С особой душевной болью подходим мы к описанию самого тяжелого эпизода в истории отношений Церкви и советского государства: к так называемому "делу о церковных ценностях". Именно в ходе этого эпизода на многие десятилетия вперед завязался трагический узел безвыходных противоречий и вражды. Более того, в этом деле само государство вступило на преступный путь – и впоследствии все попытки сойти с этого пути оказывались безуспешными.

  Лето 1921 г. было началом великого голода. Периодические засухи в южных областях России не были новостью – для борьбы с их последствиями в дореволюционной России создавался особый запас зерна. Во всяком случае, в царствование Николая II такое явление, как массовый голод, отошло в область преданий. Однако разруха гражданской войны и, самое главное, поголовные реквизиции зерна советскими продотрядами подготовили небывалую по масштабам катастрофу. На территории голодающих районов, по официальным данным, проживало 26-27 миллионов человек. Картину ужаса и смерти описывает Патриарх Тихон в своем послании "К народам мира и православному человеку" (лето 1921 г.):

"Великое бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов. Кто еще в силах, бежит из этого царства ужаса и смерти без оглядки, повсюду покидая родные очаги и землю... Уже и сейчас нет счета жертвам, унесенным бедствием. Но в ближайшие грядущие годы оно станет для всей страны еще более тяжким: оставленная без помощи, недавно еще цветущая и плодородная земля превратится в бесплодную и безлюдную пустыню, ибо не родит земля непосеянная, и без хлеба не живет человек.

  К тебе, Православная Русь, первое слово Мое: Во имя и ради Христа зовет тебя устами Моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата...
К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой. Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим! Помогите стране, кормившей многих, и ныне умирающей от голода... На помощь немедля! На широкую, щедрую, нераздельную помощь!...".

  В августе 1921 г. Патриарх Тихон направил это послание главам христианских церквей: Православным Патриархам, Римскому Папе, Архиепископу Кентерберийскому, Епископу Йоркскому – с призывом, во имя христианской любви, произвести сборы денег и продовольствия для помощи голодающему населению Поволжья. Тогда же, по инициативе Патриарха, был основан Всероссийский Церковный Комитет помощи голодающим и по всем храмам начались сборы денег и продовольствия. Пожертвования шли широким потоком.

   Однако, как сообщает Патриарх Тихон в своем послании от 15/28 февраля 1922 г., Советское Правительство запретило эту организацию и все собранные Церковью денежные средства были сданы Правительственному Комитету Помощи голодающим ("Помгол"). Это требование угрожало резко снизить активность верующих в сборе средств – к правительственному комитету доверия не было. По свидетельству современников, среди верующих широко было распространено убеждение, что большая часть средств используется Помголом не по назначению: в печати в то время сообщалось о подготовке к торгово-экономическому совещанию в Генуе, о переходе к новой экономической политике, для чего советскому государству требовалось срочно укрепить свое финансовое положение.

К тому времени, когда эта политика могла принести заметные экономические плоды, голодающие могли просто вымереть. Заботясь только о спасении гибнущих людей, Патриарх снова обратился с воззванием к Церкви с призывом продолжать сбор средств для Помгола и, более того, расширить эту помощь, включив в пожертвования драгоценные церковные украшения и предметы, за исключением тех, которые имели прямое богослужебное употребление. Это воззвание было разрешено правительством к напечатанию и широкому распространению среди населения.

Не остался безответным и призыв Патриарха к зарубежным христианам: возник ряд международных организаций (наиболее крупная – американская АРА) по снабжению продовольствием голодающих Поволжья. Представителям этих организаций было разрешено непосредственно участвовать в распределении продуктов.

Такова была ситуация, когда в печати был опубликован Декрет ВЦИК от 10/23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей на нужды голодающих. Согласно этому Декрету, обязательному изъятию подлежали все без исключения церковные культовые предметы из драгоценных металлов. Практически речь шла прежде всего о богослужебных сосудах и чашах, которые часто изготовлялись из серебра, о серебряной отделке престолов и окладах икон. Верующие были поставлены этим Декретом в безвыходное положение: понять его иначе, как новое "объявление войны", они не могли – да так оно, по существу, и было.

В послании от 15/28 февраля 1922 г., явившемся ответом на Декрет, Патриарх Тихон обратился к верующим:
"Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство – миряне отлучением от Нее, священнослужители – извержением из сана (Апостольское Правило 73, Двухкратного Вселенского Собора Правило 10)".

