличительная антирелигиозная пропаганда – в раке обнаруживались лишь частично сохранившиеся останки святых. Мощи, оказавшиеся "нетленными", все равно подвергались надругательству – никак иначе это воспринимать невозможно: священные останки великих подвижников Русской Земли выставляли в музеях рядом с трупами крыс и других животных с надписями "трупы мумифицированы". Организованное вскрытие мощей производилось согласно постановлению Наркомата Юстиции от 3/16 февраля 1919г. В течение только трех месяцев было произведено около 40 вскрытий, с широким освещением подробностей в массовой печати.

Патриарх Тихон пытался принять меры к устранению поводов к "глумлению и соблазну", разослав епархиальным архиереям Указ, датированный 4/17 февраля 1919 г., в котором просил "по усмотрению каждого архиерея и при наличии возможности" принять необходимые меры, т.е. самостоятельно и с благоговением вскрыть раки с мощами и произвести среди верующих необходимые разъяснения. Видимо, архиереи в большинстве своем не поняли серьезности положения и не сочли нужным или не успели принять соответствующие меры. Не встретили отклика также обращения Патриарха в Совнарком с протестом против изъятия мощей "как предметов культа". Чувствам верующих был нанесен тяжелый удар: одних он укрепил в вере (и в "обиде" на советскую власть или даже в справедливой ненависти к ней ), других, колеблющихся и суеверных – увел из Церкви.

   Бог поругаем не бывает. Гонители преследовали свои цели, но невольно осуществили совершенно другое: святые Русской Земли приняли участие в ее бедах и скорбях в минуту тяжкого испытания. Поклонение священным останкам, если оно не впадает в крайность, не есть суеверие или язычество, как иногда утверждают критики Православия. Это поклонение есть одно из проявлений христианского онтологизма; веры в возможность спасения и освящения не только души, но и плоти; веры в то, что синергическое действие человеческой воли и Божественной Энергии может в принципе сохранить материю тела от разложения и тлена – в конечном счете это есть предчувствие возможности победы над смертью уже на этой земле. И дело не в степени преодоления смерти в каждом отдельном случае – бесконечно важно уже то, что существует такая возможность торжества духа над естественными процессами. Безусловно, душа святого сохраняет глубокую связь со своими телесными останками, и надругательство над мощами стало в действительности новым подвигом святых, своего рода их "посмертным мученичеством". Это новое и необычное событие в церковной истории еще раз свидетельствует о какой-то особой, исключительной значительности переживаемой нами эпохи. Мы глубоко убеждены, что акты надругательства над мощами святых должны послужить основанием для нового, дополнительного прославления этих святых – а те дни, в которые совершалось вскрытие, должны стать датами их дополнительного церковного поминовения; эти даты могут рассматриваться как дни "вторичного обретения мощей".

Между тем на безграничных просторах России все более разгорался пожар гражданской войны. Народ, которому духовно служила Церковь, разделился на два враждующих стана. На чьей стороне должна была встать Церковь? Каждая сторона обвиняла другую в том, что она является проводником внешних сил: идеология белых в значительной степени строилась на борьбе против "мирового масонского заговора"; идеология красных – на борьбе против "интервенции Антанты" (при этом большевики сами категорически отвергали масонство как проявление  "буржуазной идеологии").

Монархии, как средоточия народного единства, уже не существовало - таким средоточием оставалась только сама Церковь. Конечно, победа белых обеспечивала внешнее благополучие и государственную защиту интересов Церкви; власть же красных отменяла прежнее ведущее положение Церкви и ставила под угрозу самое ее существование в будущем. Если бы Церковь была только мирским сообществом, одним из видов общечеловеческих объединений, то она в первую очередь исходила бы из своего самосохранения, из своих частных интересов. В этом случае она всей мощью своего авторитета и организации поддержала бы белое движение: исход битвы не раз колебался на чаше весов и такая поддержка могла бы решить дело.

