Русский апокалиптизм
Автор предлагаемых заметок касается одного из малоизученных аспектов русской духовной жизни XIV - XV веков: всеобщего ожидания скорого пришествия Христа как осуществления Апокалипсиса – Откровения Иоанна Богослова. Опыт поучительный и для сегодняшнего дня, когда в обществе очевидны апокалиптические настроения.
От редакции журнала "Наука и Религия"
Историки России, как светские, так и церковные, удивительным образом обходят стороной то обстоятельство, что столетие после Куликовской битвы было временем апокалиптических ожиданий. Церковный календарь («Пасхалия») заканчивался 7000 (1492) годом, возле которого переписчики ставили характерные пометки, например: «В Царьграде князь Михаил» или «В сие лето чаем и всемирное Твое пришествие».
Падение Константинополя сделало Москву центром мира, новым Иерусалимом, городом великого князя Михаила. Излюбленные апокрифы того времени говорили о том, как этот князь во главе "народа русов" освободит Царьград от власти "измаильтян".
Это была эпоха наивысшего подъема русской духовной культуры, эпоха государственного и церковного строительства, «золотой век русской святости», по выражению Г. П. Федотова.
Как же это сочеталось?
Для многих слово «апокалипсис» – синоним конца света. Вокруг этого слова сразу возникает неизменный стереотип ассоциаций: вспоминаются самоубийственный мессианизм Бар-Кохбы, эсхатологическая истерия в Европе Х века, воинственный хилиазм таборитов.
Примеч. Бар-Кохба («сын звезды») – предводитель последнего иудейского восстания против Рима. Безнадежное предприятие вдохновлялось надеждой ускорить, как бы «спровоцировать» немедленный приход Мессии.
Табориты: сектанты, которые объявили о наступлении в 1419 году «тысячелетнего царства Христа» («хилиа» по-гречески тысяча, отсюда «хилиазм», по-латыни «милленаризм»).
В этом ряду и русские старообрядцы, двумя веками позже Сергия Радонежского провозгласившие, что дух Антихриста уже воцарился, и сжигавшие себя в срубах, чтобы этому духу не подчиниться.
Апокалиптизм Сергия Радонежского, Стефана Пермского, Андрея Рублева столь не похож на все это, столь иным духом проникнут, что вообще как апокалиптизм и не воспринимается. Между тем мы имеем здесь несомненно опыт и образец православного апокалиптизма, явленный нам вновь через четыреста лет Серафимом Саровским и оптинскими старцами.
Этот апокалиптический настрой носит светлый, радостный, умиротворенный характер: внимание верующего привлекает позитивное содержание Откровения Иоанна – победа Иисуса Христа над силами зла, торжество Его царства, радость брачного пира. Все ужасы Апокалипсиса – лишь кратковременная, отчаянная и безуспешная попытка темных сил установить свое господство над миром, прежде чем потерпеть окончательное поражение.
Вместе с непрестанной Иисусовой молитвой Царство Божие уже пришло в сердце православного подвижника, в нем уже сияет свет Фаворский – излучение нетварной, Божественной энергии.
Тот, кто привык жить с этим светом, с этой радостью в сердце, без всякого духовного надрыва ожидает прихода того времени, когда эта радость станет всеобщей, когда постоянным совместным усилием человеческой и Божественной воли будут преодолены злая воля человека, слепота его ума, греховность жизненных привычек, маловерие сердца. И это свершится, ибо путь к сближению с Богом проложен Церковью – это путь надежный, ни для кого не закрытый, проверенный опытом великого множества тех, кто на него вступил.
При таком мировосприятии нет резкого противопоставления небесного и земного. Нет ничего невозможного в том, чтобы первородный грех был побежден уже в этой жизни, чтобы Царство Божие установилось на этой земле. Ведь что такое первородный грех? Отрыв человека от Бога, отказ от синергизма. Но этот разрыв преодолим – требуется лишь согласие и настойчивость, готовность идти по этому пути до конца.
Практика синергизма исключает обычную антиномию апокалиптического сознания: проявлять сверхчеловеческую, фанатичную активность, либо, напротив, пассивно ждать, пока Христос придет и все сделает Сам. Свершение Апокалипсиса в своей сущности и есть установление согласия, созвучия, содействия общечеловеческой и Божественной воли. Поэтому ожидание близкого осуществления векового чаяния человечества: наступления Царства Божия – приводит не к отрыву от земли, но, напротив, к вдохновенному и мощному подъему творческой активности человека – соработника, сотрудника самого Бога, Творца неба и земли.