То, к чему призвал Патриарх, не могло быть продиктовано церковным "чувством собственности", в чем его потом обвиняли, т.к. церковная иерархия в принципе не могла использовать богослужебные предметы для каких-нибудь иных целей. Позиция Патриарха не была также выражением "канонического формализма", якобы оказавшегося сильнее сострадания к погибающим – в чем его также обвиняли. Его позиция была выражением общенародного религиозного убеждения; неприкосновенность священных предметов культа была неотъемлемым содержанием веры.

Как атеисты, так и некоторые христиане – "модернисты" могли возмущаться этим, но невозможно было отрицать несомненный факт: русские православные люди веками и без малейших колебаний веровали именно так. Со стороны государственных органов не было даже попытки войти в переговоры с церковным руководством с целью убедить его в необходимости провести соответствующую реформу: принять авторитетные постановления и подготовить верующих к замене богослужебных предметов. Щадящая чувства верующих, благоговейно, церковными руками – пусть даже под контролем правительственных органов – такая замена в принципе была возможной. В дальнейшем практику такого рода осуществляли некоторые архиереи: например, митрополит Петроградский Вениамин – однако именно он был осужден и расстрелян в первую очередь.

Внезапность появления Декрета, категоричность его формулировок и, главное, нарочито подчеркиваемая насильственность и грубость его осуществления – все это не оставляло никаких путей к мирному исходу. Невозможно избежать вывода, что правительство к такому мирному исходу и не стремилось – напротив, целью было именно предельное обострение обстановки, провоцирование столкновений, создание поводов для демонстративных и жестоких репрессий.

Для чего это было сделано?

Возможно, в связи с переходом к НЭПу было решено терроризировать и запугать духовенство и верующих, чтобы в условиях большей гражданской свободы Церковь не смогла укрепить свое положение в обществе. Во всяком случае, здесь речь уже шла не о бесконтрольном атеистическом фанатизме, не о злоупотреблениях местных властей, не об эксцессах революции и гражданской войны. Это была продуманная и сознательная партийная и правительственная политика – и это было самым страшным.

Кто был инициатором этой политики, также не вызывает сомнений. 6/19 марта 1922 г. находившийся на лечении В.И.Ленин, как сообщается в его "полном" собрании сочинений (М. 1964, т.45, стр.666-667):
"в письме членам Политбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости решительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей в целях получения средств для борьбы с голодом".

Текст письма в собрании сочинений не был приведен. Почему? Это становится понятным из содержания письма, опубликованного в 1970 г. за рубежом, и лишь весной 1990 г. – в СССР ("Известия ЦК КПСС", N4; полный текст приведен в "Хронологии"). Жестокость и цинизм этого документа, необычные даже для Ленина, вынудили сохранять его в тайне в течение почти 70 лет. Программа, принятая на заседании Политбюро, осуществлялась неукоснительно, и лишь в отдельных моментах "с превышением плана" (это касается прежде всего ареста Патриарха Тихона).

15/28 марта 1922 г. в газете "Известия" публикуется "Список врагов народа", в котором первым указан Патриарх Тихон "со всем своим церковным собором", затем имена десятков епископов и священников. В последующие недели и месяцы в сотнях и тысячах церквей события разворачивались по одному и тому же "сценарию": группа вооруженных людей, обычно, красноармейцев, проникали в алтарь, верующие и духовенство пытались им препятствовать, возникали столкновения, во многих случаях дело доходило до крови. По сообщениям советской печати, уже в первой половине 1922 г. 55 трибуналов рассмотрели 531 дело с привлечением 732 обвиняемых. Но это было только начало. Многие тысячи духовных лиц и монахов были приговорены к расстрелу, другие – к ссылкам и лагерям. Печать широко освещала судебные процессы, шедшие одновременно в разных городах и губерниях, сопровождая их соответствующими комментариями. В сознании рядового советского человека образ священника прочно связывался с понятиями "черносотенец" и "контрреволюционер" – это очень "пригодилось" во времена сталинской "коллективизации".