Авторитет и влияние Церкви в этот период были еще очень велики. Вся энергия монархического чувства сосредоточилась в это время на Патриархе. Если бы он объявил борьбу с большевиками религиозным долгом каждого верующего, то исход революционного процесса мог оказаться совершенно иным. Судя по высказываниям революционных лидеров, по их "превентивным мерам" в отношении Церкви, они отчетливо сознавали, какую смертельную опасность представлял бы для них такой поворот событий. Митрополит Антоний (Храповицкий), в числе трех кандидатов в Патриархи набравший наибольшее число голосов на Поместном Соборе, говорил впоследствии, что он наложил бы "интердикт", т.е. запрещение богослужений во всех храмах Российской Церкви, пока народ не свергнет большевиков. Нет сомнений, что этот волевой и непреклонный человек, став Патриархом, сделал бы это, и, вероятно, не только это – его политическая позиция была твердой и однозначной. Но жребий Божий выпал не на него – Патриархом стал смиренный Тихон. Судьба России снова, как это уже не раз бывало в ее истории, сосредоточилась в руках одного человека, зависела от решений его совести, определялась его личным отношением к Богу. В океане ненависти и вражды, затопившем огромную страну, Церковь во главе с Патриархом Тихоном поистине стала якорем спасения: Россия разделилась, но Церковь осталась Церковью всего народа, всей России.

Беспощадно обличая правительство большевиков за преступления против нравственного закона, Патриарх Тихон обличал подобные нарушения и со стороны белого движения. Идеологи белого движения, не сумевшие выработать единую конструктивную программу, которая привлекла бы на их сторону большинство народа, все более склонялись к программе негативной: не к борьбе за что-то, а к борьбе против чего-то. И это "что-то", придававшее осмысленность их делу, объяснявшее неожиданные, поразительные успехи большевиков в борьбе за народную душу – для многих приобретало черты мифического "еврейского" или жидо-масонского" заговора, с помощью которого объяснялись все исторические беды христианства, если не всего человечества. В качестве примера приведем высказывания кн. Н.Д. Жевахова, одно время бывшего помощником Обер-прокурора:

"С момента низведения Божественной Истины на землю, вся история человечества свелась, в сущности, к истории борьбы двух мировых процессов - процесса христианизации мира и процесса его сатанизации, или ожидовления"; необходимо "идейно разоблачить" "грандиозный подлог, учиненный жидовскими книжниками 2.500 лет назад" (имеется в виду "откровение Ягве через полулегендарного Моисея"); необходимо "очистить христианство от жидовских наслоений"; "Иисус – высший добрый дух", "Спаситель мира от еврейской лжи", "Он смело разоблачил еврейского бога, сказав: ваш отец – диавол"; революции – "массовые ритуальные убийства христианских народов"; "главная жизненная, творческая сила человечества – национальная индивидуальность"; необходимо "противопоставить интернационалу жидовскому Интернационал Христианский" и т. д. в том же духе  (Н.Д. Жевахов, Воспоминания  т. 1, Мюнхен 1923;  т. 2, Новый Сад  1928).

Этот "образ врага", насыщенный заимствованиями из древнего гностицизма и манихейства, в России начал складываться в правящих кругах,  в том числе и церковных, сопротивлявшихся освободительным реформам Александра II. Окончательно концепция "всемирно-исторического заговора против христианских государств, возглавляемого евреями", сложилась в период проведения  Александром III политики "русификации окраин" – политики, превратившей  Империю в ненавистную "тюрьму народов" для населения этих "окраин" и тем самым сделавшей неизбежным рас пад этой Империи.

  В ХХ веке этому кругу идей предстояла "большая жизнь". Убедительное эмоциональное и логическое подтверждение "образа врага" было найдено в том факте, что в руководящих органах российских революционных партий оказалось поразительно большое число лиц еврейского происхождения, как, впрочем, и других "пасынков Империи": "инородцев", "иноверцев", "сектантов" и "раскольников".  Этот действительно серьезный факт, обеспечивший успех революции, безусловно, не случаен – выяснение его причин требует глубокого, всестороннего и беспристрастного исследования. Но, независимо от того, к каким результатам может привести такое исследование, не вызывает сомнения одно – образ мыслей, подобный приведенному выше, заводит христианскую душу в безысходный нравственный тупик. Такая душа, сделав первые шаги навстречу Богу, не решается следовать Ему до конца: страшась всего нового, панически избегая всякого подлинно творческого усилия, в особенности в религиозно-церковной сфере – она самовольно "отнимает" у Бога право взращивать и обновлять Свое собственное творение, и прежде всего самого человека. В подтверждение приведем еще одну выдержку из того же автора, дающую,  по нашему убеждению, религиозный, духовный ключ к пониманию как причины крушения Православной Монархии, так и неудачи Белого Движения:

"С момента возвещения человечеству идеи Вселенского Бога, т.е. с момента явления Христа Спасителя на землю, Истина уже сказала людям свое последнее слово, выразительницею этой Истины явилась Церковь, идеалы которой вечны, неизменны и независимы ни от духа времени, ни от его требований, так что историю человечества никак нельзя рассматривать как смену "старого" чем-то "новым", ибо ничего "нового" в сфере возвещенных Богом идеалов и способов их достижения, не может быть, а нужно рассматривать лишь как смену исторических процессов, то приближавших человечество к возвещенной уже Истине, то удалявших его от нее, то сокращавших расстояние людей от Бога, то увеличивавших его".

Это характерное рассуждение (повторямое, например, таким церковным "авторитетом", как митр. Иоанн Снычев) абсолютно неприемлемо в богословском плане: по существу, оно является антихалкидонской ересью – оно грубо и явно противоречит догмату о двух природах Иисуса Христа.  По Своей Божественной природе - как "совершенный Бог" –  Он действительно вечен и неизменен; но по Своей человеческой природе –  как "совершенный человек", Он вечно возрастает, изменяется и обновляется –  и вместе с Ним вечно возрастает, изменяется и обновляется Его Церковь. Утверждение о неизменности человеческого проявления Истины столь же еретично, каким было бы утверждение об изменяемости ее Божественного Источника. Ересь абсолютного консерватизма отнюдь не является лишь отвлеченным заблуждением ума. Односторонняя  установка на неизменность Истины во всех ее человеческих формах и проявлениях, приводит к тяжелым духовным и психологическим, а затем и к практическим  последствиям. Когда все новое и творческое приписывается исключительно силам зла, тогда этим силам придается непомерно преувеличенное значение, и "образ врага" вырастает в нечто непреодолимое и подавляющее.  Отвергая возможность творческого действия Иисуса Христа в текущей исторической  реальности, фанатичный консерватор почти неизбежно  впадает в отчаяние, затем ожесточается – и в итоге его сердце наполняется яростными энергиями преисподней. Такова плата за отвержение творческого синергизма человека с Богом. Мнимо воображая, что вступает на путь непримиримой борьбы со злом, впавшая в прельщение христианская душа становится на деле невольным – и очень действенным – орудием этого зла.

Угроза  нравственной катастрофы  "жидофобии" реально встала перед многими участниками Белого Движения в России (и остается не менее актуальной в наши дни).  Не угодничество перед большевистской (с позиции белых – "еврейской") властью, но великая ответственность перед Богом побуждает Патриарха Тихона сделать все возможное, чтобы сократить масштаб этой катастрофы. Из глубины скорбящего пастырского сердца исходят его призывы к русским людям, захваченным этим новым искушением, худшим всех прежних. В своем Послании от 8/21 июля 1919 г., в дни, когда поражение красных казалось неотвратимым, Патриарх взывает:

"Чадца Мои! Пусть слабостью кажется иным эта Святая незлобли-вость Церкви, эти призывы наши к терпеливому перенесению антихри-стианской вражды и злобы... – но Мы умоляем вас, умоляем всех Наших Православных чад, не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина...
Зажигаются страсти. Вспыхивают мятежи. Создаются новые и новые лагери. Разрастается пожар сведения счетов... Дальше еще ужас. Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени, без разбора возраста, вины, пола, убеждений... Православная Русь, да идет мимо тебя этот позор. Да не постигнет тебя это проклятие. Да не обагрится твоя рука в крови, вопиющей к небу. Не дай врагу Христа, диаволу, увлечь тебя страстию отмщения и посрамить подвиг твоего исповедничества... Наша боль – боль за светлость и счастье Нашей Святой Церкви, Наших чад. Наши опасения – что некоторых из них может прельстить этот новый, уже показывающий зияющую пасть зверь, исходящий из бездны клокочущего страстями сердца человеческого. Одним порывом мщения навсегда запятнаешь себя, христианин, и вся светлая радость нынешнего твоего подвига – страдания за Христа – померкнет, ибо где тогда дашь ты место Христу..."  (полный текст – в "Хронологии").