«Да будет воля Твоя как на небе, так и на земле» –
исполнение этой молитвы и есть Царство Божие на небе и на земле.
Тех, кто ожидает второго Пришествия в определенный момент исторического времени, часто осуждают, ссылаясь на слова Евангелия:
«о дне же том и часе никто не знает» (Мф. 24: 36).
Но беда христиан не в том, что пришествия Христа они ждали в 1000 году или в 1492 году, а теперь ждут в 2000-м или позже. Они не ждут его всегда: вот в чем беда.
Ведь «дня и часа никто не знает», следовательно, это может случиться когда угодно.
Но так мала сила веры, так мала энергия надежды, что, лишь концентрируясь на коротких отрезках исторического времени, эти вера и надежда могут проявить себя сколько-нибудь действенно. Поэтому и возникает страх ошибиться, страх прождать напрасно: как бы не «выдохнуться», не разочароваться, не впасть в уныние после очередной «ошибки». Здесь сказывается и своего рода «эгоизм поколения»: если ожидаемое не исполнится при нашей жизни, если мы не успеем порадоваться плодам своих жертв и надежд, то не стоит ждать, не стоит трудиться. Здесь разрушается «соборность поколений»; нам мало того, что ожидаемое получат наши потомки, что они порадуются плодам нашего упования.
Если же это христианин, то его эгоизм совсем неразумен – разве мало ему того, что душа его посмертно узрит исполнение своей надежды, а затем в воскресшем теле он приобщится к плодам общих трудов? Или он просто не очень верит в будущую жизнь? «Если я надеюсь на Христа только в этой жизни, то я несчастнейший из смертных», – обращается апостол Павел к таким маловерам.
Что если бы Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Андрей Рублев и «иже с ними» исходили из этого страха ошибиться?
Они ведь не имели точных гарантий, что пришествие Христа произойдет именно в 7000 году: ни один из них не говорил, например, что ему явился ангел и подтвердил эту дату, да если и явился бы, то преподобные хорошо знали, что «ангелы» бывают всякие...
Что если бы они «из осторожности» погасили в себе эту надежду, это горение духа, эту «ревность о Боге»?
Может быть, тогда не было бы разочарования и кризиса начала XVI века, но тогда не достало бы и сил и на другое: на Куликовскую битву, на создание Москвы, на рублевскую иконопись, на великий порыв к соборности, до сих пор не иссякший в народной русской душе. Если Господь еще раз пробудит в нас такое горение духа – глядишь, и восстанет из пепла Святая Русь, снова явит творческую мощь, снова станет «первенствующей в любви» в соборе братских народов!
Апокалиптические ожидания XV века не носили черт фанатизма, страха или духовной истерии. Этот век, проникнутый влиянием Сергия Радонежского, отличается спокойным и мощным вдохновением, соборным творчеством во всех сферах жизни, возрождением исконно христианской и одновременно исконно русской радости бытия.
Истерия и фанатизм в религиозной жизни есть результат индивидуальной или коллективной гордыни. Это есть чудовищная переоценка своей роли, духовная провокация, своего рода «ультиматум» Богу:
«Вот как я в Тебя верю, попробуй обмануть мои ожидания – отомщу Тебе отчаянием и обидой!»
Это одно из искушений, которые Сатана предложил Иисусу:
«Низвергнись вниз, и ангелы Божий подхватят тебя».
Это дух Бар-Кохбы, таборитов и старообрядцев. Это искушение многих «новоначальных» христиан нашего времени.
На эту Сциллу, как всегда, есть своя Харибда – пассивность, безразличие, неделание в буддийском духе, устранение себя как человеческой личности:
«Меня нет, я ни за что не отвечаю, пусть Бог делает что хочет».
Разве это достойный ответ на призыв Божий:
«Сын Мой, дай Мне твое сердце»?
Разве отказ от ответственности – не есть та же самая духовная провокация? Апокалипсис предъявляет максимальные требования к человеку. Глубокое трезвение, внутренняя собранность, единство ума и сердца, постоянное «хождение перед Богом», призывание Его в «храмину» души и тела – этот тип личности, воспитанный византийским православным гуманизмом и пустивший корни на Руси в эпоху Сергия Радонежского, оказался способен к максимальному раскрытию творческих потенций человека в критические моменты истории. Именно в экстремальных «пограничных» ситуациях выявляется все превосходство этого религиозно-культурного типа личности. И это особенно актуально в апокалиптическую эпоху, которая, по многим признакам, уже не за горами.
Наука и Религия 1992, № 1
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------