Атмосфера смертельного ужаса нависла над Церковью: террор был развязан в мирное время, без всякой разумной причины – отныне доверие к советской власти, как носителю порядка и закона, подрывалось навсегда. В Церкви начался разброд и смятение: одни верующие настраивались на долгие годы исповедничества и страданий; другие в страхе начали отрекаться от веры; третьи, не порывая с верой, стали отчаянно, любой ценой, искать "благоволения властей".

Кто поверит, что этот террор был развернут во имя помощи голодающим? Как сообщили советские газеты, "по данным ЦК Помгола серебра из церковных ценностей собрано более 23.997 пуд."; согласно комментарию "Известий" (1922,19 дек.) - "цифра, до смешного пустяковая". Общая стоимость изъятых ценностей, по зарубежным оценкам, составила около 30 млн. рублей золотом. Ясно, что путем добровольных пожертвований, при церковном контроле над расходованием средств, 100 миллионов верующих и 50 тыс. церквей могли бы собрать во много раз большие суммы...

Вопреки указанию Ленина, террор не миновал самого Патриарха Тихона. 22 апреля/5 мая 1922 г. он выступил в качестве свидетеля на публичном судебном процессе в здании Политехнического музея, а 6/19 мая был подвергнут домашнему заключению в Донском монастыре, под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира. Один раз в день, в 12 часов, заключенному Патриарху разрешалось выходить на балкон, откуда он издали благословлял собиравшихся к тому времени верующих. Одновременно с Патриархом Тихоном были арестованы: глава католической Церкви в России архиепископ Ян Цепляк и с ним 13 католических священников; грузинский Католикос и с ним епископ г.Кутаиси; гомельский раввин Барышанский и с ним 13 "евреев-клерикалов". По приговору трибуналов были расстреляны митрополит Петроградский Вениамин, католический прелат Буткевич и большое число православных церковных деятелей.

Вновь, как и в начале 1919 г., но значительно более организованно и целенаправленно, развернулась широкая антирелигиозная кампания: кощунственные шествия, нарушения богослужений, инсценировки богохульных судебных процессов, распространение массовых брошюр с непристойными карикатурами. Так, 17/30 января 1923 г. в клубе Московского гарнизона, в присутствии Троцкого и Луначарского, перед собравшимися красноармейцами было инсценировано заседание "политического трибунала для суда над Богом"; 14/27 февраля в Баку состоялся митинг, принявший резолюцию с требованием "суда над Магометом"; на комсомольских "красных пасхах" инсценировались судебные процессы над Папой Римским с вынесением смертного приговора...

Вред, причиненный советскому государству этой антирелигиозной кампанией и террором, был огромен. На многие десятилетия вперед было подорвано доверие к законности и правопорядку, глубоко деморализован народ, ставший свидетелем санкционированного властями надругательства над истиной, правом и человеческим достоинством. Тем самым были предопределены те уродливые формы, в которые в дальнейшем вылилось развитие советской государственности. Громадные потери в области международного престижа, потеря миллионов активных или потенциальных друзей и союзников русской революции и советского государства за рубежом – также в числе главных результатов этой бессмысленной попытки "взять небеса штурмом".

Инсценированные судебные процессы над духовенством и методы их освещения в печати стали прообразом тех "сталинских" процессов 30-х годов, жертвами которых стали в числе других и организаторы антирелигиозной кампании 1922-23 гг. Что же касается действительных политических противников советского государства, то они извлекли из всего этого множество преимуществ, прежде всего моральных – поистине, лучшего "подарка" для них не могли преподнести никакие "контрреволюционеры". Дело о церковных ценностях оказалось не только моральным и политическим преступлением, но и  стратегической ошибкой В.И. Ленина – здесь он во имя идеологии изменил своему обычному политическому прагматизму. Это была его последняя крупная акция – сразу после этого тяжелая болезнь сделала его недееспособным.

Характер последующих событий позволяет сделать вывод, что в среде советских руководителей была и другая тенденция, более ответственная, более дальновидная, более государственная: эта тенденция к середине 1923 г. начала одерживать верх – к сожалению, ненадолго. Ключевым вопросом церковной и международной политики государства была судьба Патриарха Тихона, которая, можно сказать, колебалась на чаше весов.

В предпасхальные недели 1923 г. в печати появилась серия публикаций с характерными заголовками: "Тихоновщину надо обезвредить", "Тихон Кровавый" и т.п. В "Известиях" от 6 апреля было официально извещено, что суд над Патриархом начнется 11 апреля (в Среду Светлой Седмицы). Однако дата суда была затем перенесена на 24 апреля, но и в этот день суд не состоялся.