В послании к архипастырям Русской Церкви от 25 сентября/8 октября 1919 г. Патриарх Тихон со всей твердостью напоминает соборные постановления о невмешательстве Церкви в политическую борьбу:
"Установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает Себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное значение... Мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто, не спасет Россию от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих" (полный текст – в "Хронологии").

Отмечая, что священники иногда приветствуют смену власти на местах (т.е. приход белых) колокольным звоном и торжественными богослужениями, Патриарх напоминает им правила Церкви, возбраняющие духовенству вмешиваться в политическую жизнь, становиться членами какой-либо партии, или "делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций". Князь Г.И. Трубецкой, участник Поместного Собора, впоследствии рассказывал о "тяжелом впечатлении", которое произвело это послание на участников Белого Движения:
  "Пастырским посланием, помеченным 25-м сентября (ден ь памяти Св. Сергия Радонежского), Патриарх вменил в обязанность пастырям церкви стоять в стороне от гражданской войны. Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой Армии на юге России, огорчило это послание Патриарха...".

Патриарх и в дальнейшем оставался неизменно верен этой позиции, провозглашенной Поместным Собором. Так, когда в конце 1921 г. за рубежом состоялся собор монархически настроенного эмигрантского духовенства, он ответил на него Указом от 18 марта/1 апреля 1922 г., в котором постановлялось:
"1. Я признаю Карловацкий Собор заграничного духовенства не имеющим канонического значения и послание его о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской конференции не выражающим официального голоса Русской Церкви.
2. Ввиду того, что заграничное русское церковное управление увлекается в область политических выступлений, Высшее Церковное Управление за границей упразднить".

Конечно, далеко не все епископы и священники, тем более не все рядовые верующие, оказались на высоте духовной позиции, занятой Поместным Собором и Патриархом. Церковь состоит из людей, а люди подвержены страстям – и многие члены Церкви в эту небывалую по напряжению эпоху были захвачены политической и классовой усобицей. Часть церкви, и немалая, встала на сторону "белых"; другая, не меньшая ее часть, откололась под именем "обновленчества" и стала "красной". Но духовная сердцевина Церкви, возглавляемая Патриархом Тихоном, устояла от того и другого соблазна и осталась верной своему историческому призванию: свидетельствовать о Христе и призывать русский народ к единству и братолюбию, какой бы ценой ни пришлось заплатить за это свидетельство...
                                                            * * *

После "зимнего штурма" 1919 г. накал антирелигиозной борьбы несколько снижается, придерживаясь определенного "стабильного" уровня. Видимо, в этот период "неимоверных трудностей" для советской власти, среди некоторых ее руководителей на время берет верх тенденция к более умеренному, более государственному подходу к проблеме религии и церкви. Заметную роль в стабилизации обстановки в это время сыграл 5-й (ликвидационный) Отдел НКЮ, возглавлявшийся П.А. Красиковым: этот орган по крайней мере удерживал местные власти от чрезмерной "самодеятельности" в антирелигиозной борьбе. Окруженная со всех сторон, советская республика была вынуждена сформировать путем принудительного набора многомиллионную армию, значительную часть которой неизбежно должны были составить рядовые верующие – дети крестьян. Слишком обострять с ними отношения было чревато военной катастрофой. Верующим дано было понять, что отделение Церкви от государства еще не означает ее немедленного уничтожения; главное – они убедились, что большая часть храмов пока что осталась в их фактическом распоряжении и что руководство Церкви во главе с Патриархом Тихоном продолжает свое служение. В какой-то мере у верующих вырабатывался "иммунитет" к пропагандистскому натиску "воинствующего безбожия". Конечно, этот натиск не прекращался. Так, в 1920 г. были вскрыты мощи двух величайших русских святых: Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Останки преподобного Серафима были выкрадены верующими при перевозке и поныне хранятся в тайном месте (написано в 1977 г. - Л.Р.)