Неожиданно для всех, Патриарх Тихон 3/16 июня обратился в Верховный Суд РСФСР с раскаянием в своей прежней "антисоветской деятельности" и с просьбой освобождения из-под стражи. 25 июня судебная коллегия Верховного Суда под председательством судьи Карклина приняла решение "об изменении меры пресечения в отношении гражданина Белавина и освобождении его из-под стражи".

   Почему пришлось отступить организаторам "антирелигиозного штурма"?

   Объяснение этому можно найти в таком, например, заявлении Н.И. Бухарина ("Правда", 27 июня 1923г.):
  "Спасайте Тихона! – сделалось лозунгом международной контрреволюции, той, которая должна была поднять самые темные крестьянские массы и придать видимость крестового похода против Советской России. Резюме этой кампании мы имеем в знаменитой ноте Керзона, который всей мощью Британской империи вступился за 'Божье дело, за мученика-патриарха'...".

   Главным требованием этого меморандума британского правительства от 8 мая 1923 г. было прекращение коммунистической пропаганды в Азии (прежде всего в Китае), но содержался также пункт о репрессиях против религиозных деятелей в СССР. Ультиматум Керзона поставил СССР перед реальной угрозой вооруженного столкновения с Великобританией. Хотя на улицах Москвы и Петрограда начались массовые шествия с лозунгами типа "лордов – в морду", однако Чичерин, Красин и Троцкий единодушно и категорически потребовали немедленных уступок Керзону. Одной из таких уступок было освобождение Патриарха Тихона. Но дело не ограничилось освобождением.

   Незадолго до своего заявления, Патриарх Тихон был переведен в ГПУ, где с ним в течение 38 дней проводились регулярные беседы с обсуждением вопросов положения церкви в советском государстве. Беседы вел в основном Е.А.Тучков – уполномоченный ГПУ по делам религий. В ответ на свои требования Патриарх получил заверения, что отношение к церкви улучшится и ей будет гарантирована возможность беспрепятственного удовлетворения религиозных потребностей верующих граждан. Эти заверения были подкреплены соответствующими государственными актами. 19 июня была опубликована "Инструкция НКЮ и НКВД" по вопросам, связанным с отделением церкви от государства, в которой впервые хотя бы частично упорядочивались условия пользования культовыми зданиями и предметами.

   В связи с обновленческим расколом, возникшим в церкви в период ареста Патриарха Тихона, особую важность для Церкви имел пункт инструкции, запрещавший административную поддержку какой-либо религиозной группе в ущерб другой. По-видимому, Патриарху Тихону были даны также заверения о некоторой общей демократизации в связи с НЭПом и, главное, о том, что государство стремится сосредоточиться на решении прежде всего экономических и социальных задач, что его порабощенность идеологией будет уменьшаться.

У нас есть все основания утверждать, что раскаяние Патриарха Тихона было взвешенным, ответственным и мудрым шагом.

  Впрочем, до сих пор не умолкают голоса с критикой этого шага как непоследовательного и ошибочного – но это голоса тех, кто не сумел в своей душе провести водораздел между Богом и миром, между церковью и политикой...

  Сразу же после освобождения Патриарх Тихон обратился с рядом посланий к верующим, которые были опубликованы в советской печати. Так, в послании от 15/28 июня он заявил:
  "Я, конечно, не выдавал себя за такого поклонника советской власти, каким объявляют себя церковные обновленцы, но зато я и далеко не такой враг ее, каким они Меня выставляют... Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг".

В послании от 18 июня/1 июля Патриарх заявил, что осознает "свою провинность перед Советской властью", выразившуюся в ряде "активных и пассивных антисоветских действий".

"Мы, – продолжает Патриарх, – по долгу христианина и архипастыря - в сем каемся и скорбим о жертвах, получившихся в результате этой антисоветской политики... Мы осуждаем теперь такие действия и заявляем, что Российская Православная Церковь аполитична и не желает отныне быть ни "белой", ни "красной" Церковью. Она должна быть и будет Единою, Соборною, Апостольской Церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены".

Возможно, с политической точки зрения,Патриарх Тихон и проявляет непоследовательность, осуждая прежние действия, которые в свое время и в иной ситуации были совершенно правильны и принесли ценные духовные плоды. Но в такой "непоследовательности" оказалось больше смирения, больше любви и верности Христу, Церкви и своему народу, чем в негибком и упорном политическом ригоризме. Церковная же его позиция была безупречна и прежде и теперь. Подавляющее большинство верующих сердцем поняли это и приняли решение Патриарха с одобрением и радостью.

                                                                      * * *

Для христианского сознания главный вопрос, связанный с революцией, есть вопрос о допустимости насилия, вопрос о том, при каких обстоятельствах и во имя каких целей может быть проливаема человеческая кровь? Приняв на себя еще при императоре Константине полноту духовной ответственности за мир, "лежащий во зле" (I Ин. 5:19), Церковь не могла встать и никогда не вставала в отрешенную позицию "непротивления злу насилием". Но когда в конкретных обстоятельствах нужно "подставить левую щеку" (Мф. 5:39), а когда нужно поднять меч "в наказание делающему злое" (Рим. 13:4)?

Русская Церковь с самого начала своего исторического бытия многократно ставилась перед этим ответственным, порой мучительным вопросом.

В пору своей христианской юности Россия уже испытала страшные последствия каинова греха братоубийства. И в ответ на этот грех Русская Церковь прославила князей Бориса и Глеба, как "страстотерпцев", осознав в их подвиге особый вид святости: подражание Иисусу Христу как искупительной Жертве за грехи Своих братьев. Выражая церковное и народное представление о духовном смысле совершенного ими подвига, летописец вкладывает в уста Бориса, отпустившего свою дружину и смиренно ожидающего подосланных убийц, такую молитву:
"Господи Иисусе Христе! Как Ты в этом образе явился на землю нашего ради спасения, собственною волею дав пригвоздить руки Свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю страдания, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех".

Молитву Бориса подхватывает Глеб, решившийся идти тем же путем, вслед за своим возлюбленным братом:
"Увы мне, Господи! Лучше бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: нынче же зачем я остался один?... Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину."

"Повар же Глеба именем Торчин, - повествует летописец, – зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так он был принесен в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная".

И через много столетий, на новом роковом рубеже русской исторической жизни, вторит летописцу Патриарх Церкви Российской, говоря о новых жертвах братоубийственной вражды:

"... Жертва благовонная во очищение грехов Матушки России".

"Слава они князей наших и заступники земли русской, ибо славу этого мира они попрали, а Христа возлюбили, по стопам Его решились идти. Овцы Христовы добрые, они не противились, когда влекли их на заклание, не уклонились от насильственной смерти! Потому-то и с Христом воцарились в вечной радости..." - эти слова древней летописи как будто написаны сегодня.

И как будто к нам, многие десятилетия пожинавшим горькие плоды нового ига, проистекшего из новой русской междоусобицы, обращена проповедь святого летописца:
"Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы Богом! Пусть этого не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил Он? Кого так почтил Он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно гнев Свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю Владычную и презрев ее и красоту, горше других наказаны".

Мы верим, что Русская Церковь, а с ней – Россия, а с Россией, быть может, и мир – спасены подвигом Бориса и Глеба, тысячекратно (если не миллионократно!) повторенным новыми страстотерпцами Русской земли. В них – свидетельство, что мир стоит любовью, а не насилием; правдой, а не ложью; что по-прежнему Крест – хранитель Вселенной; что дело Христово не умерло на земле. И с новой силой звучат для нас слова древнего исповедника: "Мученики – семя Церкви".

Мы, нынешние дети Русской Церкви, – та земля, в которой должно прорасти это семя. Не будем же сухой землей! Живое церковное предание донесло до нас весть о том, что они, совершая свой духовный подвиг, молились и о нас, своих духовных наследниках; они, которые, по слову Апостола:

"Испытали поругания и побои, а также узы и темницы; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке; умирали от меча; скитались в милотях и козьих кожах,терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства" (Евр. 11: 36-40).

При значительных различиях индивидуальной судьбы, всех новомучеников Русской Церкви объединяет то, что они были свидетелями и исповедниками Царствия Божия. Государь со своей семьей и верными слугами пролил жертвенную кровь именно за то, что был христианским Царем-Помазанником, имевшим власть быть проводником воли Божией в земных государственных делах.