Патриарх Тихон пытался воспрепятствовать вывозу мощей преп.Сергия и закрытию Троице-Сергиевой Лавры, обратившись с протестом в Совнарком и добиваясь личной встречи с Лениным, в которой ему было отказано. В послании от 28 августа/10 сентября 1920 г. Патриарх со скорбью вспоминал:
"Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о Преподобном Сергии и о значении его и основанной им лавры, предвещал: "ворота лавры преподобного затворятся, и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями Земли Русской, как Преподобный Сергий". Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже не растратили внешнее свое достояние и остались при одном голоде и холоде? Мы только носим имя, что живы, а на самом деле уже мертвы..." (здесь процитированы слова Иисуса Христа о Сардийской церкви: Откр. 2:3 - Л.Р.).

Огромная трудность для Церкви в определении ее отношения к новой государственной власти заключалась в несамостоятельности самой этой власти: она была детищем и орудием большевистской партии – идеологической организации, носившей не государственный, но псевдорелигиозный характер. Роль и влияние партии в советском государстве были несравнимо больше, чем роль Церкви в Российской Империи.

Сравнение, да и то достаточно условное, может быть проведено лишь с ролью христианства в эпоху князя Владимира. Но, конечно – другое мировоззрение, другие цели, другие методы, другие последствия. С одной стороны, энергия строительства нового государства черпалась из коммунистического энтузиазма, с другой – именно идеология постоянно оказывалась тяжким препятствием на пути этого строительства. Несомненно, что новая власть одержала бы победу в гражданской войне быстрее и с меньшими жертвами, если бы с самого начала сдерживала чрезмерное "усердие" антирелигиозного фанатизма. С этой точки зрения можно сказать, что революционный экстремизм в отношении к Церкви был грубейшей политической ошибкой. Вчерашние революционеры-подпольщики, вынесенные волной истории на высоту государственного служения, долго не могли избавиться от привычки к насильственным, штурмовым методам действия – там, где требовалась терпеливая, будничная, но также и ответственная, устремленная в будущее, государственная работа.

Введенная в заблуждение первыми, сравнительно легкими и впечатляющими успехами атеистической пропаганды, советские руководители решили, что окончательная ликвидация влияния религии в народных "массах" – дело ближайшего будущего. Отсюда, в частности, проистекала недоброй памяти затея с "безбожными пятилетками" 30-х годов, закончившаяся полным крахом, когда во время всесоюзной переписи большая часть населения, несмотря ни на что, заявила себя верующей.

Упорно недооценивая глубину религиозных устремлений и традиций, советские партийные деятели в то же время чрезвычайно переоценивали политическое значение Церкви. В этом, возможно, сыграл свою роль и теоретический "догматизм": неоправданное перенесение на русскую историю опыта борьбы европейских революций против политического клерикализма. Отсюда происходило идеологическое заблуждение о мнимой "контрреволюционности" духовенства (европейские исследователи с гораздо большим основанием обвиняют русское духовенство в чрезмерной политической индифферентности). Это заблуждение породило ненужные и необоснованные репрессии, на многие десятилетия закрепившие в душах верующих глубоко затаенное недоверие, страх, отчужденность по отношению к "советской" власти (при описании этой эпохи постоянно возникают затруднения с политическими терминами –  как раз Советам власть никогда и не принадлежала).

Рассматривая причины, затруднявшие нормальное строительство советского государства, мы ни в малейшей степени не исходим из сочувствия или симпатии к каким-то элементам коммунистической идеологии –  она нам представляется глубоко ложной и в высшей степени опасной для человечества. Но Церковь молится о "благостоянии" законной государственной власти –  и мы, в духе этой молитвы, размышляем о причинах, которые этому "благостоянию"  препятствовали.









--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------