Епископы, священники, монахи и миряне, пострадавшие за неучастие в братоубийстве, повторили подвиг Бориса и Глеба, понесенный за утверждение евангельского идеала в народной социальной и политической жизни.

Верующие, погибшие за защиту церковных святынь от осквернения, видели в этих святынях Божие достояние, вещественные островки Царствия Божия на земле. Святые, чьи мощи были подвергнуты поруганию, пострадали посмертно за народную веру в преображающую силу Бога, в грядущее воскресение тела.

Духовенство и церковный народ, отказавшиеся от выражения нравственной солидарности со строителями нового мира, не возглавлявшегося Христом, тем самым свидетельствовали о своем глубинном чаянии подлинного Христова Царства.

Тяжкие испытания в эту эпоху выпали не только на долю христиан - они разделили эти испытания со всем народом. Пролитая кровь, чья бы она ни была, вызывает естественное чувство вины и сострадания во всяком человеке, не окончательно потерявшем совесть. Христианские святые отличаются лишь тем, что они шли на свой подвиг, движимые глубокой верой. В ту меру, в какой они полагались на Бога и доверяли себя Ему, их мысли и чувства переставали быть только их мыслями и чувствами, они становились созвучны, синергетичны мыслям и чувствам Божиим. Поэтому так бесконечно важно для нас постичь, во имя чего, с каким духовным настроем они совершали свое жертвенное служение. Церковная канонизация новомучеников, прославление их подвига всем народом – в той или иной форме уже происходит, и остановить этот процесс никому не удастся. Но в каком именно духе они будут прославлены, какой именно смысл будет обретен в их подвиге – от этого зависит очень многое, если не все. Здесь неизбежно возникнет глубокое разномыслие и, возможно, длительный духовный поиск, прежде чем откроется и восторжествует Правда Божия. Но когда это свершится, это будет началом новой эпохи: понять и признать подвиг святости – значит приобщиться к нему и к его плодам.

Почин великому делу канонизации новомучеников положила "Русская Церковь за рубежом" на своем Соборе 1981 года. К сожалению, канонизации этой придан чрезмерно политический, "антибольшевистский" и антикоммунистический характер. Соборные тексты и сопутствующие им иконы новомучеников вызывают не столько благоговение перед их верой и жертвенностью, сколько ненависть к тем, от чьей руки они пострадали.

Трудно представить себе ошибку более тяжелую. Канонизация никогда не может быть направлена против кого-либо, она не должна подразумевать какую-либо политическую оценку и осуждение революции и связанных с ней событий. Речь не о том, что христианин может быть безразличен к спорам о революции – но о том, что дело канонизации не должно зависеть от его позиции в этом споре. Перед подвигом новых страстотерпцев могут склонить свою голову и те, кто полностью отвергают идеалы и цели революции, и те, кто их частично разделяют. Не имеет решающего значения, от чьих конкретно рук пострадали страстотерпцы, какими намерениями и мотивами руководствовались те, кто их умертвил: эти вопросы важны для понимания революции, но не для понимания смысла и содержания христианского исповедничества. Здесь имеет значение только искренность и глубина жертвенного самосознания тех, кто эту смерть и эти страдания приняли.

Канонизация не может быть актом, углубляющим застарелую, в недрах душ затаившуюся вражду – она, напротив, может и должна стать актом русского национального примирения, восстановления подлинного, непоказного духовного единства. Это будет шаг к примирению также со всеми другими народами, которые так или иначе были захвачены стихией революции и приняли в ней участие – на той или другой стороне. Таким – примиряющим – был дух самих новомучеников, ради мира народного принесли они свою жертву. Изменять этому – значит нарушить их волю и чаяние, значит использовать их нравственный авторитет и славу их имени в своих самозаконных целях.

С утешением и надеждой вдумываемся мы в слова откровения, которое Иисус Христос дал Своему возлюбленному ученику:

После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло перед престолом и перед Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвыми в руках своих... И начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они уже не будут ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их" (Откр.7:10-17).

Пусть же ныне явит и нам имена и лики тех, "которые пришли от великой скорби, которые омыли одежды и убелили одежды свои Кровию Агнца...".

Некоторые верующие усматривают в этом апокалиптический смысл: символическую передачу власти А р х и с т р а т и г у Михаилу, в соответствии с древним пророчеством:

"И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди..." (Дан.12:1).











-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------